Строй мосты по рекам
И ковры расстилай.
Нам не стать привыкать, —
Пусть мороз твой трещит:
Наша русская кровь
На морозе горит!
. . . . . . . . . .
И. С. Никитин
Алексеев В. Волшебный день
Ещё вчера Федю стали готовить в школу. Мать послала его к деду Дмитрию — конюху и единственному парикмахеру в селе, с наказом, чтобы Федьку постригли наголо. Дед Дмитрий набросил на него чистое полотенце, повертел голову туда, сюда и сказал:
— Голова, Федька, у тебя белобрысая и круглая, как тыква, только пустая. Теперь твоя задача семечками её набить, чтобы из каждого зерна потом ростки пошли. Ну, клони голову!
Машинка противно залязгала у Федькиного уха.
Потом мать посадила его в большую лохань и мылила огромным куском мыла так, что Федька чуть не расплакался.
— А цыпки какие у беса, цыпки!— повторяла мать и снова намыливала.
Отец приехал к вечеру, сел посреди комнаты на стул, позвал Федю и, легонько обхватив его коленками, развязал свёрток. Глянула оттуда золотистая бляха, сверкнул лаком чёрный козырёк фуражки, и у Феди сердце дрогнуло. А отец улыбался.
— Вот, Федька, тебе обмундирование, меряй, а я погляжу.
Федя стоял посреди комнаты во всём блеске нового мундира, любовно поглаживал школьную бляху и очень жалел, что её закрывает пиджак. Мать опустилась на коленки и подшивала штаны. Только сестра Нюра смотрела на Федю иронически. Нюра училась в четвёртом классе, и для неё Федькин костюм ничего не значил. Её интересовал новый портфель с большими кармашками и треугольным замком.
... Утро пахло речкой. На пожухлой траве роса кипела разноцветными блёстками. Чан и Сивка стояли возле конюшни и тёрлись мордами, точно будили друг друга. За станцией, у самого леса, словно кто-то по небу размазал жёлтую краску, и она светилась неровно, вперемежку с синими полосами. Через несколько минут Федя стал чувствовать всякие неудобства. Фуражка с блестящим козырьком сжимала виски, портфель, который почти ехал по траве, стал совсем мокрым и бил по ноге, да ещё Нюрка без конца дёргала Федю за руку.
А идти надо было до станции, потом сесть на проходивший пассажирский поезд Москва — Воркута и ехать двадцать минут до Каменки, где находилась школа для детей станционных служащих. По дороге Федя вспомнил, что они с Сёмкой ещё не доделали ракету, которая закопана в огороде деда Дмитрия, и что, наверное, подбитый скворец, которого они с товарищем кормили каждое утро, проснулся, требуя еды.
И Феде так захотелось снова вернуться домой, побежать к Сёмке, что он невольно выдернул свою руку из Нюркиной.
— Не балуй, — по-взрослому сказала Нюра, но Федя уже шёл самостоятельно, думая только о Сёмке и жалея, что домой вернуться нельзя.
Школьников на станции собралось человек пятнадцать, половина из Петровки, откуда их привезли на подводе. Среди них был и Петька, сын дорожного мастера, который тоже впервые шёл в школу. Но подходить к нему было неохота, потому что Петька любит показывать рожи.
Вот и сейчас он снова состроил рожу и спрятался за колонну, и если бы не портфель, который почему-то всё время мешал Феде, то можно было бы запустить в Петьку чем-нибудь.
Зелёный большущий паровоз прошёл рядом, дунул в землю и вздрогнул. Дрожь его передалась всем вагонам, и они остановились.
В вагоне Федя увидел самого настоящего моряка. Он выворачивал карманы и что-то искал. Под лавку закатилась серебряная пуговица. Моряк мельком взглянул на неё и продолжал поиски. Федя подал ему пуговицу, но тот махнул рукой:
— Возьми!
Федя хотел показать пуговицу Нюре, но она оживлённо болтала с подружкой. Тогда он решил обследовать весь вагон. Федя прошёл почти к самому тамбуру и вдруг увидел машину. Он никогда не видел такую машину. Она была плоская, с высокими колёсами, с пригнувшимся шофёром. Её держал мальчик лет шести.
— Дай посмотреть, — сказал Федя.
— Нет! — сказал мальчик и прижал машину к груди.
— Я тебе дам вот что, — сказал Федя и вытащил пуговицу с выпуклым якорем.
Мальчик взял пуговицу и дал машину.
— Это гончая, — сказал мальчик. — У меня и другие есть. Даже экскаватор. Идём покажу.
Федя колебался. Если сказать Нюре — не пустит. А он ведь только на минуточку. И Федя поспешил за мальчиком через тамбурный переход в другой вагон.
Глаза у Феди разбежались. Он брал то одну, то другую игрушку, крутил колёса, и все они чудесно жужжали, трещали, а экскаватор, как жираф, гордо поднимал и опускал шею. Вагон на минуту остановился, а потом снова закачался, двигая игрушки и раскачивая ковш экскаватора.
«Вот бы Сёмке показать, — подумал Федя, — он не поверит...»
Дверь отворилась. Вначале Федя увидел ноги, потом растерянное лицо проводника и за ним Нюру с моряком. Нюрка ревела.
Федя улыбнулся.
— Я здесь, — бодро сказал он.
— Осьминог меня скрути, я же этому беглецу пуговицу давал! — забасил моряк.
Федька поминутно оглядывался: все говорили как будто о нём и не о нём. Каждый винил себя. Только Нюра, размазывая слёзы, повторяла:
— Я маме всё расскажу!
Сердце у Феди заныло. Он понял, что в школу не попадёт, и вспомнил лицо мамы, такое радостное, вспомнил, как она поцеловала его на прощание и легонько толкнула в плечо. Слёзы подступили к самым глазам, но Федя сдержался.
А когда на следующей станции Нюра с Федей сошли с поезда и стояли в полной растерянности, к ним подбежала дежурная.
— Как же это вы, мои миленькие, школу проехали? — распевая каждое слово, говорила она. — Что же мне делать? Начальник поезда просил, чтобы сделала что-нибудь. А что я могу сделать? Как же это вы, мои миленькие?..
Певучий голос дежурной и тонкие берёзки в белых фартучках, которые о чём-то шуршали, напомнили Нюре об учительнице и подружке Насте, которая, наверное, сейчас уже сидит за партой, и Нюра снова расплакалась.
— Не плачь, дочка! Обязательно что-нибудь придумаем, — снова запела дежурная. Она вытащила большой карандаш с красным наконечником и сунула его Нюре. Федю мимоходом погладила по щеке и скрылась в здании вокзала. Через несколько минут она вернулась.
— Вот и решили! Поедете обратно на паровозе... Ты доволен? — наклонилась она к Феде. Он не поверил, но на всякий случай кивнул головой.
Громыхая на стрелках, шипя и лязгая буферами, к станции подходил товарный поезд. Схватив за руки Федю и Нюру, дежурная бежала к паровозу.
— Дядя Степан! — кричала она машинисту. — Выручи детей! Каменку проехали, школу...
— Нашла трамвай, — нахмурился машинист.
— Сегодня первое сентября, Степан Иванович!
Федя не дышал, он боялся пошевелиться, а не то чтобы потрогать колёса паровоза. Он уже хорошо знал, что слова «первое сентября» сегодня волшебные, и напряжённо ждал, что скажет машинист.
— Ладно, пускай лезут, — сказал дядя Степан.
Паровоз тяжело, осуждающе вздохнул и тронулся. Над головой Феди проплыл зелёный сверкающий глаз светофора.
В. Алексеев
ОСЕННИЕ СТИХИ
СЧАСТЛИВОГО ПУТИ
Сегодня первое число,
Сентябрь в календаре,
А солнце светит хоть бы что,
И жарко на дворе.
Ещё не скоро жёлтый лист
Осыплется с берёз.
Ещё не время для дождей,
Но нет и летних гроз.
Сегодня в школах настежь дверь
Распахнута с утра.
Минуло лето. В школы вновь
Шагает детвора.
Рашит Нигмати
ПРАЗДНИК ПЕРВОГО ЗВОНКА
Мы все надели форму школьную,
Идём с букетами в руках,
Идём счастливые, довольные
На праздник Первого звонка.
А мамы, бабушки волнуются,
Нас провожая в первый класс.
Цветы, цветы, цветы на улице,
Цветы у каждого из нас.
И улыбается по-летнему
Осенний ласковый денёк
Идут на праздник семилетние,
На первый школьный свой урок.
Нина Френкель
Федин Ю. О чём спорили карандаши
Утром белую бумагу разбудил шум: коробка с карандашами начала вдруг подпрыгивать на столе.
Бумага от удивления приподнялась: что случилось с её лучшими друзьями?
Но тут крышка коробки, в которой обычно тихо лежали карандаши, открылась, и из неё выскочил самый длинный чёрный карандаш.
— Я самый главный! — закричал он. — Вы спали и не видели, что ночью всё вокруг было чёрным.
— Нет, главный я, — твёрдо заявил зелёный карандаш.— Попробуйте-ка без меня нарисовать траву и деревья!
Синий карандаш-коротышка усмехнулся и тихо промолвил:
— Чудаки, нашли о чём спорить! Неужели забыли, что все моря и океаны всегда синего цвета? — И он, солидно перевёртываясь с боку на бок, выкатился на стол.
Жёлтый сломанный карандаш очень страдал оттого, что в этот момент не мог произнести ни слова. Чтобы он смог заговорить, ему надо было очинить язычок.
— Нет, я главный, — пробасил коричневый.
— Я! Я! — пытаясь перекричать остальных, шумели фиолетовый, голубой и оранжевый...
В конце концов все карандаши выскочили на стол и начали сражаться. Каждый защищал свою честь. Только красный карандаш спокойно выбрался из коробки и обратился к бумаге:
— Уважаемая белая бумага! Помоги моим братьям решить спор. Скажи: кто из них главный?
— Тише, тише! — крикнула бумага.— Успокойтесь, друзья, беритесь-ка лучше за работу: нарисуйте самую простую картинку, и она сразу всё объяснит.
— С большим удовольствием поработаю, — сказал зелёный и стал рисовать зелёное поле. Он так увлёкся, что, нарисовав поле, побежал дальше, к горизонту, где сразу вырос лес весёлых молодых ёлочек.