— Бельский, — сказал Бельский. — Надевайте, пожалуйста, тапочки, Миша. Здесь пыльно.
У него были длинные пальцы, шершавые, как наждачка.
Роль прихожей исполнял коридор, упиравшийся в стену с фотографиями неразличимых людей. Горела тусклая лампочка. Она торчала из голого цоколя под счётчиком и давала в десятки раз меньше света, чем дверь, распахнутая в одну из комнат. Там, в комнате, апрельское солнце золотило броуновские пылинки и засвечивало корешки книг на длинных полках. Полки вздымались от паркета до потолка.
Другие двери были закрыты. На одной висела чеканка, изображавшая полногрудую женщину под струёй водопада, мечту советского поэта. Вторую затягивал обесцвеченный горный пейзаж над календарём 1993-го года. На третьей не было ничего, кроме старого слоя краски.
— Проходите в комнату, Миша, — Бельский повёл рукой в сторону солнечного света. — Чаю хотите? У меня, учтите, только чёрный. Без изысков.
— Да, пожалуйста, если можно, — Миша потрогал языком сохнущее нёбо. — Без сахара.
Бельский ушёл за дверь с календарём, аккуратно прикрыв её за собой. Пока он делал чай, Миша вошёл в свет. Комната была небольшая, максимум двенадцать метров. Полки сжимали её по всему периметру, кроме узкой полосы справа от окна с настоящей петербуржской рамой. Везде в шесть рядов, везде без единого просвета между книгами. Ближе к окну стояли два старых кресла на голых ножках, растопыренных в трапецию. Между кресел приземистый журнальный столик. На столике, среди печатной продукции, темнело неожиданное: сложенный ноутбук. Асусь недавнего выпуска.
Миша сел в одно из кресел. На левом подлокотнике угадывались полустёртые слова, выцарапанные явно не вчера: «КРЕСЛО ЗА». Миша встал, чтобы проверить подлокотники напротив. Там было нацарапано «КРЕСЛО ПРОТИВ», той же нетвёрдой детской рукой. Кроме того, у самой спинки буквами поменьше утверждалось: «Таня всегда права!!!!» Миша сел обратно. Прикрыв ладонью глаза, посмотрел на дома и слепящее небо за окном. Вспомнились хомячки за четырнадцать рублей. Объявление на двери магазина в кремовом доме на Савушкина. За хомячками безжалостно потянулось всё остальное.
Потом над ним раздался голос Бельского:
— Держите чай, Миша.
Миша принял блюдце с дымящейся чашкой. Опустил на колени. Чашка была малиново-красная, окантованная золотой полоской.
Бельский сел в «КРЕСЛО ПРОТИВ». Свою чашку он поставил на столик рядом с ноутбуком. Снял очки, чтобы протереть их замшевой тряпочкой. Пока глаза Бельского моргали и щурились без толстых линз, его лицо показалось Мише смутно знакомым. То ли всё-таки видел раньше, то ли типаж такой, то ли кто его знает. Потом Бельский убрал тряпочку в чёрный футляр и водрузил очки обратно. Дежавю прекратилось.
— Вы, я вижу, ничего с собой не принесли.
— Не принёс, — согласился Миша, помедлив.
И начал усердно пить чай. Продолжать комедию про Лундский университет и философию зубной боли не имело смысла. Признаться во лжи не хватало смелости.
Бельский шевелил большими пальцами сплетённых рук, не притрагиваясь к чаю. Может быть, ждал, когда остынет.
— Ну что ж. Рассказывайте тогда.
Миша поставил чашку на блюдце. Выровнял по центру.
— Эдуард Борисович, — сказал он, разглядывая чаинки на донышке. — Извините меня, пожалуйста. Я никакой не философ. Я наоборот — я зубной врач. Никаких работ не пишу. Само собой. Завтра я переезжаю в Швецию. Это правда. Вместе с семьёй. Насовсем. До отъезда мне нужно узнать про Веру Кукушкину. Что с ней случилось три года назад. Очень нужно узнать. Я решил обратиться к вам, потому что вы её — вы были её научным руководителем.
Он заставил себя посмотреть на Бельского.
Тот задрал седые брови. Зашевелился в кресле.
— Вот-так так…
— Если вы хотите, чтобы я ушёл, я, конечно, уйду сразу же, — Миша качнулся вперёд. — Вы только скажите.
— Ну нет, вы уж останьтесь, сделайте одолжение. Мне тоже любопытно, — Бельский потянулся за чашкой. Сделал глоток. — Научным руководителем даже… — он восхищённо ухмыльнулся. — А когда, если не секрет, началась ваша переписка? С Верой Кукушкиной?
— Не было переписки, — без колебаний покаялся Миша. — Вера пришла ко мне на приём, зубы лечить. Три года назад, с половиной. Она деньги дома забыла, я за неё внёс. Потом встретился с ней, чтобы отдать — в смысле, чтобы взять деньги у неё. Потом мы стали встречаться, — Миша обхватил чашку обеими руками. Его бил нервный озноб. — Ээээ… Извините, я никогда — я никому ещё никогда про это не рассказывал. Яааа — у меня — я женат…
— Но не на Вере Кукушкиной? — уточнил Бельский.
— Нет, на другой, — Миша не заметил иронии. Он хотел договорить до конца. — В общем, мы встречались, ну, регулярно. Два месяца. Вера рассказала, что пишет у вас диссертацию. На тему трудной проблемы сознания. Она о философии много говорила. Каждый раз. Увлечённо говорила, было интересно слушать. Потом — это уже в феврале было — я поехал к ней после работы. Позвонил сначала — она точно была дома — мобильник я её потом в комнате нашёл. Я через полчаса к ней приехал домой, у меня ключи были. Захожу, а её нет нигде. Куда-то выбежала в пальто — потому что пальто не было на вешалке. А на полу её перчатки валяются. И рядом капли крови. Небольшие капли — если порез, то пара миллиметров в глубину, максимум. Или из носа, но тогда быстро очень капала, странно. Я ждал в комнате, но она не вернулась, и я ушёл, в общем. И после этого — то есть на этом… — Миша почувствовал влажный жар в глазах. Громко втянул сопли поглубже в нос. — Она как сквозь землю провалилась. Я звонил миллион раз — никто трубку не берёт. В окнах света не было тоже — я приходил туда всю весну. В квартиру не поднимался, но с улицы смотрел…
— А в милицию вы не пробовали обращаться? Кровь всё-таки… Миша виновато покачал головой.
— Нет. Про милицию даже не думал поначалу. А потом уже страшно было… Я же, понимаете, я уверен был, что Вера меня просто бросила. Ну, вот таким радикальным образом. В смысле, нет, я думал: да, что-то случилось, но потому что я сбежал — я же, когда ушёл из квартиры, двое суток потом даже не пытался ничего выяснить. Боялся, как последний… — Миша вытер глаза тыльной стороной ладони. — И поэтому — потому что она поняла, какое я дерьмо трусливое — поэтому…
— Вы видели какие-нибудь её документы?
— Что? — не понял Миша, одурманенный раскаянием.
— Документы вашей Веры Кукушкиной вы видели когда-нибудь? Паспорт? Удостоверение аспиранта? Водительское удостоверение? Счета на оплату коммунальных услуг на имя Кукушкиной Вэ? Какое, кстати, у неё было отчество?
Миша в энный раз шмыгнул носом. Сглотнул.
— …«Вэ Пэ» там в базе… «Вэ Пэ»… Платоновна! — чуть не заорал он. Его лицо засветилось мальчишеской радостью. Пальцы бросились крутить чашку на блюдце. — Точно! Вера Платоновна! Помню — на карточке, когда заполнял, в поликлинике. Вслух же ещё проговаривал — я же всегда проговариваю. Кукушкина Вера Платоновна… Вера Платоновна…
— Документы, — напомнил Бельский.
— Документы? Нет, документов не видел… — Мишина голова беспомощно закачалась. — Не помню, по крайней мере… — он помнил только Веру или не-Веру с чёрными волосами, которая так хотела и никак не могла предъявить ему паспорт на имя Мироновой Ольги Валерьевны. — Счета помню, они на столе как-то лежали один раз. Да, помню счета. Но не помню, что там написано было. Она снимала комнату, там всё равно не её имя было написано. У Виталика она снимала какого-то…
— Мммда, — констатировал Бельский.
Он поставил чашку на стол, встал и подошёл к полкам за Мишиной спиной. Миша вывернул голову вслед за ним. Бельский нагнулся и выудил с нижней полки что-то не особенно толстое в мягкой обложке.
— Вот, полюбопытствуйте, — он протянул книжку Мише. Сел обратно в «КРЕСЛО ПРОТИВ». Сплёл пальцы.
Миша прочитал чёрные буквы на синем картоне. «Бельский Э. Б.»
«Общий курс философии. Учебник для студентов нефилософских специальностей». Издательство универа, начало-середина девяностых. Впрочем, этой информации на обложке не было. Она содержалась в жуткой бумаге и незабвенном шрифте, от которого сразу хотелось забить на утренние пары и спать до одиннадцати.
— Есть поновее издание, — прочёл Бельский Мишины мысли. — Там Платон и Аристотель на лицевой стороне, в полном цветовом диапазоне. Можно в «Доме книги» приобрести при желании. Да я бы вам и сам подарил, но все мои экземпляры на кафедре. Не обессудьте.
Миша продолжал смотреть на обложку.
— Да вы откройте, откройте, — мягко предложил Бельский. — На странице, скажем… Ммм, ну, на странице сто восемнадцать. Например.
Миша раскрыл учебник на середине. Послушно долистал до страницы 118.
«БЕСЕДА ШЕСТАЯ», — гласил заголовок в самом верху.
«Петя Зябликов: Я изменил жене. Меня преследует чувство вины. От угрызений совести я потерял сон и аппетит. Чем же мне поможет философия?
Вера Кукушкина: Во-первых, ты исходишь из того, что мы с философией должны тебе помогать. Тут можно поспорить, но оставим этот спор на сладкое. Допустим, что должны. Если я правильно поняла, проблема в чувстве вины?
Петя Зябликов: Да.
Вера Кукушкина: Почему ты чувствуешь себя виноватым?
Петя: Я же сказал: жене изменил.
Вера: Иными словами, вступил в половую связь не с той женщиной, имя которой проштамповано у тебя в паспорте. Предположу, что в эту связь ты вступил без согласия жены и до сих пор не поставил её в известность. Предположу также, что ты и не собираешься ей ничего рассказывать.
Петя: Как же вы философы всё любите разжёвывать…
Вера (не обращая внимания на Петину колкость): Представь, что тебе в чай тайком подмешали сильный наркотик, под действием которого люди не контролируют своё поведение. Ты выпил чай и перестал себя контролировать. В этот момент в комнату вошла женщина, подмешавшая наркотик, и ты вступил с ней в половую связь. Затем ты очухался и узнал об этом. Виноват ли ты в том, что случилось?
Петя: Нет, конечно! Она же сама подмешала и пришла!