В горнице помолчали, потом снова заговорил отец Онуфрий:
— Так... Значит, передай Чёрному мой приказ: сегодня ночью надо схватить жестянщика.
— Слушаю, отец, — ответила «женщина». — И ещё...
Что «ещё», Стёпка не стал слушать. Он на цыпочках вышел из сеней, спустился с крыльца, пробрался вдоль плетня к стволу старой груши и там, перемахнув через плетень, бросился бежать домой. Запыхавшись, будто за ним гнались собаки, влетел во двор.
Иосифа Иосифовича на обычном месте не было. На лавке лежали инструменты, рядом стояло починенное поповское ведро и два чьих-то других.
«Наверное, он в хате!» Стёпка вскочил на крыльцо, рывком распахнул дверь.
Жестянщик сидел за столом и ужинал.
— А-а, Стёпушка! Ты чего? Может, попадья за ведром прислала?
— Нет-нет! — едва переводя дыхание, проговорил Стёпка.
— Вот поем — сам отнесу,— продолжал Иосиф Иосифович, — работы всё равно на сегодня больше нет.
— Не ходите туда!— взволнованно заговорил Стёпа. — Не ходите туда, дядечка, они убьют вас!
— Меня? — Иосиф Иосифович удивлённо поднял брови и усмехнулся. — Кто же это собирается убивать меня?
— Звонарь! — торопливо и сбивчиво заговорил Стёпа.— И ещё там из леса пришёл человек, сидит в горнице у попа. Одет женщиной, курит, разговаривает, как мужик, и зовут его «Бодяга». Они знают, что вы не жестянщик, а в ЧК работаете. Помните, приходил звонарь, приносил чинить ведро от попадьи, так вот тот звонарь и узнал вас. Сказал отцу Онуфрию, что видел вас в ЧК, когда сидел там...
— Успокойся, Стёпа, успокойся и давай по порядку рассказывай, где, как услышал этот разговор.
Иосиф Иосифович отодвинул миску с капустой, положил рядом ложку и недоеденный кусок хлеба. Он внимательно слушал, время от времени задавал вопросы, просил вспомнить подробности. Наконец мальчик закончил рассказ.
— Та-ак!— задумчиво протянул Иосиф Иосифович. — Скажи, Стёпа, есть у тебя тут друзья-товарищи надёжные?
— А как же, у нас в селе юные коммунары и штаб коммунарский: Витя Маховик, Марыля Цвирка... Если надо, и других позовём.
Иосиф Иосифович задумчиво поглядел в окно:
— Нет, больше не надо. Зови сюда коммунарский штаб.
Стёпа вскочил с лавки и убежал. Вскоре он вернулся, и с ним Марыля и Витя.
— Так быстро?— удивился Иосиф Иосифович. — Я даже со стола не успел убрать. Садитесь, коммунары, сюда, к столу. Стёпа по дороге уже рассказал вам, в чём дело?
Марыля и Витя согласно кивнули.
— Так вот, ребята: когда станет совсем темно, глядите-ка хорошенько за попом, звонарём и Симоном. Да так, чтобы они вас не увидели, а вы примечайте всё. Только будьте осторожны, не попадайтесь им на глаза. Через несколько часов я вернусь с подмогой.
Иосиф Иосифович поднялся, стал одеваться.
Ребята вскочили с лавки:
— Ну, мы пошли!
— До свидания, коммунары, — серьёзно ответил Иосиф Иосифович, — действуйте!
Марыля с Витей вышли из хаты.
Иосиф Иосифович достал из кармана пиджака револьвер. Покрутил барабанчик, там блеснули патроны.
— Инструмент убери куда подальше, — обратился он к Стёпе. — Если будут спрашивать, скажешь, что я пошёл в село Михалёво. Всю посуду, мол, в Городище уже починил и ушёл в Михалёво, завтра там работать буду. Понял?
Иосиф Иосифович крепко пожал мальчику руку, быстро вышел из хаты и скрылся в ночной темноте.
Поздно вечером Марыля и Стёпа встретились у церковной ограды. Стёпа послал Витю следить за домом Симона, Марылю — за хатой звонаря, а сам решил присматривать за поповским домом.
— Не боишься?— спросил Стёпа Марылю.
— Чего бояться? — отозвалась девочка и зябко повела узкими плечиками. Стёпа понял: боязно ей.
— Коли что, сигнал подавай. Свистеть умеешь?
— Сумею, — шёпотом ответила Марыля.
... Тихая осенняя ночь. Даже лёгкий ветерок не шелестит сухими опавшими листьями...
Павел Ткачёв
Михалков С. Лесная академия
ЛЕСНАЯ АКАДЕМИЯ
По старинной детской песенке
Как-то летом на лужайке
Очень умный Майский жук
Основал для насекомых
Академию наук.
Академия открыта!
От зари и до зари
Насекомые лесные
Изучают буквари:
А — акула, Б — берёза,
В — ворона, Г — гроза...
— Шмель и Муха, не жужжите!
Успокойся, Стрекоза!
Повторяйте, не сбивайтесь:
Д — дорога, Е — енот...
— Повернись к доске, Кузнечик!
Сел ты задом наперёд!
Ж — журавль или жаба,
З — забор или змея...
— Не смеши Клопа, Комарик,
Пересядь от Муравья!
И — иголка. К — крапива,
Л — личинка, липа, луг...
— Ты кому расставил сети?
Убирайся, злой Паук!
М — медведь, мышонок, море,
Н — налим, а О — олень...
— В академию не ходят
Те, кому учиться лень!
П — петрушка, Р — ромашка,
С — сучок или сморчок...
— Таракан, не корчи рожи!
Не подсказывай, Сверчок!
Т — травинка, У — улитка,
Ф — фиалка, X — хорёк...
— После первой перемены
Мы продолжим наш урок!
Учат азбуку букашки,
Чтобы грамотными стать,
Потому что это мало —
Только ползать и летать!
Сергей Михалков
Бочарников В. Жеребёнок
К вечеру на приречный луг выпускали рабочих коней. С ними выходил и гнедой жеребёнок с белым мячиком на лбу.
Жеребёнок, как все малыши, принимался играть: то мордочкой ткнётся в бок матери, то защекочет губами шею грудастого мерина, по кличке Барон, и тот, вздохнув, фыркнет, то норовит пролезть под брюхом серого жеребца — дерзость невероятная! И удивительно: наработавшиеся за день колхозные кони снисходительно и терпеливо сносили все шалости сосунка.
А он был неутомим. То пробежится по лужку, то ляжет и давай качаться. Охота ему с одного бока перевернуться через спинку на другой бок. Вот и сейчас, примяв траву, тужится, ловчится, двигает ногами, постёгивает себя хвостиком... Рррраз! — не удалось. Ещё ррраз! — и опять неудача. Обиженно приподнял из травы шею, сердясь, мотнул головой.
Я понял его: жеребёнок хотел убедиться, глядят ли на него кони, и если глядят, то как расценивают его конфуз. Нет, они паслись. Только кобылица-мать поглядывала на игрунка сына не то с укоризной, не то с одобрением.
Теперь он ещё пуще разошёлся: раскачивается, двигает передними и задними смешными тонкими ногами с копытцами, натёртыми травой до блеска, нагибает шею, крутит хвостом. И вдруг удалось перевалиться! Заржал от радости. Заржала и мать-кобылица.
Теперь сосунок, как я и ожидал, надумал перекатиться в обратную сторону — как лежал. Раз шесть, наверно, вскидывался он, пока не добился нужного толчка. Но... что случилось?.. Прошло захватывающее мгновение, а он держится на спине — ни туда ни сюда. Над ним небо. Над ним — глаз уловил в небе — коршун с большущими раскинутыми крыльями. Вот-вот ринется когтить... его. Как он струхнул! В отчаянии диким рывком перевернулся-таки, как хотел, вскочил на ноги, заржал, поджал уши, крепко взбрыкнул — вот тебе, коршун! — припустил по луговине галопом.
Топы-топ, топы-топ, топы-топы-ы...
Всех коней переполошил; они подняли головы и с минуту недоумевающе глядели на шалуна, соображая, что с ним. Убедившись, что всё в порядке, кони, наверно, вспомнили в этот миг, что и у них было такое же лёгкое, с шалостями детство. Только давным-давно...
Как лопастями весла, хлестали время от времени лещи по Сутке, красное закатное солнце лилось на траву, и кони окунали в него морды.
В. Бочарников
Волжина Т. Бобы и Альбатрос
По-моему, из всех самых вкусных вещей на всём белом свете ничего нет лучше свежих бобов!
С самой ранней весны, когда снег ещё только-только начинал чернеть, я доставала с полки мешочек с заветными семенами, тщательно перебирала их, подготавливала к посадке. Нянчилась я с ними так, будто бобы были самыми невиданными растениями, хотя, в сущности, они очень неприхотливы.
Когда сходил снег, я раскапывала под окном грядку, высаживала проращённые в блюдечке семена и с нетерпением дожидалась всходов.
Вслед за первым плотным листком появлялся второй — матовый и нежный. Бобы выгоняли крепкий четырёхгранный стебель, потом между стеблем и черенком листа возникала грудка цветов.
Цвели бобы кучно. Под листьями раскрывалось сразу по нескольку белых цветков с чёрной ластовицей у самой чашечки. А из каждого цветка, как лезвие маленького кинжальчика, выглядывал будущий стручок.
Стручки с каждым днём надувались, толстели. Мохнатая тёмно-зелёная кожица на них светлела, становилась похожей на пыльный серый бархат.
Вкуснее всего были бобы, когда кончик стручка начинал чернеть. Мясистые, крупные зёрна тогда ещё не были фиолетовыми. На белой плёнке, покрывавшей мучнистую, сладковатую мякоть, только едва намечались тёмные прожилки. Грызть эти приплюснутые, глянцевитые лепёшки мне очень нравилось. А ещё больше любила я вскрывать стручки...
В ту весну, когда случилась эта история, мне не пришлось самой сажать бобы: зимой я часто болела и учебный год заканчивала в детском санатории. Бобы по моей просьбе посадила тётя Устинья. Домой я вернулась окрепшая и весёлая.
У калитки меня встретила незнакомая колченогая собачонка. Она пронзительно лаяла и виляла длинным, почти голым хвостом. И вся она была словно голая. Короткая чёрная шерсть лоснилась на длинном, низеньком теле, уши свисали до земли.