у нас на пути.
— Где же дорога? — озадаченно спросил Хэм.
— А в Заволчье нет дорог. Хорошо, если тропу проезжую найдем.
— Как же купцы с этого берега товары возят? — полюбопытствовал он.
— Они по реке сплавляются, — И, предупреждая следующий вопрос, я добавила: — Оттого и разбойнички здешние на реке промышляют. Ты и сам видел. Хотя, да… — вспомнила, что он всю переправу просидел с закрытыми глазами.
Тропа таки нашлась, и очень скоро, и, сверившись с картой Зайгезунда, я удостоверилась, что ведет она в нужном направлении. Ближайшим населенным пунктом на пути была деревня Кидалово, а пройдя от Кидалова до Мочилова, можно было считать, что Заволчье осталось позади. Но пока что мы находились в самом начале очередного этапа.
И мы ступили под сумрачные своды заволчанского леса, не знавшего царившего вокруг блеска и сияния летнего дня. Проще говоря, темно там было, сыро и холодно. Толстенные слои паутины, протянувшиеся между вековыми стволами, и мохнатые лапы темных елей не пропускали солнечных лучей.
— Мрак, — Хэм поежился в седле. — Жуть. Хорошо, хоть разбойников не встретили.
— А это не факт.
— Ты же сама сказала, что они здесь не промышляют!
— А живут они, по-твоему, где? Работают на реке, хабар спускают в Волкодавле, а гнездо у них здесь, в Заволчье. Будем надеяться, что в нерабочей обстановке они на людей не нападают. Хотя готовиться надо ко всему.
— Ну, утешила. Кто еще здесь есть? Говори уж сразу!
Я задумалась.
— Насколько мне известно, где-то в Заволчье обитает Баба-Яга, авиамоделистка-любительница. Она раньше жила в Волкодавле, но ее аппараты тяжелее воздуха периодически падали на город, производя взрывы и разрушения, и ее изгнали. В город она, правда, всё равно наведывается, я ее там встречала. Есть подозрение, что Баба-Яга промышляет контрабандой, перегоняя по воздуху беспошлинно товар в сопредельные страны. И то верно — деньги ей нужны, на деревянные запчастей не накупишь. Но уличить ее никому не удалось. А все, кого подозревали в сообщничестве, отпирались, утверждая, что добром Баба-Яге ничего не отдавали, а она незаконно хитила. Вот и царевна Милема то же говорила.
Я замолчала, потому что меня посетила некоторая идея. Баба-Яга могла добросить нас если не до самого Ближнедальнего Востока, то хотя бы до Страшных пустошей. Но, поразмыслив, пришлось эту идею отвергнуть. Летательный аппарат Бабы-Яги типа «ступа» имел ограниченную грузоподъемность, и, даже если бы мы с Хэмом туда поместились, припасы и лошадей пришлось бы бросить, что не весьма благоразумно. Безопасность в полете тоже внушала сомнения. Баба-Яга, испытывая новые модели ступ, несколько раз разбивалась и получала серьезные травмы, в результате чего ей пришлось ампутировать ногу. И вообще, не люблю я летать! Просто ненавижу!
Не знаю, какие мысли насчет заволчанских разбойников и Бабы-Яги посещали моего спутника, но на время он притих и вопросов не задавал. Может, он честно исполнял пожелание «готовиться ко всему» и ловил каждый хруст ветки, каждый посвист незнакомой птицы, который вполне мог стать сигналом опасности.
Но ничего такого до вечера не случилось. Стали на ночлег, развели костер. И тут он снова поинтересовался:
— А может, тут и звери хищные есть, чудища всякие…
— Звери непременно должны быть — в таких-то лесах. Волки там, кабаны… медведи опять же…
— Может, тут и копытные медведи сохранились… и другие чудовища…
— Копытный медведь — это что. Вот косолапая лошадь и волосатая змея — действительно монстры.
Хэм содрогнулся.
— А ты их встречала?
— Встречала. Но не здесь. И вообще, ты не Заволчья бойся, ты другого бойся.
— А… чего?
— У нас впереди принципат Ля Мой и столица его Даун-таун. Очень странное, говорят, место.
— Чем же оно странное?
Я постаралась вспомнить всё, что слышала о стране Ля Мой от тех, кто там побывал.
— Начать с того, что тебе крепко повезло, что одет в кожу, а не в меха. За меховую одежду в Даун-тауне могут избить, а то и просто убить. Это тебе не Волкодавль, где чем больше мехов на тебе, тем больше и почета.
— За что ж такое злодейство?
— А это потому, что меха с живых тварей сняты. То есть сначала убитых, а перед тем живых.
— Так ведь кожи тоже с убитых, но перед тем живых тварей сняты, — совершенно резонно возразил Хэм.
— Так ведь дауны! У них, например, «маршалом» именуют начальника городской стражи. Вообще же об их системе управления у меня представление смутное. Что же до их религии, знаю, что есть у них божество со странным именем «коренное население». Они его сначала принесли в жертву, а теперь ему поклоняются.
— Нормальный ход, — одобрил Хэм.
Больше я ничего не успела сказать, потому что послышался тоненький голосок:
— Скажите, пожалуйста, вы, случайно, не охотники?
Я вскочила на ноги, выхватив меч. Очень мало кому удавалось подобраться ко мне незаметно, а вот эта малышка сумела. Потому что в круге света перед нами появилась именно маленькая девочка с корзинкой в руках. На ней было аккуратное платьице с вышитым корсажем, совершенно неуместное не только в темных заволчанских лесах, но и на улицах Волкодавля, на кудряшках красовался головной убор красного цвета, также производивший некое чужеродное впечатление.
— Тогда, может быть, вы лесорубы? — продолжала допытываться она.
— Нет, и не лесорубы тоже.
— Тогда, значит, вы разбойники, — при этом утверждении она не выказала никакого страха.
— Да с чего ты взяла?
— Моя мама учила меня, что в лесу встречаются только лесорубы, охотники и разбойники.
— Грех, конечно, подрывать у молодежи веру в авторитеты, но в лесу встречается множество самых разных людей. Например, грибники.
— Грибники — это разновидность охотников, — непререкаемым тоном заявила девочка. — А вы можете быть разновидностью разбойников — у вас есть мечи.
При этих словах я задвинула оружие в ножны, чтобы не усугублять впечатления.
— Лучше считай нас разновидностью грибников — они тоже ходят с ножами.
— А что вы здесь делаете?
— Между прочим, могу задать тебе тот же вопрос. Ты заблудилась?
— Наверное, — она вздохнула. — Меня зовут Малютка Шапоруж. И мама послала меня к бабушке с гостинцами.
— Из Волкодавля?
— Нет, что вы, мы живем очень далеко отсюда. Вон там, — она махнула рукой куда-то в юго-западном направлении.
— То-то я гляжу, одета ты не как местные.
— Я очень давно иду… иду… иду… гостинцы пришлось все съесть… можно мне возле вас остаться? Хотя бы на ночь?
— Ах, вот оно что! — вскипел Хэм. — Тетенька, тетенька, дайте попить пожалуйста, а то так есть хочется, что аж переночевать негде!
— Спокойно, парень. — Я села и вынула из сумки лепешку и протянула Малютке Шапоруж. — Садись, девочка, к огню. Меня зовут Конни, вот он — Хэм. Поужинай с нами, а потом подумаем, как с тобой быть.
— Вот именно! — буркнул Хэм, истолковав мои слова несколько превратно.
Девочка ела быстро, но аккуратно, не теряя ни крошки.
— И где живет твоя бабушка? — спросила я, когда она покончила с лепешкой.
— В одиноком домике за лесом, а лес за деревней…
— И сдается мне, что деревня эта называется не Кидалово.
— Не знаю, — спокойно отвечала Малютка Шапоруж. — Может быть, и Кидалово.
— Как же ты передвигаешься при таком минимуме исходных данных?
— А по солнцу. А по ночам — по звездам.
— Тогда не мудрено, что ты заблудилась. Здесь и днем видимость плохая, про ночь и не говорю…
— Что же мне делать? — она задумалась, но ненадолго. — А вы направляетесь в это… Кидалово? Можно мне с вами? Там я могла бы расспросить о бабушке…
— Еще чего! — возмутился Хэм. — Сдается мне, что эта сопля — наводчица у разбойников.
— В таком случае нам лучше иметь ее на виду, — возразила я.
— Верно, — согласилась Малютка Шапоруж. — И я ведь рискую больше вас. Разве вы не можете оказаться подпольными работорговцами?
— Почему подпольными?
— Прекратить дебаты, — скомандовала я. — Ложитесь спать. Хэм, твоя смена — вторая.
— А малявка третьей будет?
— Она будет спать. Детей на часах не ставят.
— Ничего себе! А я как же?
— Как с кикиморами по шалманам шляться, так он мужчина, а как сторожить, так сразу дите… Хватит. Всем спать.
Кидалово оказалось небогатым селом, затерявшимся средь высоких лесов. Его окружали участки выжженной земли пригодной для пахоты. Нива не производила впечатления обильной. Впрочем, приходилось видывать мне места и похуже. При въезде в деревню мы не встретили ни единой души, и это настораживало. Однако Кидалово было обитаемо. В теплой пыли купались тощие куры, псы побрехивали из-за плетней. Не видно было только людей.
Всё разъяснилось, когда мы проехали вглубь деревни. Народ столпился на площади. Старых, малых и женщин, как водится, вытеснили в задние ряды, но не вполне обидели — мужик, устроившийся на крыше самой высокой избы, сообщал о том, что происходит внутри.
— …и наносит удар за ударом! Неустрашимый пятится. Могучий бьет снова! Справа! Слева! Снизу! Сверху! Задай ему! Выпусти ему потроха! Но что я вижу? Неустрашимый собрался! Он бьет в ответ! Из Могучего летят пух и перья… Да что ж ты, Мотя… — скорбно протянул он, когда зрители потрясенно ахнули. — Быть тебе нынче в чугуне, яблоками начиненному…
Из толпы вышел понурый мужчина, волоча за крыло не менее понурого гуся. Если Могучему и впрямь предстояло быть сегодня съеденным, то ощипывать его долго не придется. Проигравшиеся сельчане извлекали из кисетов деревянные и отдавали их бойкому румяному старичку, очевидно, старосте.
— Вот так и живем, — сообщил он мне, когда я спросила, можно ли переночевать в селе женщине с двумя детьми (согласитесь, что это звучит лучше, чем «женщине с мечом, четверкой коней, арбалетом и еще кое-чем в потайных карманах»). — Я что, удовольствия ради гусиные бои устраиваю? Провизию, стыдно сказать, аж в самом Волкодавле закупаем. А что делать? Земля у нас неплодородная, урожаи плохие, да и зерно молоть негде.