Весь июнь он доказывал Ларисе, что ее ночные путешествия — чистое безумие, но она отшучивалась и дважды в неделю, поцеловав его в щеку, исчезала в окне. Он делал вид, что спит, хотя не смыкал глаз до ее возвращения.
«Живем не хуже других, — с обидой думал Пашутин. — Чего ей не хватает? Зачем носиться во мраке, когда все нормальные люди спят?» Он задавал жене эти вопросы, а в ответ она рассказывала, как прекрасна Земля, погруженная в сон. Говорила про избы, похожие на кур-наседок. Про огоньки одинокой машины, ползущей по бескрайней степи. Про догорающий костер на речном берегу. Про залитые светом железнодорожные станции, где неутомимые гномы в оранжевых жилетах бредут вдоль составов, постукивая молоточками по металлу. Про падающие звезды и про другие картины, в которых супруг не находил ничего интересного…
Как ни бился Пашутин, Лариса держалась стойко. Уступила она лишь в том, что сменила ночную рубашку на спортивный костюм. А чтобы избавить мужа от приступов ревности, продемонстрировала ему своих летающих подруг. Все трое пронеслись так близко от окна, что он успел увидеть при лунном свете спутниц Ларисы, обыкновенных городских женщин. На их лицах были улыбки: вероятно, они знали, что Пашутин наблюдает за ними. Лариса летела замыкающей, она помахала ему рукой, и троица скрылась из виду…
В июле опасения Пашутина подтвердились. В предрассветный час, когда Лариса снизилась над озером Чаныш, с берега грохнул выстрел. Видно, нетрезвому браконьеру померещилась крупная птица, и он пальнул вдогонку. Домой Лариса вернулась с дробью в теле. Она плакала от боли, а Пашутин, не зная, что делать, лишь повторял: «Я ведь предупреждал, предупреждал…»
Придумав сносную версию о неосторожном обращении с ружьем, они поехали в больницу. Хирург извлек из Ларисы восемь дробинок, пошутив на прощание: «Теперь вы — воробьиха стреляная!»
Пашутин надеялся, что после такого урока супруга образумится. Но через две недели она вновь унеслась на своем проклятом транспорте. Ему стало ясно, что нужно избавиться от метлы. И чем быстрей — тем лучше. Перебрав варианты, он остановился на «квартирной краже».
В один из дней, дождавшись, когда дети ушли в школу, а жена — на работу, Пашутин надел перчатки и осуществил замысел. Метлу он распиливал не без страха, ждал от нее какой-нибудь пакости. Но все обошлось. Напиленные куски он сложил в хозяйственную сумку. Для убедительности «ограбления» прихватил кое-что из барахла, пару хрустальных ваз, а также триста рублей, лежавших в деревянной шкатулке. Подумав, выкинул из шкафа на пол вешалки с одеждой, постельное белье, перевернул несколько стульев… Ему удалось выйти из дома, не столкнувшись с соседями.
Доехав до реки, Пашутин поднялся по лестнице на мост и пошел вдоль перил. На середине моста, убедившись, что вокруг нет свидетелей, он сбросил сумку в воду…
В обеденный перерыв ему на работу позвонила взволнованная Лариса, сообщила о краже, и он помчался домой. Переживал он так натурально, что жене пришлось сбегать к соседям за валидолом. Приехала милиция, занялась своим делом. Супруги отвечали на вопросы, составляли опись украденных предметов.
Исчезновение метлы Лариса обнаружила лишь поздно вечером. Не было ни слез, ни причитаний, и эта молчаливая тоска жены испугала Пашутина. Он уверял ее, что метла обязательно найдется, ибо проку от нее другим людям никакого. Вор, скорей всего, прихватил ее для хохмы, а потом выкинул. Пашутин обещал дать объявление в «Рекламе», мол, нашедшего метлу просим вернуть за вознаграждение… Лариса слушала его равнодушно, ему показалось, что она догадывается о его роли в этой краже.
Впрочем, смирившись с утратой, она пошла на поправку и дней через десять вновь вернулась в нормальное состояние. Пашутин радовался своей победе. Но, как выяснилось, преждевременно.
Довольно скоро начал он замечать перемены в ее характере. Она стала вспыхивать по пустякам, раздражаться на каждом шагу. Стоило ему оставить газету на диване, как Лариса разодрала ее в клочья, гневно выкрикивая: «Мне надоел этот беспорядок!» Как-то за ужином Пашутин выразил неудовольствие по поводу остывшего супа. В тот же миг супруга, выхватив у него тарелку, плеснула содержимое помойку.
— Пей чай! — сказала она. — Он только что закипел!
Не проходило дня без стычек. Он видел, что жена сатанеет, пытался ей угодить — не помогало. После очередной истерики Ларисы он предложил ей сходить к психиатру. В ответ она запустила в него керамическую вазочку, но промахнулась…
Жить с ней стало невыносимо. Пашутин подал на развод.
Через год, оставив бывшей жене квартиру, он уехал в другой город и несколько лет жил один, решив никогда больше не заводить семью. В холостяках он ходил до тех пор, пока не встретил милую женщину, с которой и вступил в брак, оказавшийся счастливым. Позже, правда, выяснилось, что у новой жены было странное увлечение. По ночам она любила купаться в реке, плавая под водой по несколько часов. Такое русалочье поведение тревожило Пашутина, но в конце концов он смирился. Даже ходил с ней иногда к реке и караулил одежду, пока жена скользила где-то вдоль дна.
«Пусть порезвится, — говорил себе Пашутин, сидя на берегу, — лишь бы в сетях не запуталась. Рыбаки — народ грубоватый…»
Он смотрел на поблескивающую во тьме воду, ежился и вздыхал.
ГРЕШНИК АКИЛОВ
Акилов ехал к морю.
Утром, поцеловав на перроне жену Ирину и двух дочерей, он отправился в отпуск в жестком купейном вагоне. Жена просила его быть умницей, при этом лицо у нее было слегка растерянное. Это был первый случай, когда они проводили отпуск не вместе. Акилов в этом году на юг не собирался, но подвернулась курсовка в Гагры на сентябрь, и жена настояла на поездке.
С попутчиками ему повезло: ни младенцев, ни забулдыг в купе не оказалось. Ехал аккуратный старик в сочинский санаторий, а на верхних полках изнемогали молодожены-медовомесячники. Старик в душу не лез, покупал на станциях пачки газет и, нацепив очки, читал их от корки до корки. Узнав, что Акилов научный сотрудник, он спросил с укором:
— Что же вы, товарищи ученые, Луну профукали?
Акилов вопроса не понял.
— Я говорю, почему американская нога опередила русскую?
Акилов, пожав плечами, сказал, что ничего страшного в этом нет. Больше на научные темы они не беседовали. Старик зорко следил за всем, что можно было видеть из окна. Заметив ржавеющие трубы у заросших траншей или брошенную технику, он повторял с обидой:
— Нету хозяина, нету… — и добавлял, сожалея: — Никого не боятся, ничего не боятся…
Чем ближе к югу подкатывал поезд, тем богаче становились базарчики у вокзалов. Вдоль вагонов бегали тетки с ведрами яблок и груш. Акилов не торопился тратить деньги, рассчитывая, что дальше, в станицах, все будет дешевле. Лишь однажды, не выдержав, он купил у загорелой застенчивой молодухи крупную вареную курицу. На ужин он с удовольствием съел жирную птичью ногу, а утром обнаружил внутри птицы записку с корявым почерком: «Кура сдохла. Хош — еш, хош — не еш». Он брезгливо вышвырнул в окно остатки «куры», долго ждал последствий, но все кончилось благополучно.
В Сочи Акилов пересел на электричку и через два часа прибыл в Гагры. В Доме отдыха его направили по адресу, где предстояло жить. Медсестра долго объясняла ему, как пройти на улицу Эшерскую. Узкая ладонь ее изгибалась, как рыбка, указывая путь. Через четверть часа Акилов нашел, наконец, крепкий розовый дом, стоящий среди фруктовых деревьев. У калитки его встретил худой человек в майке и заляпанных краской брюках. Он осмотрел приезжего зеленоватыми, кошачьими глазами и спросил:
— По курсовке?
Акилов кивнул. Мужчина оказался домовладельцем.
— Гальцов! — представился он, улыбнувшись. Зубы его чем-то напоминали чесночные дольки. — Геннадий.
Он предложил гостю на выбор койку в доме, в комнате на троих, или же отдельное бунгало в саду. Акилов выбрал бунгало.
— Отдыхающие на нас не в обиде, — говорил Гальцов, ведя его к жилью. — Есть, которые по семь лет приезжают. Загурский Владислав Степанович, профессор из Москвы, Чечнева Вера Андреевна, завуч из Омска, и другие известные люди…
«Не люкс, конечно, — думал Акилов, оставшись в бунгало один, — но, в целом, неплохо!» В домике пахло нагретыми солнцем досками. Под потолком рукодельничал паучок. У маленького окна стояла кровать, застеленная чистым бельем. Стол, стул, тумбочка, вешалка — что еще надо? А главное — без соседей. Акилов любил уединение, но побыть одному ему удавалось редко. Дома — семья, на работе — коллеги. Поэтому он частенько сидел в ванной, опустив ноги в теплую воду, и размышлял о том, о сем, пока жена или дочки не начинали барабанить в дверь.
Акилов побрился, натянул на себя отечественные джинсы с альпинистом на ягодице, тенниску, сандалеты-плоскоступы и почувствовал себя курортником…
Вечером, когда он сидел на кровати и тщательно стриг ногти, раздался стук в дверь.
— Войдите, — сказал Акилов, но никто не входил. Он поднялся, открыл дверь и увидел веснушчатую круглолицую женщину. Смущенно улыбаясь, она протянула ему накрахмаленное полотенце.
— Возьмите, — сказала она. — Гена забыл вам дать…
— Спасибо, — сказал Акилов, беря полотенце. — Вы его супруга?
— Он всегда что-нибудь забывает, — сказала женщина с той же виноватой улыбкой.
— А вы, значит, хозяйка? — опять спросил Акилов.
— Он в доме отдыха работает, в котельной, — ответила странная женщина. — Он сегодня во второй смене…
И тут до Акилова дошло, что она не слышит.
— Как вас зовут?! — почти крикнул он.
— Нина, — сказала она. — Я тоже в доме отдыха работаю, в столовой.
— Очень рад познакомиться! — прокричал Акилов. — Меня зовут Юрий Иванович! Юрий!
Она закивала и сказала, будто оправдываясь:
— Вы уж, пожалуйста, не стесняйтесь. Если что постирать, погладить — говорите, не стесняйтесь…
Она стояла, следя за губами Акилова.
— Непременно! — очень громко произнес он. — Спасибо!