Николай Островский был безмерно счастлив и приступил к работе над своим вторым романом: «Рождённые бурей» — о группе молодых революционеров разных национальностей, объединённых одной благородной целью — борьбой за счастье Родины. Книга не была им закончена. 22 декабря 1936 года страна узнала печальную весть — умер писатель Николай Островский.
Всего 32 года прожил писатель, но книги, им написанные, волнуют человеческие сердца правдой, искренностью, любовью к людям и жизни.
Через пять лет после смерти писателя началась Великая Отечественная война, и книги Н. Островского сразу стали боевым оружием, помогавшим нашим воинам разить врага. Комсомольцы, бойцы армии генерала В. И. Чуйкова, писали в московский Музей писателя: «12 лет назад Николай Островский привёл в нашу семью своего героя Павла Корчагина. Он сразу стал для нас товарищем и другом. Он научил нас главному — любви к жизни. Родине и ненависти к врагу. И когда мы вернёмся домой после победы, мы принесём не один томик «Как закалялась сталь» с простреленными и обожжёнными страницами, чтобы люди могли видеть, как вместе с нами на фронтах сражался за Родину её бессмертный сын, наш друг и брат Корчагин-Островский».
Юные герои-партизаны и разведчики Зоя Космодемьянская, Лиза Чайкина, Юрий Смирнов, Валя Котик, Саша Чекалин, отважные молодогвардейцы воспитывали свой героический дух на примере жизни и борьбы Николая Островского и его героев.
Ещё в тридцатые годы Павел Корчагин «перешагнул» границы нашего государства и нашёл себе верных друзей среди молодёжи многих стран мира. Правительства буржуазных стран как огня боялись и боятся произведений Островского, призывающих к борьбе с властью богатеев, зовущих в бой за свободу и равенство всех трудящихся людей. В годы второй мировой войны комсомольцы и коммунисты зарубежных стран тайно переводили и издавали книги Островского на языки своих стран, а чаще просто переписывали от руки страницу за страницей и передавали для чтения верным людям. Смельчаков ждала тюрьма и даже смерть, но не было и нет такой силы, которая запретила бы людям труда любить книги советского писателя Николая Островского.
Бессмертный образ Павки Корчагина поддерживал вьетнамских патриотов в их героической борьбе с захватчиками; постоянно был Павка и среди бойцов армии Фиделя Кастро. А вот что написал в московский Музей писателя алжирский мальчик Бутарфа Мустафа: «Я восхищён книгой «Как закалялась сталь» и считаю её одной из лучших русских книг, которые мне приходилось читать. Я не богат, но книги мне дарят друзья, так как отец запрещает мне читать. А я хочу стать таким же, как Павел Корчагин».
Первый космонавт мира Юрий Алексеевич Гагарин писал: «Что касается меня, то в самые трудные минуты я вспоминал железное упорство и несгибаемую волю Павки Корчагина...»
Желаю и вам, дорогие ребята, когда подрастёте, прочесть замечательные романы Николая Островского и в своей жизни следовать заветам писателя-коммуниста: быть трудолюбивыми, стойкими в борьбе с трудностями, горячо любить свою Родину, как любил и защищал её своею жизнью Николай Островский.
Татьяна Доступова
Ткачёв П. Юный коммунар
... В поповском доме горел свет. Но на окне плотные занавески. Только щелинка между ними. Разве через неё увидишь, что делается в горнице? Да и подойти к окну нельзя: мешает огромный, густой куст сирени. Попробуй раздвинь — затрещат его голые ветки, насторожатся люди за окном. Около плетня, как раз напротив окна, толстая, ветвистая липа. Стёпа ощупал её шероховатую кору. Влезть бы на неё, тогда бы можно заглянуть в комнату через верхнее, незанавешенное стекло.
Внезапно в кустах сирени замяукали, завизжали коты. От неожиданности Стёпа вздрогнул и прижался к плетню. В тот же момент открылось окно и показалась голова попа Онуфрия:
— Брысь, дьяволы! Я вас!— В кусты полетело что-то тяжёлое.
Коты мигом взлетели на липу. Поп закрыл окно и тщательно поправил занавески. Даже той щелинки, что была, не осталось.
Стёпа постоял несколько минут в раздумье и стал взбираться на липу. Лезть было трудно, мешала свитка. Наконец он ухватился за толстый сук, сел на него верхом. Отсюда Стёпа увидел край стола, на нём бутылку и три стакана. Вокруг бутылки стояли тарелки с какой-то снедью и нарезанными большими кусками хлеба. А вот и лысая голова отца Онуфрия. Он с кем-то разговаривает. Вот повернул голову к двери, что-то сказал... В горницу вошла попадья, принесла сковородку с яичницей.
Поп налил три стакана из бутылки. Один взял сам, другой — попадья, за третьим протянулась чья-то рука. Но кто этот третий? Как ни старался Стёпа, как ни изворачивался, сидя на суку, увидеть его не смог: человек сидел в углу.
Стёпа уже хотел было слезть с дерева и стал нащупывать ногами подходящую ветку, но мигом застыл: скрипнула дверь поповского дома.
Вдруг над головой Стёпы что-то зашуршало. Мальчик испугался, а потом вспомнил: коты. Они носились как ошалелые по верхним ветвям липы. И тут же мальчик уловил звук отворяющейся двери.
Из дома вышли отец Онуфрий, а с ним незнакомец. Они молча направились к калитке. Как ни старался Стёпа, но разглядеть незнакомца не мог — слишком было темно.
Поп и незнакомец вышли на улицу и остановились под липой. Стёпа услышал хриплый голос попа:
— Ну, с богом. Смотри не упусти птицу. Зайди к Симону, предупреди.
Стёпа замер, боясь шевельнуться. Они стояли прямо под ним. Прыгни Стёпа с липы — и угодил бы прямо на голову отцу Онуфрию.
Между тем вверху на липе снова завозились коты и отчаянно замяукали. Вдруг один из них свалился на Стёпу и уцепился когтями за свитку. Но Стёпа не растерялся: изо всей силы локтем ударил кота. Тот оторвался и полетел вниз.
— А-а-а! Застрелю-юю! — дико закричал поповский гость.
По голосу Стёпа узнал звонаря.
— Тише ты, дурак! Спрячь цацку![2] — зарокотал басом отец Онуфрий. — Такой переполох наделал! Кота испугался! Тьфу!
— Да он мне, как чёрт, на голову свалился!— воскликнул звонарь.
— Машешь без толку руками! Кота простого разом отшвырнуть не можешь, а ещё на такое дело собрался...
Отец Онуфрий повернулся и пошёл в дом.
Звонарь медленно, оглядываясь по сторонам, двинулся по улице в сторону своей хаты.
Вскоре в поповском доме погас свет.
Темно на селе. Тихо. Стёпка сидел, прислушиваясь. В сарае на поповском дворе захрюкал сонный поросёнок. На другом конце села залаяли собаки. И снова тишина...
Мальчик осторожно спустился на землю. Горели ладони, — наверно, поцарапал об кору. Ощупал: крови нет, только саднили царапины. Он подтянул штаны, поправил отцовский наган за поясом и побежал к своей хате.
На брёвнах, что были свалены около дома, темнела одинокая фигурка.
— Стёпа, ты? — тихо спросила Марыля.
— Я, — ответил он и присел рядом. — А почему ты одна?
— В звонарёвой хате темно. Наверно, спят.
— Он у попа водку пил. А Витька пришёл?
— Нет. Я ждала его всё время, думала сходить за ним. Да как же оставить без присмотра хату звонаря?
— Хорошо, что не пошла. За его хатой всё время глядеть надо.
Стёпка поднялся, и вдруг ночную тишину стегнул тонкий, протяжный свист. Он полетел по селу, через поле, к лесу. Где-то там и затих. Залаяли собаки. По соседству, в хате старой Авдули, хлопнула дверь.
— Ой, Стёпка, оглушил ты меня! — Марыля ладонями закрыла уши. — Разве так можно свистеть? Хоть бы предупредил!.. Что-то холодно стало.
Девочка зябко передёрнула плечиками.
Стёпка сбросил свитку и подал ей:
— Возьми, а то простудишься.
— Давай лучше вместе накроемся. — Марыля развернула свитку. — Садись.
Стёпа сел. Девочка опустилась рядом и накинула сверху свитку. Помолчали... А Витьки всё не было...
Вынырнул он из темноты неожиданно.
— Почему так долго?— недовольно спросил Стёпа.
— Почему? О-они же долго сидели...
От волнения Витя сильнее заикался.
— З-значит, подошёл я к Симоновой хате, а собаки — гав-г-гав! Я тихо кликнул: «Полкан, Полкан!» Окликнул собачку ласково, а о-она хвостом крутит. А т-тут С-симонихина Фёкла вышла на крыльцо. «Кто тут?» — спросила. «П-пантелей дома, тётенька Фёкла?» — спрашиваю. Она, н-наверное, удивилась: мы же с П-пантелеем не д-дружим. «Н-нет, отвечает, в Михалёво пошёл в гости к с-своякам». Врёт она. А мне и лучше. Зачем мне её П-пантелей. Т-тётка в хату, а я за кучу дров, что наколотые во дворе лежат. С-сижу, с краю выглядываю, вижу в окно, как С-симон перед зеркалом в новой рубашке с-собой любуется. И т-тут слышу: к-кто-то идёт. Полкан залаял. А то был звонарь. Он постучал в окно. П-позвал Симона, и оба присели на бревне. «Д-деньги в сельсовете есть?» — спрашивает звонарь. «Есть», — отвечает С-симон. «Гости будут сегодня, к-ключи от амбара и сельсовета у кого?» А С-симон говорит, что они у т-твоего деда. В-вот и всё. А потом они р-разошлись.
— Время и нам идти домой,— сказал Стёпа.
— Ага... — Марыля встала и тихо, будто сама себя спрашивая, произнесла: — А скоро вернётся Иосиф Иосифович?
— С часу на час надо ждать, — уверенно сказал Степан. — Иначе... — Что иначе, он и сам не знал. — Ну, бувайте здоровы! Спать пора!— Стёпа хлопнул калиткой.
Из головы никак не выходило то, что рассказал Витя. Вот успеет ли Иосиф Иосифович с красноармейцами вернуться вовремя. Надо что-то делать сейчас же, немедля... Перво-наперво поговорить с дедом. Ведь ему, старому Нечипору, доверили зерно, которое так ждут в Москве...
— Кто там?
— Это я, дедуля, — шёпотом сказал Стёпа.
— Ты, внучек? Почему не спишь? Ужинал?
— Дедуля! Поп с Симоном да звонарём хотят захватить зерно из амбара и деньги в сельсовете. Надо спасать добро от бандитов. Ведь зерно-то свозили крестьяне, чтоб отправить в Москву голодающим рабочим и детям.
— Да, да, нельзя, чтоб бандиты его разграбили... Мы...