Хозяйка повернулась, пошла тяжеловатой походкой, и он с облегчением закрыл дверь.
Утром, обнаружив себя в странной клетушке, Акилов не сразу вспомнил, что находится в Гаграх. В окошко заглядывало солнце, обещая славный день. По двору сновали обитатели гальцовских нумеров. Самые расторопные уже спешили на пляж. Сам хозяин сидел на ступеньках своего дома, курил и, щурясь, провожал глазами жильцов. В нем было что-то от фермера, который любуется молодыми бычками, подсчитывая доход.
Через час, плотно позавтракав в Доме отдыха, Акилов, в пестрых югославских плавках, с достоинством входил в прозрачную воду. Он плыл брассом, высоко держа голову и брезгливо отталкивая редких медуз. Усталость, накопившая ся за год, растворялась в Черном море. Хотелось петь. У буйка Акилов перевернулся на спину, разбросал по воде руки и, жмурясь от ярких лучей, тихо замурлыкал: «У той горы, где синяя прохлада…»
На берег он вышел, подтянув живот и расправив плечи. Он нравился себе, что бывало с ним не часто. Натянув на голову полотняную кепку, он устроился на лежаке и принялся изучать публику.
Справа от Акилова загорала молчаливая чета. Супруги молча ели фрукты, молча купались и так же молча загорали. Говорить им, видно, было не о чем. Слева от Акилова расположилась компания из трех мужчин и трех женщин. Все шестеро были средних лет, поджары и веселы. Они дурачились в море, играли в карты, ели огромный арбуз и держались очень непринужденно.
«Богема, наверно», — решил Акилов, ловя себя на мысли, что завидует этим людям. В них была какая-то раскованность, уверенность в себе. Они отдыхали легко. Акилов так не умел. В нем постоянно копошилось множество мыслей, воспоминаний, прожектов, бог знает что выплывало из памяти, не давая ему раскрепоститься.
Среди пляжной публики было немало одиноких женщин, но заводить знакомства Акилов не собирался. Он относил себя к породе однолюбов и, кроме того, очень дорожил душевным покоем. Стоило ему обратить внимание на какую-то женщину, как в голове его тотчас щелкало предохранительное реле, и грешные мысли отступали…
Прошла неделя. Дни были похожи друг на друга, но их однообразие устраивало Акилова. Он не любил перемен и чувствовал себя спокойней в устойчивом мире. После обеда он отдыхал в своем бунгало, часам к пяти снова брел на пляж. Вечером совершал морскую прогулку на катере или ходил в кинотеатр. На экскурсии ездить ленился. Перед сном читал и, засыпая, удовлетворенно отмечал, что день прожит благополучно.
К концу второй недели погода переменилась. Задул ветер. Со стороны Турции потянулись низкие серые тучи. Море разыгралось. Двухметровые волны обрушивались на берег, доползая пенистыми языками до тентов. Пляжи опустели. Давление падало, и небо набухало фиолетовой тяжестью. К вечеру, наконец, ударил ливень. Ничего похожего Акилову прежде видеть не приходилось. Дождь стоял над побережьем сплошной стеной. Молнии непрерывно разрывали небо, и вспыхивающие трещины слепили мертвым сварочным сиянием. Перекатываясь, грохотали раскаты, словно за тучами сталкивались гигантские шары. Акилову казалось, что потоки поды вот-вот подхватят его хибару, закружат и понесут в море.
Ливень продолжался всю ночь. Утром Акилов вышел в сад. Небо было по-прежнему затянуто тучами. В лужах валялся инжир, сбитый дождем. Было душно и сыро. О пляже нечего было и думать. После завтрака Акилов отправился бродить по городу. Дорога, в конце концов, привела его к базару.
У входа на рынок стояли молодые цыганки, повторяя негромко: «Жувачка! Жувачка!». Небритый человек, поравнявшись с Акиловым, тихо спросил: «Выпьем чачу?» и, заметив его удивление, быстро исчез.
Острый запах специй и трав висел над рынком. Шум, гам, теснота оглушили Акилова, и он, подталкиваемый со всех сторон, двинулся в глубь гагринского чрева. Глаза его успевали замечать лишь отдельные лица над горками овощей и фруктов. Запомнились старец в папахе, счищающий щеточкой пушек с крупных персиков, и продавец арбузов с полуметровым ножом.
Накупив груш, орехов и вареной кукурузы, Акилов начал протискиваться к воротам, как вдруг в небе громыхнуло, и почти сразу же ударили крупные капли. Люди ринулись в укрытия. Самые везучие успели заскочить в магазины. Акилов прильнул к металлической сетке овощного ларька, и козырек крыши защитил его от струй. «Когда же это кончится?» — в тоске подумал он и тут заметил молодую женщину, семенившую под дождем. Она пыталась на ходу открыть японский зонтик, но, вероятно, что-то в нем заело; зонтик был похож на птицу с подстреленным крылом. Женщина беспомощно оглянулась.
— Бегите сюда! — неожиданно для себя крикнул Акилов. Потеснившись, он уступил часть «жилплощади» промокшей незнакомке.
— Благодарю вас, — сказала она, сворачивая зонтик. — Я даже растерялась.
Они стояли молча. Акилов делал вид, что не обращает на нее внимания. Он смотрел, как водяные гвозди врезаются в асфальт, потом увидел мокрые босоножки соседки и, косясь, точно конь, стал изучать ее. Это было обычное создание лет тридцати, худенькое, темноволосое, стриженное под мальчишку. Узкое лицо, нос с горбинкой, слегка раскосые черные глаза, под ними — едва заметные морщинки. Тонкие губы были сжаты.
«Властная, должно быть, баба, — подумал Акилов. — И беспокойная…» Они стояли близко. Он видел, как сбегали капли по ее шее, исчезая за вырезом платья. Ни с того ни с сего ему вдруг захотелось схватить за плечи эту женщину и прижать к себе. Боясь, что желание можно прочесть на его лице, он поспешно отвернулся в другую сторону.
А дождь все хлестал, и в небе не было ни просвета. Редкие смельчаки, отчаявшись ждать, покидали укрытие и шлепали домой прямо сквозь ливень.
За спиной Акилова, внутри овощной лавки, где было сухо и сумрачно, веселились продавцы — два абхазских паренька. Сначала они играли в футбол, пиная кочан капусты. Потом включили портативный магнитофон, и дребезжащий голос запел «одесские» куплеты. Продавцы, обнявшись и дурачась, танцевали фокстрот, вскрикивая вместе с певцом: «Ой вэй!».
Акилов и женщина засмеялись.
— Бесплатный концерт, — сказала женщина. — Для тех, кто в воде!
— Да, — согласился Акилов. — Репертуар, правда, нэповский.
Выбирать не приходится, — женщина улыбнулась.
«Мелкие, очень белые зубы, — отметил Акилов. — Из семейства грызунов…» Дождь стал косым, козырек крыши едва защищал их от струй. Акилов вжался спиной в сетку ларька, плечо соседки касалось его руки.
— Повезло… — он покачал головой.
— А где-то сейчас молятся о дожде, — сказала женщина.
— Предлагаю написать жалобу, — пошутил Акилов. — До каких пор будут неправильно распределять осадки…
— Я — за, — поддержала женщина. — Потом получим ответ: меры приняты, товарищ Всевышний получил строгий выговор!
«Неглупа, — подумал Акилов, — чувство юмора, по крайней мере, у нее есть». Он достал из сумки два початка вареной кукурузы и протянул один из них соседке.
— Угощайтесь, — сказал он. — Неизвестно, когда мы отсюда выберемся.
Она не отказалась, и они начали жевать теплые желтые зерна.
«Странный день, — размышлял Акилов, вгрызаясь в початок. — Этот ливень, базар… посторонняя женщина, оказавшаяся рядом…»
— Взгляните, — сказала она, — колоритный тип!
Проследив за ее взглядом, он увидел напротив ларек «Пиво — воды». В окошке, не шевелясь, торчала толстая усатая голова, подпертая с двух сторон темными кулаками.
Казалось, продавец спал с открытыми глазами, убаюканный шумом дождя.
— Вы, случайно, не художница? — усмехнувшись, спросил Акилов.
— Что вы! — она слизнула прилипшее к губе зернышко. — Я всего лишь детский врач.
— Благородная профессия, — механически произнес он.
— И очень нужная людям, — продолжила она. Акилов уловил иронию и был слегка озадачен: он почему-то считал, что способность иронизировать у женщин встречается редко.
Они продолжали перебрасываться шутливыми фразами. Этот забавный разговор устраивал обоих как игра, позволяющая коротать время. Оба понимали, что стихнет ливень — и они разбегутся в разные стороны. Акилов старался не смотреть на соседку, но всякий раз, встречаясь с ее взглядом, он испытывал беспокойство. Ему казалось, что женщина видит его глубже, чем ему хотелось бы. Он не любил, когда его изучали. Но, вместе с тем, беспокойство было приятным…
Дождь кончился. Все пришло в движение. Люди торопились купить и продать прежде, чем вновь разверзнутся хляби небесные. Акилов и педиатр несколько секунд стояли на прежнем месте, потом женщина сказала:
— Можно двигаться… Спасибо вам!
— За что? — Он усмехнулся.
— За приют… До свидания!
— До свидания, — Акилов смотрел, как она уходит все дальше, подумал, не пойти ли следом, но что-то удержало его.
«Эге, Акилов, — говорил он себе, пробираясь к выходу, — не хватало тебе только курортного романчика!».
И все же в этот раз защитное устройство не сработало. Встреча не выходила из головы. Он досадовал, что не узнал ни имени, ни адреса, хотя времени на это было предостаточно. Нельзя сказать, что в нем, как принято выражаться, вспыхнула страсть. Для этого он был слишком рассудителен. Но женщина почему-то стояла перед глазами. Он пытался найти рациональное объяснение, раскладывая по полочкам ее внешность, речь и убеждая себя, что ничего особенного в ней нет, но дело это было бесполезное.
Вечером, когда Акилов лежал в постели с книгой в руках, в дверь постучали.
— Войдите, — сказал он.
— Не помешал? — спросил Гальцов, входя в домик.
— Нисколько, — вежливо ответил Акилов, предлагая гостю сесть. От домовладельца крепко пахло спиртным.
— Вижу, свет горит… — Глаза Гальцова были почти неподвижны, точно передвинуть зрачки стоило ему больших усилий. — Дай, думаю, с интересным человеком поговорю!
— Я, что ль, интересный человек? — удивился Акилов.
— Ну не я же! — Геннадий с шумом подставил под себя стул и сел. — Вы меня извините, я маленько выпил… А человек вы интересный. Да! Я точно говорю…