— А ну, бери свои слова обратно!
— Бери, бери, — поддержал меня Сулейман.
Исропилу ничего не оставалось делать. Да, по правде говоря, он, наверное, и сам не рад был, что так сказал, и теперь хотел загладить свою вину.
— Да я и не думал ничего,— пробормотал он.
— Ну ладно, — важно сказал Сулейман, — миритесь.
И мы протянули друг дружке руки. Сулейман только и ждал этого. Им снова овладела мысль о верблюде.
— Хороший ты друг, нечего сказать,— упрекнул он Исропила.— Попросили тебя дать покататься, а ты... Ну ладно, не хочешь — не надо. Покажи хоть, где он, твой верблюд.
— Пасётся,— сказал Исропил.
— Да где пасётся?
— На берегу Сунжи, — подумав, ответил Исропил.
— А он не убежит? — забеспокоился Сулейман. — Он же ещё не привык, наверное, к новому месту. Корова от стада отобьётся и то не всегда может найти дорогу к дому. А ведь корова — своя, а верблюд — чужой.
— Он привязан. Возле карагачей, — сказал Исропил.
— Тогда хорошо, — обрадовался Сулейман, — пошли!
Исропилу не очень хотелось вести нас к верблюду. Он стал было говорить, что верблюд ещё не привык к нам и может испугаться, и что самому ему сейчас некогда и надо идти домой, и лучше будет, если мы придём смотреть верблюда завтра или послезавтра. Но мы с Сулейманом стояли на своём.
Мы совсем не собираемся пугать верблюда. Если Исропил не хочет, мы и близко к нему не подойдём, посмотрим издали, и всё. Он нас даже не заметит. А домой Исропил успеет. До Сунжи всего-то пять минут ходьбы. Мы обняли Исропила с двух сторон и пошли к Сунже. Хоть и неохотно он шёл, а всё же я подумал, что дело движется на лад. Может быть, удастся не только издали посмотреть на верблюда, но и погладить его, как гладил я того, на базаре в Грозном. А может быть, если Исропил увидит, что верблюд нас не боится, он разрешит нам покататься.
Мы дошли до конца крутой улочки. За последним домиком с возвышенности открывалась пойма Сунжи. Мы с Сулейманом во все глаза глядели в ту сторону, где возвышались карагачи.
— Ты видишь? — спросил Сулейман.
— Нет, а ты?
— И я нет.
И в самом деле, на берегу паслись две коровы, лошадь и несколько осликов. Но верблюда не было нигде.
— Да вон он, — сказал Исропил, вглядываясь в даль.
Тут уж мы с Сулейманом чуть не сломали глаза. Я подумал: «Может, он лежит за кустами или, может, его заслоняет ствол дерева?»
— Я что-то его не вижу,— жалобно сказал Сулейман.
Исропил махнул рукой, словно хотел сказать: «Ну и бестолковые вы оба!» Но ничего не сказал и стал спускаться вниз. Мы — за ним. Вот уже мы прошли мимо кустов, мимо родничка, бившего из-под земли. Вот они, карагачи. К стволу одного из деревьев на длинной верёвке был привязан большой ишак. Когда мы приблизились к нему, он поднял голову и неистово завопил: «Иа-иа-иа!..»
— Узнаёт меня, — заулыбался Исропил, — привык уже.
— Кто привык? — не понял Сулейман.
— Как — кто? Верблюд.
— Что-то я не вижу здесь верблюда,— растерянно оглядываясь, проговорил Сулейман.
— У тебя что, зрение испортилось? — спросил Исропил. — И у тебя тоже?— посмотрел он на меня, насмешливо улыбаясь.
Сулейман всё ещё стоял, недоуменно оглядываясь, и теребил рукой свои волосы, но я уже догадался, что Исропил нас здорово провёл и теперь будет смеяться и всем рассказывать, как ему удалось нас обмануть. Надо было срочно что-то придумать, чтобы сам он остался в дураках. А Исропил, не обращая на нас внимания, продолжал гладить ишака, приговаривая:
— Хороший мой верблюд, я тебя буду кормить чистым зерном, буду поить родниковой водой...
— Ты его лучше шоколадными конфетами корми и сливочным печеньем. Верблюды любят конфеты и печенье,— посоветовал я.
— Верблюды? — словно очнулся после сна Сулейман.— А где же у него горб?
— Это безгорбый верблюд,— сказал Исропил,— такая порода новая. Их теперь специально разводят — безгорбых.
— Но ведь это ишак! — закричал Сулейман чуть не плача.
— Сам ты ишак! — засмеялся Исропил.
Он отпустил голову ишака и сделал шаг вперёд, продолжая насмешливо улыбаться. И тут тихий и мирный Сулейман, который никогда не лез в драку, вдруг тоже шагнул навстречу Исропилу и толкнул его в грудь. Толкнул он не очень сильно, но всё же Исропил не удержался на ногах, закачался и попятился назад. И спиной налетел на ишака. В следующее мгновение раздался истошный крик. Мы даже не поняли, кто кричит. Думали — ишак, а оказалось — Исропил. Это ишак схватил его сзади зубами за спину. Он вцепился в Исропила словно собака. И только тогда, когда я подскочил и ударил его хворостиной, он отпустил Исропила и отбежал. Исропил продолжал плакать, поёживаясь и подёргивая плечами. Я подошёл к нему и поднял рубашку. На спине Исропила чётко отпечатались следы укуса.
— Ну и кусачие эти безгорбые верблюды, — сказал я, — ни за что не стану на нём кататься, и не проси меня об этом!
— И я не стану, — сказал Сулейман, поняв наконец мою мысль, — и тебе не советую, Исропил, — добавил он важно, как мой дядя Абу.
Ахмет Ведзижев
Морис Карем
МОРЕ ЛЮБИТ ТАНЦЕВАТЬ!
Море любит танцевать:
Шаг назад и шаг вперёд.
Море любит танцевать
И танцует круглый год.
С неба смотрят облака
И завидуют волнам,
Потому что облака —
Ты, конечно, видел сам —
Не умеют танцевать:
Шаг назад и шаг вперёд,
И едва ползут туда,
Куда ветер их несёт.
А весёлая луна
Не завидует волнам,
Потому что иногда,
Ты, конечно, видел сам,
Вместе с ними — раз-два-три!
Шаг вперёд и шаг назад —
Пляшет в море до зари,
Брызги весело летят!
Море любит танцевать:
Белой пеной в бубен бьёт,
Море любит танцевать
И танцует круглый год!
Морис Карем
ЗДРАВСТВУЙ, СОЛНЦЕ!
— Здравствуй, лес! —
Кричит мальчишка.
— Здравствуй, мальчик! —
Крикнул лес.
— Луг, привет! —
Кричит мальчишка.
— Добрый день! —
Ответил луг.
— А со мной? —
Сказало солнце. —
Поздоровайся со мной!
Ты забыл меня,
Как будто мы поссорились с тобой!
— Я кричал тебе всё утро:
«Здравствуй, солнце!»,
Но в ответ
Доносился почему-то
Только слабый сонный свет.
Ты ещё спало, наверно,
Завернувшись в облака...
Здравствуй, солнце!
Здравствуй, небо!
Я бегу к тебе,
река!
Морис Карем
Сладков Н. Жизнь на песке
Пустыню можно увидеть на самом юге нашей страны. Похожа она на жёлтое море. Только вместо воды — песок, вместо волн — песчаные холмы, барханы, а вместо белой пены на волнах — серые кустики саксаула. Жаркое синее небо над ней. А в небе белое раскалённое солнце.
Ни прохлады, ни тени вокруг. Сухие пучки колючей травы. Почерневшие камни. Горячий песок.
Но и в пустыне есть жизнь. Особая, удивительная. Жизнь на песке...
Саксаул —дерево пустыни. Ствол у него крепкий, как кость, и тяжёлый, как камень. Сучья крученые-перекрученые. А вместо листьев зелёные веточки.
Ни свежести в саксауловом лесу, ни пёстрых цветов, ни звонких птичьих песен. Пусто и тихо. Лес без тени, без листьев. Таинственный и молчаливый.
Заразиха даже на голом песке растёт. Но в глубине она, как пиявка, присасывается к корням куста и сосёт из них соки. Куст от этого болеет и чахнет, а заразиха знай растёт, цветёт да хорошеет! Красивый, но опасный цветок. Вредная заразиха.
Жук-медляк с перепуга... становится на попа! Встанет, наведёт на обидчика костяной «хвост» — словно прицелится.
«Хвост» — его ружьё. Только стреляет оно не дробью, а ядовитыми брызгами. Все обитатели песков хорошо знают стреляющего жука и обходят его стороной. А то как пальнёт, так потом начихаешься!
Сетчатой её назвали за чёрную сеточку на золотистой спине. Такую на песке не сразу увидишь. Ползает незаметно и водит над песком носом. А как унюхает, начинает копать. Хоть с головой в песок закопается, но непременно вытащит из него вредную личинку. От ящурки не спрячешься, нос у неё сквозь песок чует!
Много про неё страшных рассказов: и ядовита, и прыгает, и летает. И даже может пронзить на лету человека!
А на самом деле страшна она одним только ящерицам. Как увидит — метнётся стрелой! Только песчинки зашелестят. А потом снова на куст: нежится на солнце и ветерке.
Ранним утром бродят по пескам жуки в полосатых пижамках. Вид у них деловитый и занятой. Спешат они закусить опавшими лепестками и вялыми листиками. И страх не любят, чтобы им мешали! Пальцем тронь — сейчас же съёжатся и заскрипят сердито. Так и слышится: «Проходи, проходи! Не отвлекай от важного дела!»
Сцинковый геккон — ночная ящерица. Трудно её в темноте увидеть. Но, бывает, геккон сам приходит к костру. Встанет в сторонке и смотрит. И огромные глаза его светятся красным светом. А хвостик виляет, чешуйки на хвостике трутся и немного стрекочут.
Смотрит геккон на костёр и удивлённо протирает глаза свои... языком!
И в пустыне растут грибы! Прямо из горячего песка. И можно их собирать. Только приходится поторапливаться. А чуть задержишься — грибы на корню высохнут. Как этот вот гриб. И придётся тогда сразу сушёные грибы собирать!