— И шо, это всё? — изумился Ниндзюк. — А гроши?
— В самом деле, — поддержал его барон фон Зайдниц. — В письме совершенно определенно обещано вознаграждение.
— Всё чем владеешь — щедро раздаривать. Людям сокровища: поджарых коней, дорогие уборы, разбрасывать кольца, запястья рубить, вот слава высокого! — яроизнес поэтически одаренный Грабли.
— Господа, не будем же опошлять… — поморщился дон Херес.
Магистр покачал головой.
— Не беспокойтесь, герои. Казначею уже отданы распоряжения. Никто не уйдет обиженным. Но и вы, герои, не должны задерживаться в замке. Время не ждет, и вы сегодня же отправляйтесь в путь…
Так что никакого пиршества по случаю отбытия героев дано не было. Даже торжественных проводов не стали устраивать. Зато всех снабдили всем, чем обещали. Мне такой деловой подход понравился.
Когда геройских лошадей вывели во двор, оказалось, что все они темной масти. Не обязательно вороные, но гнедой либо караковый конь в ночи сойдет за черного. Специфический, однако, юмор у мэтра Анофелеса. Нацепить бы на нас плащи с капюшонами, и пошла бы гулять очередная легенда о черных призраках на черных конях, что являются черной ночью.
Однако пока что был ясный дель, и доктор Халигали махал нам, стоя на стене. Ветер донес его слабый голос:
— Госпожа Этель, помните, что я вам сказал!
— Старый, старый, а туда же, — ухмыльнулся конунг Грабли.
— То-то мне слуги сообщили, что доктор полночи у фрау Этель зависал, — наябедничал барон.
— А то, — одобрил мэтра Ниндзюк. — Старый конь борозды не испортит. А жинке с такою рожею гарных хлопцев мать не приходится, она, небось, и такому рада.
— Господа, вы оскорбляете даму! — Дон Херес положил руку на эфес меча. — Еще одно слово в подобном тоне, и я вынужден буду вызвать вас всех…
Я сочла нужным вмешаться.
— Благородный дон! Разве подобает героям, совместно спасающим мир, вступать в драку, не отъехав от дома и получаса? Конечно, я благодарна вам и все такое…
Дон Херес облил меня леденящим взглядом.
— Оставьте свою благодарность и всё такое при себе! Если вы думаете, что сумеете заставить меня забыть даму моего сердца, то жестоко ошибаетесь! Есть только она, прекрасная донна Давалла, и более никакая!
«И почему маг Анофелес не прислал в Динас-Атас пару-тройку истребителей?» — с тоской подумала я. С ними я бы нашла общий язык. Да и убиенных чудовищ на счету истребителей наверняка больше. С другой стороны, истребители — это профессионалы, а профессионалы редко бывают героями…
Конец начинающейся перебранке положил барон фон Зайдниц.
— За мной, господа! Я хорошо знаю эти места, и выведу вас на дорогу! — и он нетерпеливо стегнул коня.
Удивительно, но барон не солгал. Еще не наступила ночь, когда мы перевалили за гору и, спустившись по пологому склону, оказались в поселке, окруженном деревянным частоколом. Привратник у въезда в поселок, покуда барон честил его на все корки, таращился на нас во все глаза. Увы, мое предположение насчет черных всадников грозило подтвердиться. Наверняка в завтрашних разговорах количество всадников увеличится с пяти до десяти. Или хотя бы до девяти.
— Шинок-то есть здесь или корчма? — озабоченно спросил атаман у барона.
— Как не быть! Есть корчма!
— Ну так погуляем славно, шоб небу жарко стало.
И верно: стоило только нам заявиться в корчму, Ниндзюк, швырнув хозяину горсть монет, затребовал горилки и бандуристов.
— Горилки нету, сударь, — трепеща, сообщил корчмарь.
— Как нету горилки? А шо есть?
— Пиво.
— Пы-во? Убыв бы! Неужто и вина нет?
— Вино есть… бухано-тресковское и надуйское.
— Ну так, кати сюда две бочки! И всё, шо у тебя на кухне имеется, пока я тебя самого вместо кабанчика не зъил!
Выпивка и вино явились в мгновенье ока. Ниндзюк несколько подобрел, и спокойно отнесся к известию, что бандуристов в этих краях не водится, и согласился на замену их цимбалистами. И начал гулять основательно, благо прочие герои не мешали в этом занятии, а принимали посильное участие.
Жизнь научила меня засыпать в любой обстановке, и, прикорнув в углу, я задремала под грохот местной тафель-мюзик, топот Грабли, непременно пытавшегося показать собратьям боевые танцы своей родины, и жалобы Ниндзюка, ухватившего за грудки дона Хереса.
— Друже! Побачь, шо творится! Циви-ли-зованной страной себя называют, а ни горилки, ни бандуристов! Хорошо еще, сало есть…
Дон Херес брезгливо отмахивался.
Закончилось гулянье благополучно, ибо, проснувшись утром, я обнаружила, что корчма по-прежнему стоит, а легкие разрушения в зале — не в счет. Герои продрали глаза и готовились к отбытию, за исключением Ниндзюка, который продолжал храпеть, уронив голову на стол, а когда на него вылили ведро колодезной воды, пробурчал, что не двинется с места, пока всё не прогуляет.
Конунга и дона это заявление отнюдь не взволновало, а вот барон некоторое время промедлил, соображая, не составить ли компанию атаману.
— Да ну его, — произнес он по принятии решения. — Я весь год, пока вас дожидался, все окрестности истоптал. В каждой корчме, небось, у служанок от меня потомство имеется… Надоело всё. Едем дальше.
Но дальше мы проехали лишь до перекрестка дорог. Здесь дон Херес придержал коня и сделал нам знак остановиться.
— Господа! Нужно определиться. Пора каждому выбрать свою дорогу. Ибо вместе ездят лишь трусы. Как сказал поэт:
Стаями стаятся лишь робкие
Лани, олени, голуби и скворцы,
А смелый сокол, а гордый орел,
А медведь, тигр, лев
Рыщут врозь, никто им не в подмогу,
Потому что никто их не сильней.
— Волков никогда не видал твой поэт, — хмыкнул Грабли.
— Это точно. А вот еще кабаны как бродят… — припомнил барон. — И с ними сравняться никак не стыдно.
— Господа, может, вы и сильные звери, — заметила я, — но меня магистр направил в Вестенбург.
— Это, значит, на запад. И мне в другую сторону, — постановил барон. — Отправлюсь-ка я на восток. Гип-гип нах вестен! — как говорили мои благородные предки.
— Я с севера, и там имя мое прославлено в песнях, — сказал Грабли, — а на юге меня никто не знает. Стало быть, нужно, чтоб меня там узнали.
Лицо дона Хереса несколько омрачилось, но он, как истинный уроженец Кабальерры, достойно принял выбор судьбы.
— Что ж, мне ничего не остается, как ехать на север. Adios, господа.
Так мы с героями разъехались на все четыре стороны. У меня было нехорошее предчувствие, что с кем-то из них мы обязательно встретимся.
Жителям Восточных уделов Ойойкумены Второримская империя, то есть пространство, расположенное по преимуществу между реками Надуй и Сноу, как правило, кажется единым целым. На самом деле это множество княжеств и королевств с разными правителями и разными законами, власть императора порой весьма условна. Как сказал знаменитый бард Скриплинг: «Империя в плетеных лоскутках — наш уголок…» — за что и был утоплен в озере Лох-Фрайер.
Вестенбург, известный еще с античных времен как Colonia Vestibularia, много потерял с тех пор, как перестал быть резиденцией его величества, но сохранял все привилегии имперского города, а Геральдическая палата оставалась одной из институций, сохраняющих свое значение во всех помянутых королевствах и княжествах. Я добралась до Вестенбурга довольно быстро. Правда, Мрак после Динас-Атаса вел себя как обычный конь — видимо, заклятие, неустанно подгонявшее его вперед, имело ограничительные условия. Зато, в отличие от Гонории и примыкающих к ней стран, здесь действительно были хорошие дороги, оставленные легионерами Перворимской империи.
Остановившись, по привычке, на постоялом дворе с дурной репутацией, я прихватила рекомендательное письмо от графа Атасного и двинула стопы в Геральдическую палату. Письмо оказалось к месту — глава коллегии имперских геральдистов мэтр Отверсаче долго вчитывался в его содержание и столь же долго вглядывался в мою физиономию, как будто граф Бан запечатлел на пергаменте мои незабываемые черты, но всё же пропустил. И пока я сидела за столом, листая фолианты с гербами, и служащие, и посетители таращились на меня с удивлением. Нечасто, видно, подобные особи заходят под эти сумрачные своды. Юного служку в пропыленной рясе, таскавшего к столу заказанные мною тома, снедало откровенное желание спросить, кто я и что мне здесь надо, однако он не решался.
Прошел почти целый день, а искомого герба не оказалось. Слава богам, по летнему времени палата работала несколько дольше обычного, ибо здесь, в целях пожарной безопасности, светильников не зажигали (ну просто Волкодавль какой-то!). Но если изучать гербы всех благородных семейств из всех медвежьих, а также верблюжьих углов империи, на это уйдет не один день и даже, возможно, не месяц. И с чего, собственно, я взяла, что это родовой герб?
Какая первая мысль посетила меня при виде факела на печати? Правильно — что это крайне распространенная эмблема. И думала я так до тех пор, пока не узнала, что факел был перевернут намеренно. Что, помимо прочего-разного, символизирует конец жизни, смерть… Какой же благородный дон или прекрасный сэр изберет такую эмблему своим гербом?
А вот храм или другая духовная организация определенного толка вполне может.
— Эй, любезный! — окликнула я служку.
— Меня зовут Секстет, — сообщил он, побежав к столу.
— Очень приятно. Так вот, Секс, притащи-ка мне книгу, где собраны эмблемы храмов и духовных орденов…
После того, как Секстет выполнил заказ, искать пришлось не более получаса. Перевернутый факел был обозначен в книге как эмблема храма Края Окончательного. Никогда в жизни я о таком не слышала. Я снова подозвала Секстета.
— Секс, ты производишь впечатление образованного человека…
Архивный юноша зарделся.
— Скажи мне — тебе что-нибудь известно о Крае Окончательном?
На сей раз служка побледнел.
— Ну так как же… — пробормотал он. — Ведь Край Окончательный, он же Крант, он же Трындец Неожиданный… да что там, имен его не счесть — это древнее, еще до-имперское божество смерти.