– Чего так орёшь? Я из-за тебя картошку на плите бросила. Ну что там? Клад, что ли, нашла? Тогда уж давай делись!
– Делюсь, – говорит мама.
– Ну и красотина! – говорит Никитична. – Сколько здесь живу, такого не видела!
Ну и что дальше, спросите вы. А дальше традиция у них, у этих Заморёных, пошла. Поскольку дни рождения у всех весной и летом, стали они на даче друг другу секреты ко дню рождения делать. И так потихоньку-потихоньку жизнь у них как-то сама собой наладилась. Только ласточку ту, самую первую, никому «пересекретить» всё равно не удалось.
– А что у остальных «ученичков»? У Джона, Гриши этого, как его там, у других?
– А ничего. Совсем ничего. Не было, видно, там никаких секретов. Или, может, так хорошо забыли.
Ужасное слово
На острове человек
понимает, что окружён,
понимает, что море сильней,
понимает, что он слабей,
что скоро смоет волной.
Но, вернувшись домой,
чудом сухой и живой,
на кровать-диване,
человек зевает – забывает, что он —
остров тот в океане.
Настало время Арсу подгонять математику. Ужасное слово ЕГЭ, пришедшее в нашу жизнь как будто из русского фольклора (из его топких блат и дремучих лесов), уже нависло над всеми нами.
С лёгкой руки Марины Петровны попал он в ежовые рукавицы Аристарха Робертовича, «преподавателя от Бога».
– Иди, иди, Арсик, он человека из тебя сделает, – убеждала Марина Петровна. – Если б ты знал, скольких безнадёжных он уже вытянул, и не просто вытянул, а на чистую пятёрку!
– А как они его любят, а как он за них болеет, а как они все в лучшие вузы потом поступают! – восхищалась Марина Петровна.
И Арсений, стиснув зубы, пошёл. Вначале Робертыч ему скорее понравился. С порога стал называть его «мужик» и пообещал сделать из него человека. Но на второй раз началось! Две недели учил писать цифры в клетках, как в первом классе, – жесть! Потом начались «белые пятна»: «Мужик! Ты меня убиваешь!», «Слушай, что ты со мной делаешь?», «Пожалей моё сердце!», «В могилу сведёшь!», «Лиана, дай валидол!» и т. д.
Лиана Сергеевна прибегала с валидолом.
– Милочка, сходи в магазин!
– Я уже утром ходила.
– Милочка, сходи в магазин!
Слово «милочка» было обманкой. Обычно после «милочка» начинался крик и воспитание Лианы Сергеевны – пожилой, терпеливой и неповоротливой жены «преподавателя от Бога».
– Мам, мне её жалко, – жаловался Арс. – Ну чего он на неё орёт? А она даже не крикнет никогда.
Очень скоро Арсений стал классно решать задачи «на движение по реке».
– А почему по реке? – тупо спросила я.
– Мам, ну ты что, не понимаешь? Там же течение.
– Ну да, правильно!
И вдруг Арс забастовал:
– Всё, не пойду больше. Не, мам, я в нём разочаровался. Ну чё? Он на меня орёт, что я всё не то, всё не так, в могилу сведу. И на неё орёт, а мне её жалко. Нет, мам, всё!
И две недели не ходил, отговаривался, что простудился.
Вдруг позвонил мне Робертыч и долго-долго воспитывал – что вот из-за таких мамаш все беды и что он снимает с себя всякую ответственность.
– Арс, ради Бога! – взмолилась я. – Он же будет мне теперь каждый день звонить и мамашей называть. Ну пожалуйста!
Арс выдерживал характер в общей сложности месяц. Потом ещё раз стиснул зубы и пошёл. А потом наступил день ЕГЭ.
– Да чего ты, мам? Да я им всё там решу, все их идиотские задачки. Ты, женщина, не бойся.
И решил-таки. На семьдесят баллов.
– Ну вот видишь, а ты на него обижался! Звони скорей!
Звонит Марина Петровна:
– Ох, как я рада! Ну что, Жень, я тебе говорила? Говорила же: все поначалу его боятся, все стонут, зато потом-то как хорошо!
И посыпались из неё истории про Робертыча – какой он удивительный, и гениальный, и поразительный, и спорить с ним абсолютно бесполезно, и обижаться на него нельзя. Через полчаса я с облегчением повесила трубку.
– Ну чего она? – спросил Арс.
– Говорила, какой Робертыч прекрасный.
– Ну да, – сказал Арс, – целый год я с ним возился. Но всё-таки сделал из него человека!
– В смысле? – удивилась я.
– В смысле, хоть немного подобрей стал, ну хоть приличней, что ли…
И, тяжело вздохнув:
– Но только чего мне, мам, это стоило…
Серебряные туфельки
Этот день кладут
Под копирку ночи,
Чтобы новый день
Был таким же точно.
А наутро слышат
Голос синичий:
«Эй ты там! Найди
Миллион отличий!»
Вечер не принёс облегчения. Даже сильный ветер, налетавший на сосны горячими волнами, ничего не мог поделать с этим тяжёлым жаром. Как будто хозяйка дула на горячий суп, перед тем как попробовать, и морщилась, обжигая губы.
Арс одним прыжком очутился на крыльце.
– Мам, на мороженое дашь?
– Как, опять на мороженое? – удивилась я. – Ты ведь вроде…
– Нет.
– Но ведь ты ходил…
– Ну… так получилось.
– Как? Ты уж говори, не отмалчивайся.
– Ну ладно. Короче, там бабушка была одна, старенькая такая, совсем бедная, она с продавщицей разговаривала и хотела ей серебряные туфельки подарить, если та ей мороженое даст.
– Не может быть! Это сказка какая-то.
– Правда. Ну, смотри: продавщица молодая такая, вся из себя, а бабушка ей говорит, ну, типа: «Какая красавица, и платье тебе к лицу…» А потом спрашивает: «Ты серебряные туфельки носишь? Глянь, твой размер. – И вытаскивает из старой сумки – правда серебряные! – А ты мне – вон то, простое, в стаканчике».
– А что продавщица?
– А продавщица сказала, типа: «Ну всё, мешаете работать». Она убрала туфельки обратно в сумку и ушла.
– И дальше?
– Дальше я купил мороженое. Потом иду, она впереди стоит, с палкой, с сумкой этой. Ну я, короче, дал ей это мороженое. «Экстрим» – ты знаешь.
Я кивнула:
– Слушай, а тут на столе бумажка валяется какая-то. Телефон незнакомый.
– Это она мне дала. Говорит, к ней внук скоро приедет, с мамашей. Ну… чтоб я в гости к нему приходил, а то он не дружит ни с кем.
– Интересно. А что про этого внука известно?
– Ну лет двенадцать, как мне. Толстый, Игорем зовут. Только что на море был.
– А что он обычно делает, когда у неё?
– Ничего. Только на компе сидит и иногда на речку ходит.
– Пойдёшь?
– Не знаю ещё… Зачем он мне? И речка грязная, как болото, и народу там тьма. Мам, денежку дай!
– Вот. И корм для кошки!
Калитка хлопнула. Синяя кепка Арса запрыгала поверх забора.
Как будто прохладный ветерок откуда-то повеял. Мороженое! Серебряные туфельки!
Поднырка
…
Делать гребки чаще —
Между вдохами по три.
В синюю зелень таращусь.
Знаю спиной: смотрит.
Тёмной лягушкой смешной
Рядом его тень.
Шесть метров внизу, подо мной.
Мне нравится на высоте.
– Мам, ну а вот как ты себе представляешь смерть? Ну что вот это такое? – это Арс, конечно, спрашивает.
Ответ оказался, как ни странно, под рукой.
– Поднырка, – говорю.
– Как это?
– Давай попробую объяснить. В первом классе нас повели в бассейн – он рядом был, в двух шагах от школы. Большой, под открытым небом. Над ним всегда стоял густой пар, особенно зимой, а рядом сладко пахло пончиками и марципанами.
Вначале был лягушатник, мелкий совсем – для таких как мы, лягушек начинающих. Там мы барахтались, наверно, месяц. Потом нам сказали: всё, хватит лягушатничать, в следующий раз – на большую воду.
Этот следующий раз запомнился мне на всю жизнь.
Вместе с нами, мелюзгой, были две старшие девочки. Вот мы шлёпаем за ними босыми ногами по скользкой резиновой дорожке и доходим до вертикальной лестницы – спуска в «поднырку».
Спускаемся по узким ступенькам в неуютную воду и оказываемся перед плотной резиновой перегородкой, тёмной такой. Под неё и нужно поднырнуть, но почему-то страшно, очень страшно, и нырять я ещё не умею. Говорю Ленке, старшей:
– У меня не получится, нырять не умею!
Ленка говорит:
– Бочонок делать умеешь?
– Да. (Бочонок мы учили в лягушатнике: обхватываешь под водой коленки руками, и она сама тебя наружу выталкивает.)
– Ну вот, – говорит Ленка, – подлезаешь под ширму – и делаешь бочонок. Вот и всё. Главное – не бойся.
Подлезаю, крепко зажмуриваюсь на всякий случай, делаю бочонок – и в тот же миг меня выталкивает со страшной силой куда-то, ещё не знаю куда. Чувствую, что вынесло наверх, разжмуриваюсь. В глаза – свет, много-много света и сверкающей воды – краю не вижу. И совсем новый восторг, от которого чуть не задохнулась: была тяжёлая, стала – лёгкая, почти невесомая.
Потом, когда взрослая уже стала, неожиданно нашла про «поднырку» в очень умной книге одного философа, который писал о смерти.
– Ого, – сказал Арс. – Так, значит, не страшно?
– Почему? Я же сказала – страшно было и непонятно. Перегородка эта тёмная пугала. Но давай я лучше тебе дальше о жизни расскажу.
Та большая вода, на которую мы вышли, была на самом деле ещё мелкотой – метр шестьдесят всего. Можно ходить на цыпочках по дну. Кроме плавательных упражнений тут было много всякой кутерьмы. Мальчишки норовили схватить за ноги и уволочь на дно.
Приходилось отбрыкиваться. Ещё была брызгательная война. А самое лучшее – вылезти на бортик, пробежаться по снегу и прыгнуть потом в воду – пятки горят, здорово!
Но скоро всему этому «безобразию» пришёл конец.
Валентин Гаврилович сказал: «На шестиметровку!» И опять в сердце был какой-то холодок – страх этот дурацкий.