А. И. Гучков, «сектантская» оппозиция и «прогрессивный блок»
А. И. Гучков и «сектантская» оппозиция
Наиболее известным и ярким участником заговора против Императора Николая II, безусловно, являлся председатель Центрального военно-промышленного комитета и член Государственного совета Александр Иванович Гучков. Пожалуй, нет ни одного сколь-нибудь значимого предприятия, направленного на умаление престижа Государя, на его дискредитацию или на ослабление его власти, — за которыми не стоял бы Гучков. Причины, по которым А. И. Гучков находился в непримиримой вражде к Николаю II, были не только политического, но и личного характера. По имеющимся сведениям, царь сначала, скорее, положительно относился к Гучкову, ценя его ум и способности. Однако Гучков позволил себе предать огласке подробности одного своего частного разговора с Николаем II. Октябрист Н. В. Савич свидетельствовал, что «Гучков рассказал о своей беседе с царём многим лицам, членам фракции при президиуме Государственной Думы. […] Хуже всего было то, что преданы гласности были не только факты, о которых шла речь, но и некоторые мнения, высказанные Государем. Факт оглашения в печати его интимной беседы Государь воспринял как оскорбление, как предательство. Он круто и резко изменил своё отношение к Гучкову, стал относиться явно враждебно»{123}.
Крайне честолюбивый А. И. Гучков затаил обиду на Царя, которая к 1916 г. переросла в ненависть. Свержение Императора Николая II с престола к 1916 г. стало для Гучкова почти самоцелью. Октябрист и недавний почитатель А. И. Гучкова, князь А. В. Оболенский писал, что Гучков к моменту революции превратился в «открытого злобного революционера, настроенного больше всего против особы Государя Императора»{124}. В своём стремлении свергнуть Царя А. И. Гучков был готов объединяться с любыми силами.
Государь называл Гучкова «Юань-Шикаем», по имени китайского революционного диктатора, и считал «своим личным врагом»{125}.
Но, конечно, было бы неправильно считать, что эта вражда личного порядка была определяющей в деятельности А. И. Гучкова.
Вражда Гучкова к самодержавию будет непонятна, если не учесть его принадлежности к тайным структурам, характер которых до сих пор фактически не исследован. Речь здесь идёт не о масонах, которые не представляли собой единой организации. Характер тайного сообщества, о котором пойдёт речь, трудно определить одним словом. В последнее время его иногда называют «старообрядческим сообществом», что в принципе также неверно, как считать «Бродвейскую группу» «еврейским сообществом». «Старообрядцами» себя называли самые разные религиозные направления, в том числе не имевшие никакого отношения к русской православной традиции. Многие из представителей тайного сообщества, о котором пойдёт речь, были выходцами из беспоповских согласий. Раскольники-беспоповцы не признают церковных таинств, церковной иерархии, имеют существенные отклонения от догматов Православия, а некоторые из них фактически переродились в опасные секты. Никакого отношения к православию старого обряда беспоповцы не имели и не имеют. Поэтому называть исследуемое сообщество «старообрядческим» неверно. Правильнее было бы именовать членов этого сообщества протестантами восточного обряда.
Главным объединяющим положением этого сообщества была непримиримая ненависть к царствующему Дому Романовых.
Русский царь в глазах раскольников был антихристом. Служить «антихристу» означало для них страшный грех. Поэтому раскольники были готовы служить любым врагам русского царя. Солдат-дезертир 22-го пехотного запасного полка О. П. Смирнов в январе 1917 г. обратился к своим собратьям с воззванием, в котором заявлял, что считает русского царя антихристом. «На сем основании мы не должны признавать власти антихристовой нашего российского императора, которого Священное Писание признаёт антихристом, ни молением за него, ни исполнением повинности военной службы.
Предание свидетельствует, что сия война есть последняя перед кончиною мира, погибнет царство антихристово, и у нас в России больше царя не будет. Этот последний царь Никола»{126}.
Особую опасность представляли, конечно, не эти простые раскольники, а представители крупного капитала — выходцы из беспоповских согласий и сект. Как верно пишет Н. Михайлова: «Излагать историю „буржуазной“ революции в России, не обращая внимания на конфессиональную принадлежность этой буржуазии, тогдашних „олигархов“, значит сознательно или по неведению замалчивать наиболее существенное в побудительных причинах к свержению царя и разрушению монархии»{127}.
Однако трудно говорить о «конфессиональной принадлежности», к примеру, А. И. Гучкова или А. И. Коновалова, один из которых был выходцем из семьи федосеевцев, а другой — т. н. «Спасова Согласия». Никаких догматов даже этих религиозных объединений ни Гучков, ни Коновалов не придерживались, но пользовались их связями и возможностями. Поэтому термин «старообрядчество» служит неким «приличным» прикрытием «неприличных» имён типа «сектант», «либерал» или «революционер». Так, один из хулителей русской монархии и потомок А. И. Гучкова А. И. Гучков-Френкин пишет: «Не подлежит сомнению, что связь Гучковых, Рябушинских и многих других купеческих семей со старообрядчеством сыграла огромную роль в том, что почти все они оказались в либеральном лагере и считали своим долгом участие в борьбе за гражданские свободы. У них были расхождения в тактике и методах этой борьбы, и конечные цели они представляли себе по-разному. Но старообрядческие гены способствовали их воспитанию именно в этом духе»{128}.
Любой человек имеющий представление о церковном старообрядчестве, знает, что никакого духа «либерализма» там нет, а дух этот свойственен некоторым беспоповским сектам. Именно эти секты и становились союзниками революционеров.
Раскол заставил как старообрядцев, так и раскольников-беспоповцев выработать свою тайнопись, свои шифры, условные знаки и так далее. Эти знания не могли не привлекать революционеров-конспираторов, которые поддерживали с раскольниками тесные связи. Однако использование этих тайн раскольников и сектантов вовсе не всегда означало, что использующие их революционеры принадлежали к этим расколам и сектам. Эти связи позволяли революционному подполью пользоваться значительными денежными средствами сектантского сообщества.
Конечно, большую роль играла духовная составляющая, которая объединяла революционные силы и религиозное сектантство. Некоторые секты настолько отошли от христианства, что переродились в оккультные или полуоккультные сообщества, практикующие чёрную магию и ритуальные убийства.
В начале ХХ века враги императорского строя делали ставку на тесное взаимодействие со структурами, имеющими конфликтные отношения с законом и социально-религиозным устройством Российской империи. Идеальным для проникновения разрушительных идей в самую гущу народных масс являлось сектантство. Расшатав религиозные устои общества, дезориентировав широкие слои населения, оторвав их от православия, сектанты пытались лишить власть, имеющую в России сакрально-религиозный характер, главной её опоры: широкой поддержки народных масс. Современники отмечали необычайный рост сектантских общин и интереса к ним в конце XIX — начале ХХ века.
Будущий обновленческий иерарх А. И. Введенский писал в 1913 г., что сектантство «широкой волной разлилось по Руси. Оно с каждым днём растёт и усиливается».
В начале ХХ века ранее разрозненное сектантство стало приобретать организованные черты. Протестанты Запада и протестанты Востока искали возможность поддержать друг друга. Кроме того произошло объединение тайных организаций Запада, русского сектантского сообщества и оппозиционно-революционных организаций России. В преддверии революции 1905 г. в США под эгидой представителя Бродвейской группы Ч. Крейна прошла встреча между будущим лидером кадетской партии П. Н. Милюковым и главой российских баптистов И. С. Прохановым, который был выходцем из секты молокан{129}. П. Н. Милюков сказал И. С. Проханову, что «Россия нуждается в доброй революции». И. С. Проханов добавил: «Россия нуждается в доброй реформации»{130}.
Революция и реформация, то есть уничтожение самодержавного строя и Русской Православной Церкви — вот что объединяло баптистов и кадетов.
В 1911 г. американский Конгресс организовал визит в США делегации российских баптистов во главе с их лидером В. Г. Павловым на проходивший там Всемирный собор баптистов. Приём им был оказан на самом высоком уровне, включая президента У. Тафта{131}.
После этой встречи, между кадетами и баптистами налаживаются тесные связи и взаимодействия. В. Г. Павлов писал в своём дневнике 10 февраля 1906 г.: «Был на собрании конституционно-демократической партии. Записался членом и участвовал в выборах бюро. Вместе со мной было несколько братьев»{132}.
Русские баптисты получали значительную помощь не только от американских, но и от немецких «братьев». Последние, несомненно, были связаны с германской военной разведкой. Из донесений Охранного отделения порой трудно было понять, на кого ориентируется та или иная сектантская организация. Уверенным можно быть в одном: она работала против России.
Крайне опасной раскольничьей сектой была секта «Новый Израиль», главой которой был В. С. Лубков. Сделавшись лжехристом, В. С. Лубков объявил себя «вождем новоизраильского народа», «царём 21 века», «сыном светлого эфира», которому «вручены премудрость и власть по всей земле». На 1912 г. секта «Новый Израиль» насчитывала 3012 человек.
Опасность «лубковцев» заключалась в том, что эта секта приобрела влияние среди кубанского казачества. Это сыграло большую роль в дни февральских событий 1917 г. Большевик В. Д. Бонч-Бруевич, тесно связанный с сектантами, вспоминал, что 25 февраля 1917 г. к нему явилась группа кубанских казаков, служивших в то время в Петрограде. Это были представители секты «Новый Израиль». Они сказали Бонч-Бруевичу, что «клянутся употребить все усилия в своих сотнях как лично, так и через своих товарищей, чтобы ни в коем случае в рабочих не стрелять и при первой возможности перейти на их сторону». В знак доказательства своей принадлежности к секте они «отдали мне земной поклон по особому израильскому сектантскому способу — поклон рыбкой». Бонч-Бруевич знал этот ритуал хорошо исследованной мной секты. Казаки-сектанты перед уходом сказали Бонч-Бруевичу: «Стрелять не будем, а перейдём на сторону народа»{133}.
В. Д. Бонч-Бруевич играл важную, но пока ещё не исследованную роль посредника между сектантским сообществом и революционным подпольем.
В. Д. Бонч-Бруевич был активным пропагандистом сектантства. Он издал целую серию книг по истории и изучению русского сектантства, где доказывал, что оно стоит гораздо выше господствующей церкви. Бонч-Бруевич высказывал уверенность, что сектантство победит Церковь Христову.
В. Д. Бонч-Бруевич был связан не только с лубковцами и богомилами, но и с толстовцами, и с духоборами. Он проходил по оперативным материалам Главного жандармского управления и Охранного отделения{134}.
Любопытно, что в подробных справках на Бонч-Бруевича ни слова не говорится, что его родной брат генерал-лейтенант М. Д. Бонч-Бруевич занимался вопросами контрразведки на Западном и Северо-Западном фронтах!
В. Д. Бонч-Бруевич и А. И. Гучков весьма плодотворно сотрудничали и обменивались информацией. Гучков, говоря о Распутине, сам признавался в этом{135}. Более того, по сведениям Г. М. Каткова, именно В. Д. Бонч-Бруевич познакомил А. И. Гучкова с Г. Е. Распутиным{136}.
К 1917 г. сектантское сообщество выработало идею создания некой сектантской лжецеркви. Именно с этой целью шло создание единой сектантской идеологии, которая смогла бы преодолеть различия между отдельными сектами. Фактически происходило объединение западных и восточных тайных оккульт ных сектантских течений в один сектантский интернационал.
Особую опасность представляло то обстоятельство, что выходцы из раскольничьего и сектантского мира стали основой молодого крупного русского капитала и купечества. Последние к началу ХХ века сконцентрировали в своих руках огромные финансовые средства. Ими были созданы свои коммерческие предприятия, а затем и банки.
Обладая большими деньгами, большим влиянием и большими возможностями, представители раскольничьего капитала начали играть заметную роль в общественной, а затем и политической жизни страны. Морозовы, Рябушинские, Гучковы, Третьяковы, Второвы, Мамонтовы, Солдатенковы, Коноваловы стали известны всей стране как финансисты, меценаты, промышленники, общественные деятели. При этом их продолжали ошибочно именовать «старообрядцами». Сами раскольники также придерживались этого термина. В результате термин «старообрядцы» до сих пор некритически применяется историческим сообществом. Доктор исторических наук Ф. А. Селезнёв пишет, что «капиталисты-старообрядцы были одной из наиболее организованных и экономически сильных частей делового сообщества царской России. Проявляли они и заметную политическую активность»{137}.
Эта политическая активность заключалась в поддержке ими в 1905–1907 гг. революционных группировок, а затем лидеров думской оппозиции. 6–10 августа 1905 г. в Нижнем Новгороде состоялось «частное собрание старообрядцев», которое определило: «Существующий строй не обеспечивает права старообрядцев. Самодержавие не соответствует интересам народа. Народное представительство необходимо. Народное представительство должно быть не совещательным, а законодательным. Выборы должны быть всеобщими, прямыми, равными, тайными, с участием женщин»{138}.
После поражения революции 1905 г. и утверждения думской монархии, выходцы из раскольничьих родов занимали важное положение в Государственной думе и в Государственном совете. Среди них наиболее известны: А. И. Гучков, его брат Н. И. Гучков, М. В. Челноков, А. И. Коновалов, П. П. Рябушинский, С. Н. Третьяков, С. А. Смирнов.
Так, в России сложилась раскольническо-сектантская политическая оппозиция. Эта оппозиция сочетала в себе большие политические и финансовые возможности, обладала широкими и влиятельными зарубежными связями, в том числе с тайными обществами и масонскими ложами.
Сектантское сообщество имело тесное взаимодействие и с революционными партиями. Эсеры, кадеты, большевики, меньшевики, финские и польские сепаратисты — все так или иначе получали поддержку и помощь от капиталистов-раскольников. Особенно большую помощь эта буржуазия в 1900-х гг. оказала большевикам. В основном деньги стекались к большевикам при помощи писателя М. Горького, который вступил в партию в 1905 г., и особенно при посредничестве его любовницы М. Ф. Андреевой, которая поддерживала хорошие отношения с такими меценатами, как С. Т. Морозов и П. П. Рябушинский. С. Т. Морозов был дружен со многими большевиками, среди них были Н. Э. Бауман и Л. Б. Красин. Только в мае 1906 г. РСДРП получила от С. Т. Морозова 100 тыс. рублей для проведения V съезда, о чём сразу же стало известно департаменту полиции{139}.
Представители раскольничьего сектантства были организаторами революции 1905 г., и в частности декабрьского мятежа в Москве. Одним из его организаторов был зять С. Т. Морозова фабрикант Н. П. Шмидт. Именно С. Морозов познакомил Н. Шмидта с молодым революционером Н. Э. Бауманом, который должен был стать вожаком мятежа, но был убит 18 октября дворником Н. Михалиным, который был оскорблён тем, что Бауман оскорблял имя Государя Императора.
Другой П. П. Шмидт, по-видимому родственник фабриканта, один из руководителей мятежа на Черноморском флоте в 1905 г., был прекрасно осведомлен о финансовой помощи Морозова. Он открыто заявлял: «Морозов жертвует на наше дело целые миллионы»{140}. М. Горький писал про Морозова: «Он давал на издание „Искры“, много давал денег политическому Красному Кресту, на устройство побегов из ссылки, на литературу для местных организаций и в помощь разным лицам, причастным к партийной работе социал-демократов большевиков»{141}.
Тесно связан с сектантством был и Я. М. Свердлов. Первой женой Свердлова была Е. Ф. Шмидт, родственница Н. П. Шмидта. Вторая жена Свердлова, К. Т. Новгородцева, была дочерью купца-раскольника, перешедшего в единоверческую церковь. Кроме того, и Нижний Новгород, родина Свердлова, и Екатеринбург, место его притяжения в годы русской смуты, были крупными центрами сектантства.
Столицей «сектантской» оппозиции была Москва, которая стала местом постоянных совещаний её руководителей, Рябушинского и Коновалова, с лидерами либерально-кадетской оппозиции{142}.
Во второй половине 1915 г. зародился тесный союз «сектантской» и либерально-кадетской оппозиций, направленный на осуществление дворцового переворота и низложение Императора Николая II.
Военно промышленные комитеты, «Группа Кривошеина» и «Прогрессивный блок»
Военные неудачи 1915 г. побудили думскую оппозицию возобновить давление на правительство с целью добиться от него больших уступок. Главной задачей этой деятельности было заставить Императора согласиться на так называемое «ответственное министерство». По замыслу оппозиции это
министерство должно было подчиняться не Императору, а главе кабинета, в свою очередь ответственного перед Думой. То есть, по существу, кадеты стремились к введению парламентского строя в России, что шло вразрез с существующим законодательством Империи. Желая до поры скрыть свои парламентаристские устремления, кадеты заменили понятие «ответственного министерства» на понятие «министерства, ответственного перед народом». П. Н. Милюков заявил, что эта замена — тактический шаг. Как только, пояснял Милюков, «мы получим такое министерство, оно силою вещей скоро превратится в ответственное министерство»{143}.
Весной 1915 г. внутри Совета министров, возглавляемого И. Л. Горемыкиным, сложилась группировка, ориентированная на союз с думской оппозицией. Эта группировка возглавлялась главноуправляющим земледелием и землеустройством А. В. Кривошеиным («группа Кривошеина»){144}. Вторым человеком в этой группе был министр иностранных дел С. Д. Сазонов. Император Николай II вначале не только не был против установления связей между Думой и правительством, но даже высказал своё пожелание А. В. Кривошеину, чтобы тот возглавил совет{145}. Кривошеин, по его собственным словам, пользовался поддержкой Государя, а «без неё ничего ни у кого не получится»{146}.
«Группа Кривошеина» предполагала создать новый кабинет при участии октябристов, представителей капитала и общественных организаций. Видя себя уже во главе правительства, А. В. Кривошеин начал искать тех, на кого он будет в нём опираться. По его мнению, опорой нового кабинета должны были стать кадеты{147}. То есть тактика Кривошеина доказывала, что его стратегической целью было введение парламентаризма если не де-юре, то де-факто{148}. Возглавлять императорское правительство Кривошеин не хотел, а открыто присоединяться к требованию оппозиции ввести думское министерство означало для него опасность отставки. Поэтому А. В. Кривошеину приходилось действовать опосредованно.
«Группа Кривошеина» потребовала от И. Л. Горемыкина убрать из правительства неугодных оппозиции министров: юстиции И. Г. Щегловитова, военного В. А. Сухомлинова, внутренних дел Н. А. Маклакова и обер-прокурора Священного синода В. К. Саблера, которые выступали против союза с оппозицией. Вместо этих министров Кривошеин предлагал генерала А. А. Поливанова, князя Н. Б. Щербатова и А. Д. Самарина. В противном случае министры-«оппозиционеры» грозили подать в отставку.
28 мая министр финансов П. Л. Барк обратился к И. Л. Горемыкину с настойчивым предложением обратиться к Императору Николаю II с просьбой о приближении созыва Думы и замене неугодных оппозиции министров указанными выше лицами. Горемыкин присоединился к этому требованию более того, высказал пожелание, чтобы «более молодой человек заменил меня, я слишком стар для вас всех»{149}.
Думская оппозиция и министерская «Группа Кривошеина» решили, что летом 1915 г. настал подходящий момент для создания неподконтрольного царю кабинета. Великий Князь Андрей Владимирович писал в своём дневнике, что Кривошеин «орудует всем и собирает такой кабинет министров, который был бы послушным орудием у него в руках»{150}. Цель Кривошеина, по мнению Великого Князя Андрея Владимировича, была «умалить власть государя»{151}.
Эта позиция А. В. Кривошеина встречала со стороны части кадетов активную поддержку. Они увидели в «Группе Кривошеина» реальную возможность своего прихода к власти. Бывший легальный марксист П. Б. Струве вышел из кадетского ЦК и стал в июне 1915 г. политическим консультантом А. В. Кривошеина. Струве высказался за приглашение в совет министров на правах членов без портфеля «общественных деятелей, пользующихся широким доверием», — А. И. Гучкова и князя Г. Е. Львова{152}.
В мае 1915 г. в Москве прошли немецкие погромы, поводом для которых стала вспышка холеры, вину за которую толпа возложила на проживавших в Москве немцев{153}. Этими погромами не преминула воспользоваться оппозиция для раздувания шпиономании с антидинастическим подтекстом{154}.
Погромы происходили при попустительстве местных властей, главным образом московского градоначальника генералмайора А. А. Андрианова, причём полиция преступно бездействовала{155}.
Во время великого отступления шпиономания охватила страну. «В обществе только и было разговоров, что о влиянии тёмных сил», — писал председатель Государственной думы М. В. Родзянко{156}.
Видную роль в нагнетании шпиономании сыграла Ставка Великого Князя Николая Николаевича. В этом смысле она действовала заодно с А. И. Гучковым. Так родилось дело об «измене» жандармского полковника С. Н. Мясоедова, близкого к военному министру В. А. Сухомлинову, одному из главных врагов Гучкова. Полковник С. Н. Мясоедов ещё до войны беспочвенно обвинялся Гучковым в сотрудничестве с германской разведкой. Реанимация в 1915 г. обвинений Мясоедова в измене шли от Гучкова, имея целью смещение Сухомлинова. Непосредственно расследовали «дело Мясоедова» генерал-квартирмейстер М. Д. Бонч-Бруевич и начальник контрразведки штаба Северо-Западного фронта полковник Н. С. Батюшин, тесно связанные с Гучковым и даже революционными силами. Обвинения С. Н. Мясоедова были полностью надуманными. Тем не менее военно-полевой суд приговорил его к повешению{157}. Главнокомандующий Юго-Западным фронтом генерал от инфантерии Н. И. Иванов не утвердил смертного приговора, так как считал вину Мясоедова недоказанной. Но в дело вмешался великий князь Николай Николаевич и лично утвердил приговор. 19 марта 1915 г. Мясоедов был повешен.
Ставка также активно поддерживала думскую кампанию по обвинению в шпионаже и покровителя С. Н. Мясоедова военного министра генерала В. А. Сухомлинова. Обвиняя этих лиц в измене, Великий Князь тем самым как бы указывал обществу и армии «истинных» виновников того, что русские войска проигрывают войну.
Немецкие погромы и шпиономания, во многом организованная Ставкой и представителями оппозиционных кругов, стали тем «толчком», который укрепил позиции «Группы Кривошеина». Великий Князь Николай Николаевич «горячо сочувствовал этому движению»{158}.
12 июня А. В. Кривошеин отправился в Барановичи, где встретился с Великим Князем Николаем Николаевичем и просил его воздействовать на Государя с целью отставки двух вызывающих раздражение в обществе министров: Сухомлинова и Маклакова{159}. 13 июня во время поездки Государя в Ставку, Великий Князь во время доклада настойчиво ему рекомендовал выполнить просьбу А. В. Кривошеина об отставке неугодных министров{160}. Неожиданно как для министров «оппозиционеров», так и Горемыкина, Государь удовлетворил все просьбы министров. Уже 4 июня Император Николай II послал главноуправляющему Собственной канцелярией А. С. Танееву записку, в которой приказал приготовить указы об увольнении Н. А. Маклакова и о назначении управляющим министерством внутренних дел князя Н. Б. Щербатова{161}.
Замена Н. А. Маклакова князем Н. Б. Щербатовым произошла 5 июня, генерала В. А. Сухомлинова А. А. Поливановым — 13 июня, В. К. Саблера А. Д. Самариным — 5 июля и И. Г. Щегловитова А. А. Хвостовым — 6 июля.
Протопресвитер Георгий Шавельский в своих воспоминаниях утверждал, что министры были отправлены царём в отставку «под натиском на Государя со стороны Великого Князя»{162}.
В Ставке стали говорить о «новом курсе „на общественность“, который принимается по настоянию Великого Князя, а посредником примирения правительства с общественностью является вызванный в Ставку умный и хитрый Кривошеин»{163}.
В беседе с Императором в Ставке, Великий Князь Николай Николаевич настойчиво просил Николая II даровать «ответственное министерство»{164}.
Однако царь, на словах выразив сочувствие к этой идее, отказался отправлять в отставку И. Л. Горемыкина. Тактика Императора Николая II объяснялась тем, что он понимал неизбежность в создавшихся условиях компромисса с умеренной частью оппозиции для недопущения к власти оппозиции крайней. Государь полагал, что при оставлении во главе кабинета верного И. Л. Горемыкина и при отсутствии деятельности Думы, третья сессия которой закончилась 29 января 1915 г., возможно привлечение в правительство угодных Думе министров{165}. Император Николай II рассчитывал, что новое правительство, поддерживаемое обществом, будет воспринято Думой как «министерство общественного доверия». При этом контроль над этим министерством останется в руках царя.
14 июня в Ставке Император Николай II подписал рескрипт, в котором призвал общество к «совместной с правительством работе для подготовки победы» и указал «на предстоящий созыв Государственной думы»{166}. Созыв Думы раньше положенного по закону срока было одним из основных требований оппозиции. Бывший начальник петербургского охранного отделения А. В. Герасимов в письме к А. В. Кривошеину от 16 июня 1915 г. называл «созыв Государственной думы в настоящее тяжелое время крайне опасным»{167}. Эта опасность заключалась «в возможном захвате правительственной власти Государственной думой»{168}.
И. Л. Горемыкин пытался отсрочить созыв Думы и ограничить её заседания определённым сроком, чем вызвал резкое недовольство большинства членов совета министров.
Император вновь пошёл навстречу этому большинству, и 19 июля Дума возобновила свою работу. Царь дал согласие на создание комиссии по расследованию деятельности В. А. Сухомлинова. 4 августа Совет министров с согласия Государя разрешил евреям повсеместное жительство, «за исключением столиц и местностей, находящихся в ведении министров Двора и военного»{169}. Фактически черта еврейской оседлости была отменена.
Большие уступки оппозиции, на которые пошёл Император Николай II с целью сохранения общественного мира, были восприняты ею как слабость. Причиной этого восприятия было стремление оппозиции не к введению парламентского правительства в России, а к захвату власти. Это убедительно продемонстрировала открывшаяся 19 июля думская сессия. Дума отказалась от признания обновленного кабинета «министерством доверия».
Между тем сотрудничество министерской парламентской группы и Ставки Николая Николаевича после открыто враждебной позиции Думы не прекратилось. Император Николай II имел об этом достаточно сведений. Ещё будучи министром, Н. А. Маклаков передал государю перехваченное секретное письмо А. И. Гучкова Великому Князю, которое «очень компрометировало обоих»{170}.
А. А. Вырубова писала, что Император Николай II говорил, что Великий Князь Николай Николаевич постоянно без ведома Государя «вызывал министров в Ставку, давая те или иные приказания, что создавало двоевластие в России»{171}.
Особенно Императора Николая II волновали связи Николая Николаевича с Прогрессивным блоком и военно-промышленными комитетами. Так называемый Прогрессивный блок был создан думской оппозицией 9 августа 1915 г. Ведущими лидерами блока были кадет П. Н. Милюков и прогрессист А. И. Коновалов. Позже к ним примкнули националисты В. В. Шульгин, В. А. Бобринский, В. Я. Демченко, А. И. Гучков, П. П. Рябушинский.
Главным лидером Прогрессивного блока был кадет Павел Николаевич Милюков. Отношения между А. И. Гучковым и П. Н. Милюковым были далеко не дружескими. В 1908 г. Гучков даже вызвал Милюкова на дуэль за то, что тот обвинил Гучкова во лжи{172}. Лишь длительные переговоры секундантов привели обе стороны к отказу от дуэли.
А. И. Гучкова и П. Н. Милюкова объединяла общая черта: ненависть к царю, неразборчивость в средствах и жажда власти. Во всём остальном они заметно расходились друг с другом. Гучков был октябристом, сторонником жесткой и авторитарной власти, Милюков, напротив, был кадетом и либералом. Они расходились по очень многим вопросам, например автономия Польши, против которой категорически выступал А. И. Гучков и которую не менее категорично защищал П. Н. Милюков{173}.
А. И. Гучков обладал, конечно, гораздо бо́льшим опытом работы с правительством, пользовался большим авторитетом у промышленных, военных кругов. Но в либеральных кругах первенство принадлежало, безусловно, П. Н. Милюкову. Символом «русской свободы» на Западе считали Милюкова.
У Милюкова было еще одно весьма сильное преимущество. Он был давно связан с Бродвейской группой, с которой поддерживал тесные контакты через Чарльза Крейна. Именно по приглашению Крейна Милюков неоднократно посещал в 1903–1906 гг. США. В разгар революционной смуты в России «добрый друг» Крейн организовал Милюкову «триумфальное шествие» по США{174}.
В 1916 г. связи Милюкова с американскими финансовыми олигархами были дополнены контактами с представителями «Круглого Стола». Лидер Прогрессивного блока во время своей поездки в Лондон напрямую получал «указания от масонского центра с обещанием моральной поддержки в борьбе с правительством»{175}.
Имеются веские основания полагать, что напрямую с «Круглым Столом» был связан и А. И. Гучков, который был членом так называемого Русско-английского общества, фактического филиала английских спецслужб{176}.
После большевистского переворота всё руководство этого общества оказалось за границей. В 1919 г. в Англии по инициативе кадетов М. И. Ростовцева, П. Н. Милюкова и А. В. Тырковой было создано общество под названием Комитет Освобождения России. Председателем Комитета стал профессор М. И. Ростовцев, бывший глава Русско-английского общества. Членами Комитета были: Г. В. Вильямс, Д. Д. Гарднер, П. Н. Милюков. Деятельность Комитета поддерживали англичане Дж. Бьюкенен, Б. Перс, Р. В. Ситон-Уотсон — все связанные с секретными английскими службами. Историк Б. Перс в 1909 г. был одним из главных организаторов визита русской думской делегации, в состав которой входили А. И. Гучков и П. Н. Милюков, Челноков, в Англию. Именно Б. Персу А. И. Гучков в эмиграции диктовал свои воспоминания{177}.
Кроме того, существенную финансовую поддержку кадетской партии оказывало банкирское семейство Каменка, тесно связанное как с А. И. Гучковым, так и с английскими промышленными кругами. Б. А. Каменка состоял председателем Азовско-Донского банка, членом Русско-Английской торговой палаты, а заодно и членом страхового общества «Россия», главой наблюдательного совета которого являлся А. И. Гучков{178}.
В 1911 г. близкий родственник Б. А. Каменки А. И. Каменка выделил 3000 рублей в распоряжение конституционно-демократической партии на её предвыборную кампанию в IV Государственную думу{179}.
Таким образом, А. И. Гучков и П. Н. Милюков были нужны друг другу для захвата власти в стране.
Для этого они были готовы соединить свои силы в Прогрессивном блоке.
Прогрессивный блок начал кампанию по организации военно-промышленных комитетов (ВПК), которые должны были объединить частную промышленность в деле помощи фронту. Инициатором создания ВПК был А. И. Гучков, опиравшийся на крупные промышленные круги Москвы и Петрограда. Военно-промышленные комитеты были созданы в августе 1915 г., в разгар борьбы оппозиции за введение ответственного министерства.
Гучков и его сторонники решили под прикрытием военно-промышленных комитетов, проводить свою политическую деятельность. Эту деятельность начальник Петроградского охранного отделения генерал-майор К. И. Глобачёв называл «легальной возможностью вести разрушительную работу для расшатывания государственных устоев и обрабатывать через своих агентов общество и армию в нужном политическом направлении»{180}.
Военно-промышленные комитеты было решено создавать по всей России. Председателем Центрального комитета был избран А. И. Гучков, его первым заместителем (товарищем— А. И. Коновалов, вторым — М. И. Терещенко. Московский ВПК возглавил П. П. Рябушинский.
Помимо ВПК Гучков вошёл в созданное царём накануне отъезда в Ставку Особое совещание. Это совещание было призвано осуществлять контроль предприятий, изготовлявших предметы боевого снабжения, а также распределяло крупные военные заказы между русскими и иностранными заводами. Кроме того, оно занималось вопросами снабжения армии.
Войдя одновременно и в руководство военно-промышленного комитета, и в Особое совещание, А. И. Гучков получил реальные рычаги взаимодействия и с военной верхушкой, и с регионами, так как к началу 1916 г. по России было создано 220 местных ВПК, объединённых в 33 областных. В военно-промышленные комитеты вошли такие представители «общественности», как меньшевик-оборонец К. А. Гвоздёв, председатель Рабочей группы, через которого был прямой выход на меньшевистскую думскую фракцию в лице Н. С. Чхеидзе и на «трудовика» А. Ф. Керенского.
Император Николай II был вынужден считаться с участием оппозиции в ВПК и Особом совещании, так как её представители, Гучков, Коновалов, Терещенко, были представителями крупных промышленных кругов, без которых снабжение армии было невозможным, особенно в тяжёлых военных условиях лета 1915 г.
Ситуация лета 1915 г. весьма благоприятствовала планам оппозиции. Отступление, паника, всеобщее недовольство командованием и недоверие к правительству оправдывало в глазах общества приход к власти «честных и порядочных народных избранников». Наличие сторонников ответственного министерства в императорском правительстве, в Ставке Великого Князя Николая Николаевича делало насильственное введение парламентского строя летом 1915 г. вполне возможным. Принятие Императором Николаем II верховного главнокомандования сорвало все планы А. И. Гучкова.
«Решение Николая II, — писал историк Г. М. Катков, — взять на себя верховное главнокомандование было, по-видимому, его последней попыткой сохранить монархию и положительным актом предотвратить надвигающийся шторм»{181}.
Потерпев летом 1915 поражение от царя, Прогрессивный блок не оставил борьбы. Наоборот, она приобретала в течение 1916 г. всё более активный характер. Причин для эскалации этого противостояния с правительством было несколько.
Главными из них были оттеснение от власти сторонников блока в правительстве и усилившийся контроль правительства за деятельностью военно-промышленных комитетов.
Промышленный капитал, выразителем интересов которого являлся А. И. Гучков, был обеспокоен и раздражён тем, что начиная с середины 1916 г. правительство Б. В. Штюрмера стало контролировать кредиты, отпускаемые авансом ВПК{182}. Эти кредиты по инициативе министра А. А. Поливанова были непропорционально большими. К декабрю 1915 г. из средств, выделяемых ВПК, 81 % было отпущено авансом{183}. По сведениям Б. В. Штюрмера, деятельность ВПК и Земгора «поддерживается исключительно на казённые средства (свыше 553 000 000 рублей казённых субсидий и только 4 362 000 рублей местных средств»{184}.
При этом ВПК не справлялись со взятыми обязательствами. В связи с этим правительство неуклонно снижало выделяемые средства. Если с середины 1915 г. по 1 февраля 1916 г. ВПК было отпущено 129 млн рублей, то с 1 февраля 1916 по 1 февраля 1917 — всего 41 млн рублей{185}.
Попытка правительства взять под контроль прибыль ВПК затронула личные денежные интересы представителей крупного капитала. Так, член Государственной думы и Прогрессивного блока кадет А. И. Шингарев через своих доверенных лиц контролировал общество оптовых закупок, которое получило из общественных средств товаров свыше чем на 100 тыс. рублей, и ссуду в 50 тыс. При этом общество продавало продукты выше установленных цен{186}.
Другой представитель ВПК, председатель его Саратовского областного отделения Ф. Ф. Шмидт, пользуясь своим общественным положением, летом 1916 г. искусственно завышал в Саратове цены на муку. В результате проведённой правительственной проверки в отношении Ф. Ф. Шмидта началось судебное разбирательство{187}.
Задетые правительством за экономические интересы, ВПК становились активными сторонниками введения ответственного министерства. Летом 1916 г. оппозиция пыталась воздействовать на правительство с помощью Ставки. Когда Гучков понял, что правительство будет пресекать любые его попытки использовать ВПК в открытой агитации, он перешёл к другой тактике, организовав через те же ВПК кампанию по обвинению правительства в неспособности снабдить армию снарядами.
18 августа А. И. Гучков написал «секретное» письмо начальнику штаба Ставки генералу М. В. Алексееву. При этом Гучков сделал всё, чтобы это письмо было предано огласке и чтобы с ним было ознакомлено наибольшее число заинтересованных людей. Письмо это, по признанию А. И. Гучкова, им «было использовано как агитационное средство против строя»{188}.
В своём письме генералу М. В. Алексееву А. И. Гучков сообщал «голые факты», что Б. В. Штюрмер запретил премировать заводы, выпускающие тяжёлые снаряды сверх нормы. При этом Гучков, ссылаясь на генерала А. А. Маниковского, сообщал, что «вряд ли удастся при новых условиях добиться увеличения выпуска тяжёлых снарядов»{189}.
Гучков напрямую обвинил Б. В. Штюрмера, военного министра Д. С. Шуваева и министра торговли князя В. Н. Шаховского в работе на Берлин{190}.
Несостоятельность изложенных в письме А. И. Гучкова фактов была убедительно раскрыта в докладах Б. В. Штюрмера Государю{191}.
Б. В. Штюрмер объяснял причину появления письма Гучкова неудачей «руководителей противоправительственного движения сломить проводимую Правительством систему». Эта неудача, по словам Б. В. Штюрмера, заставила оппозицию действовать «путём инсинуаций о том, что оно парализует деятельность военных властей в деле борьбы с внешним врагом». Эта «клевета нашла выражение в письмах Гучкова на имя начальника штаба Верховного Главнокомандующего»{192}.
Б. В. Штюрмер разоблачал слова Гучкова о «вредительском» отказе правительства от премий заводам за выпуск снарядов. Штюрмер писал, что вопрос о премиях был рассмотрен на Особом совещании, которое «признало эти премирования нецелесообразными». Особое совещание исходило при этом из того, что «премировка справедлива, если завод, взявшийся поставить в июне месяце 1000 снарядов и исправно их изготовивший, в июле месяце выработает не только прежнюю 1000, но 1200 снарядов. Лишние 200 снарядов подлежат премировке. Если же завод, взявшийся в июне поставлять 1000 снарядов, изготовил всего 200, то есть не исполнил контракта, а в июле выработал 210 снарядов, то эти последние не подлежат премировке»{193}.
Понятно, что в первую очередь это письмо было предназначено не генералу М. В. Алексееву. Письмо было рассчитано на то, что Алексеев распространит среди военных следующую информацию: защитниками интересов армии и Родины является не «предательское» правительство, а Гучков и Родзянко.
Отставка одного из лидеров «Группы Кривошеина» С. Д. Сазонова с поста министра иностранных дел и назначение сначала на эту должность, а потом и главы правительства Б. В. Штюрмера в значительной степени ломало планы Прогрессивного блока. Летом 1916 г. Б. В. Штюрмер представил Императору Николаю II письменный доклад, в котором определил, что целью Прогрессивного блока является внесение в Думу большого числа заранее невыполнимых законопроектов, «несоображённых ни с историей, ни с практикой, ни с духом русского законодательства». Отказ правительства утверждать подобные законопроекты будет использован Прогрессивным блоком в качестве доказательства, что Дума «не в состоянии ничего практически осуществить, ибо Правительство, опасаясь всяческих преобразований, ведёт постоянную и упорную борьбу с прогрессивными течениями общественной мысли»{194}.
Б. В. Штюрмер сообщал Государю, что Дума в лице её «прогрессивного» большинства отказывалось работать с Советом министров и требовала создания «кабинета из лиц, облечённых её доверием и перед нею ответственных». Дума, по убеждению Штюрмера, «прямо обратилась к штурму власти»{195}.
В июле 1916 г. Император Николай II потребовал ускорить роспуск Думы на каникулы. На докладе Штюрмера Государь повелел распустить Думу не позднее середины июля 1916 г.{196}.
Пока Дума бездействовала в перерывах между сессиями, правительство попыталось провести ряд действий, направленных на ослабление позиций А. И. Гучкова в военно-промышленных комитетах. «Правительством, — докладывал Б. В. Штюрмер, — был принят ряд мер, направленных к ограничению деятельности учреждений, созданных Особыми совещаниями по обороне государства, когда деятельность этих учреждений выходила за рамки закона и учреждения эти являлись ареной для политической агитации. […] В дальнейшем положен предел политической агитации Военно-промышленных комитетов, ограничены случаи созвания всякого рода съездов и приняты другие меры предупредительного характера»{197}.
Заговор Гучкова
Ситуация в стране и на фронте весной — летом 1916 г. окончательно привели А. И. Гучкова к мысли о дворцовом перевороте.
В конце сентября — начале октября 1916 г. на квартире кадета М. М. Фёдорова состоялось несколько встреч А. И. Гучкова со своими единомышленниками, среди которых были М. В. Родзянко, Н. В. Некрасов, С. И. Шидловский, А. И. Шингарёв, М. И. Терещенко{198}.
Вскоре к ним примкнул князь Д. Л. Вяземский. Князь Д. Л. Вяземский был доверенным лицом Великого Князя Николая Николаевича. По словам А. И. Гучкова, именно на Д. Л. Вяземского должна была быть возложена задача по привлечению войск для осуществления переворота.
По словам Гучкова, у его группы «план очень быстро сложился»{199}. План этот заключался в захвате царского поезда во время одной из поездок Государя из Петрограда в Ставку или обратно. Для этого «были изучены маршруты» следования поезда. Арестовав Государя, предполагалось тут же принудить его к отречению от престола в пользу Цесаревича Алексея при регентстве Великого Князя Михаила Александровича. Одновременно с этим в стране вводился конституционный строй{200}.
По словам Гучкова, рассматривался вариант с убийством Государя, но он якобы были отвергнут{201}.
Согласно Гучкову, выработанный план был «хирургической операцией в смысле революционного акта воздействия на Государя, в смысле отречения». Гучков и его единомышленники «крепко верили, что удастся вынудить у Государя отречение с назначением Наследника в качестве преемника. Должны были быть заготовлены соответствующие манифесты, предполагалось все это выполнить в ночное время, наиболее удобное, и предполагалось, что утром вся Россия и армия узнают о двух актах, исходящих от самой верховной власти, — отречении и назначении Наследника»{202}.
Обратим внимание на свидетельство А. И. Гучкова и про «заготовленные» манифесты, и про «ночное время» отречения, и про то, что Россию собирались поставить перед фактом смены царя. Всё это будет с точностью выполнено 1–2 марта 1917 г.
Таким образом, замысел заговора Гучкова представлял собой быстрый дворцовый переворот, закамуфлированный под легитимную передачу власти от Императора Николая II к Цесаревичу Алексею при регентстве Великого Князя Михаила Александровича, который, в свою очередь, полностью бы зависел от регентского совета, в котором главную роль должен был играть Гучков.
Но почему Гучков был так уверен, что им удастся вырвать у Императора Николая II отречение?
Здесь примечательно то, что Гучков несколько раз употребляет слово «цареубийство», всякий раз, правда, подчёркивая, что на это заговорщики никогда бы не пошли. Тем не менее Гучков ясно даёт понять, что именно убийство было бы оптимальным вариантом. «Если б цареубийство…» — мечтательно произносит он. Закономерно встаёт вопрос: если убийство Императора было оптимальным решением вопроса, то почему Гучков не мог пойти на него?
П. Н. Милюков в своих воспоминаниях прямо указывал, что А. И. Гучков «не исключал и самых крайних форм устранения царя, если бы переворот совершился в форме, напоминавшей ему XVIII столетие русской истории, — в форме убийства. Но если бы переворот совершился в форме, которую он лично предпочитал, — в форме военного пронунциаменто, то он желал бы удаления царя в форме наиболее „мягкой“ — отречения от престола»{203}.
Профессор Ю. В. Ломоносов, бывший во время войны высоким железнодорожным чиновником и по совместительству активным агентом революции, писал в своих воспоминаниях: «наиболее вероятным исходом казалась революция чисто дворцовая, вроде убийства Павла»{204}.
П. Н. Милюков признавал, что руководство Прогрессивного блока изначально было посвящено в замысел заговора. Представители блока, включая самого Милюкова, присутствовали на встречах у М. М. Фёдорова{205}.
«Блок исходил из предположения, — вспоминал П. Н. Милюков, — что при перевороте так или иначе Николай II будет устранен с престола. Блок соглашался на передачу власти монарха к законному наследнику Алексею и на регентство до его совершеннолетия — великому князю Михаилу Александровичу. Мягкий характер великого князя и малолетство наследника казались лучшей гарантией перехода к конституционному строю»{206}.
Понятно, что в регентский совет при малолетнем государе должны были войти А. И. Гучков, П. Н. Милюков, представители российского промышленного олигархата. Сам Гучков отрицал наличие у себя амбиций регента и существование списка кандидатов в регентский совет. Дескать, думали только о России, а не о власти{207}.
Однако очевидно лукавство Гучкова. Если задолго до переворота существовали списки так называемого Ответственного министерства, то тем более должен был существовать и список регентского совета. Именно там, в регентском совете, и должна была быть сосредоточена главная власть заговорщиков.
Рабочая группа и планы заговорщиков
Слова А. И. Гучкова о том, что он и его соратники по заговору отказались от организаций массовых беспорядков и использования их для начала переворота, не соответствовали истине. На самом деле и Гучков, и Милюков не только не отказались от организации рабочих выступлений, но, наоборот, возлагали на них большие надежды. Однако сам Гучков не был в состоянии вывести рабочих на улицы. Кто-то должен был ему в этом содействовать. Это ему было оказано в лице так называемой Рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета.
«Создание рабочих групп военно-промышленных комитетов, — пишет Г. М. Катков, — было задумано и проведено в жизнь в 1915–1916 гг. Гучковым и Коноваловым в Петрограде и Москве, а в Киеве — М. И. Терещенко. Текстильный магнат А. И. Коновалов ещё до начала войны связался через большевика И. И. Скворцова-Степанова с революционными кругами и пытался организовать „информационный комитет“ „всех партий и оппозиционных групп“»{208}.
Рабочие группы состояли почти полностью из меньшевиков-мартовцев. Меньшевики, как и всё социал-демократическое движение, переживало в конце 1916 г. далеко не лучшие дни. Между тем, социал-демократы имели немалое влияние на рабочих крупных петроградских заводов. В тот момент, когда руководство большинства социал-демократических партий и группировок не верило в реальность государственного переворота и отказывалось выводить людей на улицы, Рабочая группа с радостью ухватилась за предложенный ей А. И. Гучковым тактический союз{209}. Начальник Петроградского охранного отделения генерал К. И. Глобачёв в своём секретном докладе директору департамента полиции сообщал, что «рабочая группа ЦВПК вошла в тесное соприкосновение с оппозиционной общественностью»{210}.
Для П. Н. Милюкова, который не имел никаких рычагов воздействия на рабочих, возможность использования связей Гучкова в рабочей группе было весьма заманчивой возможностью. Генерал К. И. Глобачёв докладывал департаменту полиции, что «руководящие „дельцы“ парламентского Прогрессивного блока, руководимого тесно сплотившейся группой Родзянко, Милюкова» изверились в возможности заставить Правительство добровольно «передать всю полноту власти думскому большинству», которое ввело бы «в России начала „истинного парламентаризма по западноевропейскому образцу“»{211}.
Милюков и Родзянко примкнули к другой конспиративной группе, во главе которой стояли «не менее жаждущие власти А. И. Гучков, князь Львов, С. И. Третьяков-Коновалов»{212}.
Группа П. Н. Милюкова делала ставку на организацию массовых выступлений рабочих в защиту Государственной думы, которую, по планам прогрессистов, царь должен был обязательно распустить.
А. И. Гучков, наоборот, полагал, что рабочие выступления должны стать отвлекающим манёвром для тихого государственного переворота, с тем чтобы на следующее утро страна узнала бы имя нового царя, регента и главы регентского совета, то есть его, Гучкова, имя.
Генерал А. И. Спиридович писал, что Гучков, «с оздав широкое рабочее движение около Гос. думы, надеялся более легко осуществить персональный дворцовый переворот»{213}.
Как сообщал генерал К. И. Глобачёв, группа Гучкова «все свои надежды и упования основывает на исключительной уверенности в неизбежности „в самом ближайшем будущем“ дворцового переворота, поддержанного всего-навсего лишь одной-двумя сочувствующими этому перевороту воинскими частями». Дворцовый переворот должен был передать группе А. И. Гучкова всю полноту власти{214}.
Несмотря на имеющиеся разногласия, Гучков и Милюков «самым усердным образом» шли навстречу друг другу{215}.
А. И. Гучков приобрёл в руководстве Рабочей группы значительное влияние, став наряду с А. И. Коноваловым фактическим её руководителем{216}. При этом гучковцы собирались превратить Рабочую группу в руководящий орган всего рабочего класса{217}.
А. И. Гучков и оппозиция всячески заигрывали с революционными организациями, поощряя и потворствуя их деятельности среди рабочих.
Это дало возможность генералу А. И. Спиридовичу утверждать, что «представители буржуазии помогали организации рабочих революционных кадров»{218}. А. И. Спиридович писал о «лицемерной тактике Гучкова, Коновалова и К°», которые мечтали «не о победе над немцами, а о победе над Самодержавием. Капитал стремился к власти»{219}.
Начиная с осени 1916 г. А. И. Гучковым и другими участниками заговора была развёрнута активная пропагандистская кампания с целью компрометации власти. Главным рупором этой кампании в Думе стал её председатель камергер М. В. Родзянко. Н. А. Маклаков в письме к Императору Николаю II определял роль Родзянко как «напыщенного и неумного» исполнителя, за которым «стоят его руководители, гг. Гучковы, кн. Львовы и другие, систематически идущие к своей цели»{220}. Н. А. Маклаков полагал, что цель эта «ослабить силу значения святой, истинной и всегда спасательной на Руси идеи Самодержавия»{221}.
План действий руководителей Государственной думы заключался в том, чтобы спровоцировать правительство на перерыв занятий Думы, после чего организовать беспорядки в её поддержку среди рабочих, молодёжи и даже в войсках{222}.
Петроградское охранное отделение сообщало, что серьёзных организованных выступлений «следует ожидать только в случае роспуска Государственной думы»{223}.
Поэтому Император Николай II считал роспуск Думы опасным шагом и полагал, что он станет не нужен после успешного наступления на фронте. Это понимали и в оппозиции. Уже после февральских событий П. Н. Милюков в письме монархисту И. В. Ревенко признавал, что оппозиция твёрдо решила «воспользоваться войною для производства переворота. Ждать больше мы не могли, ибо знали, что в конце апреля или начале мая наша армия должна была перейти в наступление, результаты коего сразу в корне прекратили бы всякие намеки на недовольство и вызвали бы в стране взрыв патриотизма и ликования»{224}.
Эти строки П. Н. Милюкова подтверждаются словами генерала К. И. Глобачёва, который писал, что «для революционного переворота в России имелся один месяц, то есть до 1 апреля. Дальнейшее промедление срывало революцию, ибо начались бы военные успехи, а вместе с ними ускользнула бы благоприятная почва»{225}.
Между тем оппозиция, как могла, провоцировала правительство на жёсткие шаги. Осенью 1916 г. заговорщики нагнетают обстановку, изображая дело таким образом, словно Россия из-за деятельности правительства стоит перед военным поражением. Оппозиция напрямую обвиняла верховную власть в измене.
1 ноября 1916 г. П. Н. Милюков, выступая на заседании Думы, заявил: «Если бы германцы захотели употребить средства влияния или средства подкупа, то ничего лучшего они не могли сделать, как поступать так, как поступало русское правительство». Далее Милюков заявил, что существует придворная партия, которая сознательно ведёт Россию к поражению, и что эта партия «группируется вокруг молодой царицы». Перечислив все «ужасы» положения в стране и на фронте, Милюков патетически воскликнул: «Что это, глупость или измена?» В конце выступления П. Н. Милюков повторил требование кадетской оппозиции: «Кабинет, не удовлетворяющий этим признакам, не заслуживает доверия Государственной думы и должен уйти».
Выход из создавшегося положения Гучков, Милюков и их сторонники, уже не скрывая, связывали с насильственным переворотом. Требования об ответственном министре (ответственном министерстве сменяются призывами к «активным действиям»{226}.
30 декабря 1916 г. А. И. Гучков на заседании ЦК октябристской партии «намекнул на возможность неожиданного выхода из тупика в ближайшие дни, вне воздействия и усилий общественности. В этих соображениях А. И. Гучков рекомендовал своей партии всячески поддерживать Прогрессивный блок»{227}.
В конце 1916 г. князь А. В. Оболенский утверждал, что во главе заговора были «председатель Думы Родзянко, Гучков и Алексеев. Принимали участие в нём и другие лица, как генерал Рузский, и даже знал о нем А. А. Столыпин (брат Петра Аркадьевича). Англия была вместе с заговорщиками. Английский посол Бьюкенен принимал участие в этом движении, многие совещания проходили у него»{228}.
С конца октября и до начала ноября 1916 г. в донесениях наружного наблюдения за «Санитарным», под таким псевдонимом проходил Гучков в справках филёров, появляются сообщения об активизации деятельности объекта наблюдения. А. И. Гучков посетил штаб Северного фронта, в Риге встретился с начальником гарнизона генералом Радко-Дмитриевым. 30 октября имела место встреча А. И. Гучкова и с графом В. Н. Коковцовым. В своих поездках Гучков пользовался автомобилем А. И. Коновалова{229}.
Другим автомобилем, который использовал Гучков, был «мотор» № 561, принадлежавший князю В. Н. Орлову, который входил в близкий круг Великого Князя Николая Николаевича{230}.
Прогрессивный блок ждал от власти роспуска Думы для организации беспорядков. В секретном докладе начальника Охранного отделения генерала К. И. Глобачёва в конце января 1917 г. сообщалось, что представители руководящего думского большинства собираются «повторить события 9 января 1905 года»{231}.
Застрельщицей этого нового «кровавого воскресенья» должна была стать меньшевистская Рабочая группа ЦВПК, негласно ориентированная на А. И. Гучкова. Рабочая группа собиралась к открытию очередной думской сессии провести 14 февраля 1917 г. «мирную демонстрацию»{232}. О том, что эта должна была быть за «мирная» демонстрация, свидетельствуют донесения Охранного отделения, которые прямо называют её — восстанием{233}. По мнению Особого отдела департамента полиции, «14 февраля нужно ожидать чего-то тяжёлого и серьёзного»{234}.
24 января Рабочая группа распространила среди рабочих прокламацию, в которой призывалось «решительно устранить самодержавный режим». К моменту открытия сессии Думы Рабочая группа призывала рабочих быть готовым на общее организованное выступление. Воззвание призывало: «Пусть весь рабочий Петроград, завод за заводом, район за районом, дружно двинется к Таврическому дворцу, чтобы там заявить основные требования рабочего класса и демократии»{235}.
В двадцатых числах января Петроградское охранное отделение сообщало, что Рабочая группа усиленно готовит массовые выступления. «Город разбит на районы, — говорилось в докладных записках директору департамента полиции, — руководство которыми в смысле устройства митингов и т. д. поручены отдельным членам коллегии. Так, Выборгский район поручен членам группы Гвоздёву, Брейдо, Абросимову. Василеостровский район — Емельянову, Невская застава — Вайнеру. Петроградская сторона — Шамарину»{236}.
27 января Петроградское охранное отделение нанесло по замыслам заговорщиков ощутимый удар, арестовав всё руководство Рабочей группы: К. А. Гвоздёва, И. И. Емельянова, Г. Х. Брейдо, Е. А. Гудкова, В. М. Абросимова и других{237}. Все арестованные были заключены в тюрьму «Кресты».
Руководство рабочей группы было обвинено в том, что оно «под предлогом участия в учреждении содействий обороне страны» встало «на путь организации революционного движения в Империи»{238}.
Аресты были произведены с санкции министра внутренних дел А. Д. Протопопова, который, согласно воспоминаниям генералов К. И. Глобачёва и А. И. Спиридовича, пошёл на этот арест под сильным давлением охранного отделения. При этом А. Д. Протопопов категорически отказался арестовывать А. И. Гучкова, якобы из-за страха перед общественным мнением.
Арест Рабочей группы произвёл на А. И. Гучкова и его единомышленников «ошеломляющее впечатление»{239}. Одним ударом правительство лишило их орудия организации переворота. У Гучкова «была выдернута скамейка из под ног; связующее звено удалено, и сразу обрывалась связь центра с рабочими кругами»{240}. По некоторым сведениям, после ареста Рабочей группы А. И. Гучков стал предлагать единомышленникам провести немедленный дворцовый переворот по разработанному им плану{241}.
Гучков убеждал соратников «захватить Государя Императора, вынудить его отречение в пользу Цесаревича, причём при сопротивлении Гучков был готов прибегнуть и к цареубийству»{242}.
А. И. Спиридович указывал, что кроме Гучкова в плане участвовали Н. В. Некрасов, князь Д. Л. Вяземский, М. И. Терещенко и генерал-майор А. М. Крымов.
По сведениям А. И. Спиридовича, план провалился, потому что «Гучков не нашел среди офицеров людей, соглашавшихся идти на цареубийство».
27 января 1917 г. был нанесён тяжёлый удар по заговору Гучкова и «Прогрессивного блока». Начавшиеся 23 февраля выступления рабочих в Петрограде были не в поддержку Государственной думы, как того планировала либеральная оппозиция, а с неполитическими требованиями: «хлеба!»{243}. В этих условиях дворцовый переворот Гучкова становился сложно выполнимым.
Арестовав Рабочую группу, охранное отделение считало, что фактически обезоружило Гучкова. Исходя из этой информации, министр А. Д. Протопопов полагал, что арест А. И. Гучкова, которого требовало охранное отделение, только будет способствовать росту его популярности.
Кроме того, в МВД исходили из оперативной информации, которая утверждала, что любое массовое выступление должно быть связано с роспуском Государственной думы. 16 февраля 1917 г., то есть сразу же после разгона февральской демонстрации в Петрограде, А. Д. Протопопов получил от Московского охранного отделения уверение, что «следует ожидать возникновения серьёзных демонстративных выступлений не в настоящее время, а только в случае роспуска Государственной думы»{244}.
Но ни А. Д. Протопопов, ни руководство Охранного отделения не предполагали, что помимо Гучкова и Прогрессивного блока с их Рабочей группой существовали иные силы, способные организовать беспорядки, никак не связанные с Думой. Эти силы и стали ведущими в февральских событиях 1917 г.