Но вот один из сигналов нашёл в глубине моря лодку и, отразившись от её корпуса, пришёл назад к бую, а потом по радио к нам: клинг! Слабое эхо прозвучало как сигнал тревоги:
«Лодка найдена!»
Вспарывая острыми носами свинцовую воду, к буйку уже неслись катера. На их палубах дрожали, уставясь в небо тупыми рыльцами, глубинные ракетные бомбы.
Залп! Дымные изогнутые следы повисли над водой. Бомбы обрушились на то место, где была обнаружена лодка. Белые столбики-всплески поднялись кверху.
Но взрывов не последовало. Там, где упали бомбы, вода раздалась и на поверхности показалась круглая, выгнутая, как спина кита, палуба. Из высокой горбатой рубки высунулась голова командира лодки.
Мы подошли.
— Быстро вы нас накрыли! — крикнул в мегафон на крейсер командир.
— Быстро-то быстро...— сказал адмирал и задумался.
Радисты уж отстукивали сигнал окончания учения, а он всё думал. Он считал, что каждое учение — это маленькая война, и вспоминал: не было ли в чём промаха.
С. Сахарнов
НАРУКАВНЫЕ ЗНАКИ, КОТОРЫЕ НОСЯТ СПЕЦИАЛИСТЫ ВОЕННО-МОРСКОГО ФЛОТА
Погон мичмана. Мичман — первый помощник офицера.
Нарукавный знак нашивается на левый рукав.
Форменная бляха матроса.
Флаг командующего флотом. / Флаг начальника пограничных войск округа.
Ткачёв П. Юный коммунар
1920-й год. Белоруссия. Кулацкие банды убивают коммунистов, красноармейцев, грабят эшелоны с продовольствием, которые белорусские крестьяне отправляют в Москву голодающим рабочим и детям. В ожесточённых схватках с бандитами участвуют юные коммунары — сельские пионеры. Им посвящена повесть белорусского писателя Павла Ткачёва «Сердце коммунара», отрывок из которой мы публикуем.
Утреннюю тишину деревенской улицы разбудил громкий басовитый голос:
— Эй! Кому вёдра, кружки, миски, рукомойники чинить! Эй, быстрей! Живей! Тому дешевле, кто скорей!
Стёпа был во дворе. Он выбежал за калитку, а жестянщик как раз подходил к их дому.
— Скажи, хлопчик, где тут у вас сельский Совет?
Стёпа с интересом рассматривал незнакомца. Высокий, худощавый, он нёс на плече, придерживая одной рукой, железную палку, на которую были надеты свёрнутые листы жести. В другой руке у него был деревянный сундучок. За спиной холщовая сумка. Одет человек в короткий кожушок, штаны на коленях до блеска замусолены, шапка сдвинута на самую макушку. Из-под неё выбивались чёрные блестящие волосы. Припорошённая сединой борода окаймляла бледное усталое лицо.
— Чего молчишь? Может, ты немой? Или язык проглотил? — Жестянщик поставил на землю сундучок, смешливо прищурился, потом мигнул Стёпке: — Познакомимся? Как тебя зовут?
— Степаном.
— Вот как? Уже Степаном? А я было подумал — Стёпка.
Жестянщик подошёл и ласково поглядел в глаза мальчика.
— А по отчеству?
— Миколаевич.
— Как же, Стёпушка, мне попасть в сельсовет?
— Пройдёте прямо. Потом направо — в переулок. Немного по переулку — и налево. Дом увидите, хороший такой, большой. Там и есть сельский Совет.
— Ишь ты. Прямо-направо-налево. Так и заблудиться можно.
Стёпа засмеялся.
— Тогда пойдёмте, покажу.
— Вёдра с дырками есть у вас, Степан Миколаевич? Тогда починю. Скажи матери, пусть несёт. Дома она?
— Нет у меня матери... И отца тоже нет... На войне погиб. С дедом живу.
— Вишь какие дела... — Жестянщик помолчал, лицо его сделалось суровым. — Не горюй, Стёпа. У тебя дед есть, а у меня вот никого не осталось. Была жена и дочушка такая, как ты, убили их бандиты. Видишь, значит, кругом я сирота. Ещё тебя похуже, да не унываю.
За беседой незаметно подошли к сельсовету.
Жестянщик оставил свой инструмент на крыльце и вошёл в дом. Стёпка постоял, раздумывая: то ли ждать незнакомого дядьку, то ли сбегать к ребятам, рассказать о новом пришельце.
Но тут послышался голос:
— Стёпка! Иди сюда!
Мальчик обернулся и увидел, что дед стоит на крыльце вместе с жестянщиком.
— Отведи, внучек, Иосифа Иосифовича в хату. Он немного поживёт у нас. А у меня ещё тут дела есть.
Весть о том, что в селе появился жестянщик и что он остановился у Нечипора Цыганка, разнеслась быстро. Не успели Стёпка и Иосиф Иосифович зайти во двор, а там уже собрались женщины. Кто с чем пришёл: с ведром, с корытом, миской, чугунком...
Женщины обступили жестянщика, опасливо спрашивали, сколько он возьмёт за починку.
Иосиф Иосифович весело, поглаживая бородку, отвечал:
— За ведро — коровку, за миску — телёнка. Да ещё смотря с кого, а то и коровы не хватит...
Старая Авдуля не поняла, что он шутит.
— Корову? А что делать таким, как я, у которой коровы нет? — Старуха достала платок и вытерла слезящийся глаз.
Вперёд протиснулась тётка Фёкла — жена кулака Симона.
— Кровопийцев посбрасывали, новые нашлись! — визгливо закричала она, её толстый подбородок затрясся. — Зачем революцию делали? Чтобы рабочие-голодранцы нам на шею сели?!
— Вы, гражданочка, рабочих не трогайте... — строго поглядел на Фёклу Иосиф Иосифович. И потом весело продолжал: — Кто что может, хозяюшки, и сколько может, то и даст. Бульбу возьму, рожь... За всё буду благодарен. — Он протянул руку к старой Авдуле: — Давай, мамаша, твоё ведёрко я дёшево починю.
Целый день работал жестянщик. А к вечеру стали собираться во двор деда Нечипора женщины. Приносили плату за починку посуды: кто картошку, кто буханку чёрного хлеба, кто немного зерна. Пришла и Фёкла с котомкой бульбы. Запричитала, заохала:
— Гляди, какая уродилась... Мелкая, и так мало её...
«Вот старая врунья! — подумал Стёпа. — У них же столько бульбы, да крупная, одна в одну. Ни у кого такой на селе нет. Вот сейчас тебе Иосиф Иосифович скажет».
Но жестянщик молчал. Он только махнул рукой: ладно, мол, хватит того, что принесла.
А когда Фёкла ушла со двора, Стёпа поднялся и зло сказал:
— Ох и гадина! Скареда! Скопидомка!
— Ты кого это честишь, Степан Миколаевич? — спросил Иосиф Иосифович, присаживаясь на завалинку.
— Да тётку Фёклу! Я у них работал почти всё лето и осень. Так Симон дал мешок бульбы да сапоги старые. А когда договаривались о работе, новые сапоги обещал. Бульбу-то даёт, будто она последняя у них. А у самих жита полные закрома и бульбы столько, что не знают куда девать. Земли вон сколько нахватал себе Симон. Всех сирот да старух обобрал... И поп такой же жадюга, я у него сейчас работаю. Он и дружки его всем заправляют!
— Придёт время и на них, Степан, — как-то очень тихо проговорил Иосиф Иосифович и твёрдо добавил: — Придёт!..
Рано утром Степан пошёл на работу к попу. Солнце только поднялось. Мальчик постучал в ворота. Попадья открыла калитку.
— Будешь бульбу перебирать. Иди к погребу. — Она зевнула и стала быстро крестить широко разинутый рот. — Ох, господи, помилуй нас, грешных!..
Из сарая вышел звонарь с мешком картошки, молча высыпал её на землю перед Стёпой.
— Начинай! — сказала попадья. — Не лодырничай!
Скучное это дело — перебирать бульбу. Работа не тяжёлая, но канительная. Всё время, нагнувшись, бросаешь: крупную — в одну сторону, мелочь — в другую.
За плетнём проскрипела телега. Потом стукнула калитка, и Стёпа увидел: во двор вошла высокая, нескладная женщина. В кожухе, на голове тёплый платок, на ногах лапти.
Навстречу ей из сарая вышел звонарь.
— День добрый, — тихо поздоровалась женщина. — Дома ли отец Онуфрий? Ребёночек родился, окрестить нужно.
— Ребёночек, говорите?— ответил звонарь. — А отец Онуфрий хворый.
«Вот брешет, — подумал Стёпа. — Поп же совсем здоров».
Ещё тише заговорила женщина:
— Хоть чуток покурить бы мне. Прямо уши опухли без курева...
Стёпа удивился: в жизни своей не видывал, чтобы женщина курила.
— Тише, Бодяга. Здесь мальчишка бульбу перебирает, как бы не услышал.— Звонарь протянул «женщине» недокуренную цигарку. — На, бери!
— Да что этот мальчонка соображает!
— Они теперь все умники. Я здесь пожил, знаю. Не то что вы, там, в лесу.
«Женщина» хихикнула баском и со вкусом затянулась дымом цигарки...
Только теперь Стёпа понял, что это переодетый в женское платье бандит пришёл из леса к попу.
Скрипнула дверь. На крыльце появился отец Онуфрий.
— Вы ко мне? Ребёнка окрестить? Заходите, заходите, — поп показал рукой на открытую дверь в сени,— там и поговорим.
«Женщина», за нею и поп вошли в дом.
— А ты сходи за ведром к жестянщику! — крикнула попадья звонарю и подошла к погребу: — Ишь лодырь какой, чего так медленно перебираешь бульбу?
Хлопец не обратил внимания на её слова. Будто не слыша её, бросал то в одну, то в другую кучку одну картофелину за другой.
— Чего молчишь, Стёпка? — зло спросила попадья.
— А? — Мальчик приподнял голову, недоуменно глядя на неё. — Вы о чём, матушка?
— Оглох, что ли? Вот и говорю я, что вырастешь ты лентяем, лежебокой! Зазевался, как ворона, не слышишь даже, что тебе говорят.
... Уже темнело. Стёпа отряхнул руки, собрался домой и тут увидел: по дороге, оглядываясь, бежит звонарь. Забежал во двор, прикрыл за собой калитку, взглянул через плетень на улицу и потом исчез в сенях.
Стёпе очень захотелось узнать, что делается в доме у попа. Но как? «Пойду спрошу попадью, можно ли уйти домой», — решил он, быстро взбежал на крыльцо, вошёл в сени и остановился. Дверь в горницу была чуть приоткрыта, оттуда доносились голоса.
— А ты, часом, не обознался? — спрашивал поп.
— Нет, нет, — говорил звонарь. — Никакой ошибки нет. Я видел его в ЧК, когда сидел там, и хорошо запомнил. Теперь он здесь, выдаёт себя за жестянщика, бороду отпустил, ходит по всему селу, всё вынюхивает. Живёт у деда Нечипора.
Стёпа затаил дыхание. Только сердце — тук-тук-тук!