[2] Давай на речку?
– Ла-а-дно.
Выкатили велосипеды. По дороге Арс спросил Филю:
– Как думаешь, кто круче: Достоевский или Марина Петровна?
– Ты чего, совсем?
– А что? Мама говорит, Марина Петровна когда-то всему посёлку телефон сделала. Чернику, мёд, молоко козье всем достаёт. Всё на ней держится.
– Ну… я так не считаю. Марина Петровна – она для нас. А Достоевский для всех – кто сейчас, кто был и кто ещё потом будет.
– Ага.
Когда они подъехали к речке, было уже часов девять вечера. Жара спала.
Отсюда начинался крутой спуск. Песчаная тропинка подпрыгивала на буграх между кривыми низкорослыми соснами. На велике – тот ещё слалом.
Но сейчас Арс остановился наверху обрыва как вкопанный.
– Вау! – закричал он. – Смотри!
Филя так резко затормозил, что чуть не слетел с велосипеда. Перед ними был обычный пейзаж: причудливо извитая речка внизу, затянутые ряской камышовые болотца, маленькая церковь на дальнем бугорке, с левой стороны лес, с правой – дома.
Но казалось, что видят они его в первый раз. Фоном были неведомо откуда взявшиеся чернильного цвета тучи. Но тьма их, стоявшая плотной стеной, сталкивалась с потоком золотого закатного света, заливавшим всю равнину.
– Ну да, правда, – сказал Филя. – Такого ещё не было.
– Да это же Эль Греко! Ты что? – вопил Арс. – Не, чего же делать-то?!
– Как чего? Мы плавать не будем, что ли?
– Ща, подожди.
Арс достал из прикрученной к рулю корзины небольшой блокнот и коробку с сангиной.
– Я быстро. – Он стал быстро набрасывать весь пейзаж. – Эль Греко ведь не снилось! Слушай, что-то сейчас не тянет, поехали назад?
Когда приехали, уже зажглись звёзды. Арс принёс на веранду холст, краски с растворителем, неотмытую засохшую палитру, достал из велосипедной корзины блокнот с наброском – и начал.
Окно веранды было раскрыто в сад. С Никитиного участка опять доносились звуки. Только теперь это были не гаммы, а «Полёт шмеля».
Огромный золотой шмель носился в тёмном воздухе по всему их саду, вился над мамиными цветами, над верхушками сосен, над пейзажем Эль Греко!
– Чёрт! Хорошо играет ведь!
– Ну а я что тебе говорил? – отозвался Филя.
– Ладно, завтра сходим к нему?
– Да я-то не против, сходим, конечно…
Шуты
Букет, который сам себя собрал,
Похож был на рубин и на коралл,
На россыпь драгоценную камней,
Но только драгоценней и нежней.
И в темноте светился он – не гас,
Смотрел на мир зрачками многих глаз,
И плакал, и смеялся, и дышал,
Но главное: он сам себя собрал!
День просмотра всегда чем-то смахивал на Новый год – суета, беготня, хаос разбросанных работ, и потом огромный разноцветный серпантин расползается по всем этажам и переходам школы. Работы выкладывались на полу. Подкладкой служили, как правило, рулоны старых обоев, вывернутых белой стороной наружу. Иногда – листы ватмана.
Накануне все носились с папками, всклокоченные и дурные, оставались после уроков, что-то судорожно дописывали, приклеивали на паспарту…
Борода, проходя по коридорам, зловеще постукивал своей заслуженной тростью с загнутым концом, и взгляд его ярко-синих глаз из-под лохматых рыжих бровей становился всё пронзительней.
Только Арс сохранял олимпийское спокойствие. Совсем недавно у него пропала в школе папка со всеми набросками. Трёхдневные поиски ничего не дали – и вот наступило спокойствие отчаянья. «Двойка обеспечена, но на просмотре жизнь не кончается», – сказал он Филе.
С Бородой преподы всегда спорили до хрипоты, впрочем, как и друг с другом, но последнее слово чаще всего оставалось за ним.
Донат Петрович (Борода он же) обожал всех своих учеников, но был строг, как Бог. И просмотр всегда немного смахивал на Страшный Суд, так что всем было ради чего стараться. Тут знаменитая трость становилась и перстом указующим, и царским жезлом. Подойдя к работам, Борода прицеливался взглядом, сгибался пополам и начинал отбраковку. Подковырнув концом трости негодную работу, безжалостно переворачивал её лицом вниз, и так дальше – одну за одной, пока не оставалось нескольких «приличных», отобранных для развески.
Только у Дины он почти никогда ничего не переворачивал.
Дина была самой маленькой по росту в их группе (семиклассницу, её можно было принять за второклашку) – и притом страшно талантливой и работоспособной. Только смеяться она не умела и улыбалась очень редко.
– Ну хочешь, я тебя усыновлю? – шутил Донат. – Будем в зоопарк с тобой ходить, в театр, всё у тебя будет хорошо.
Дина снисходительно молчала (кстати, у неё были прекрасные любящие родители, которые очень ею гордились).
На просмотрах у Дины было такое море шикарных работ, что тут трость Доната наконец-то получала возможность отдохнуть.
Утром Арс схватил рулон старых обоев, папку и понёсся в школу.
Он ехал в метро и думал: «Какая это всё суета! То ли дело было на пленэре в Малоярославце!» Красотища, спокойно, никто не пристаёт, а они (Толька, Арс и Глеб) сидят себе втроём, пишут церковь и слушают по смартфону рэп (правда, потом Глеб залил ему пивом всю работу). Ещё девушка местная подошла, поздоровалась, спросила, можно ли посмотреть работы. «Конечно, – сказал Толька. – Вот Арс! Запомните имя! Лет через десять все будете у него работы покупать!» «Чего молчишь?» – спросил он у Глеба. Глеб только икнул, ничего не сказал. Смехота. Да, всё-таки хорошо там было.
Просмотр. Начинается, как обычно, с девчонок. Три «подружки-хохотушки», Таня, Маша, Полина. Они приходят на полчаса раньше и раскладываются на самых светлых местах – под окнами.
Всё как всегда. Борода потыкал палкой, Полина уже рыдает в сторонке, родители по уголочкам охают, вздыхают…
Теперь Никита.
Борода:
– Ну что я могу ему поставить? Опять мамаша всё писала. Я её руку ни с чем не спутаю. Ну когда сам-то начнёшь, а? Ладно, проехали.
– Толя, Глеб – набирают потихоньку. Больше работать надо, и будет нормально.
И вот Дина.
Все, конечно, сразу набежали – как на персональную выставку: «О, Дина!» Работ опять море, в глазах пестрит, остановиться ни на чём не получается. Сама стоит сбоку, незаметная, маленькая такая.
Все ждут привычного: «Пять! А чего ещё? Шесть не могу».
И вдруг Борода начинает как-то непонятно постукивать палкой, кривится, сердито зыркает в Динину сторону. Пауза какая-то неприятная.
Дина становится как будто ещё меньше ростом.
– Что я могу сказать? – Борода говорит. – Я выбрать ничего не могу. Тут всё одинаково, а значит – плохо! Взгляд замылился. Да, много, но что-то грустно мне как-то на всё это смотреть!
Все стоят как громом поражённые. То есть как – плохо? Это плохо? Он чё, вообще?
– Ну уж прям, плохо! Петрович, ты что? – это Яна Валерьевна.
– Ладно, поставим ей четвёрку пока. Пусть подумает как следует. Избаловали мы её пятёрками своими.
И дальше идёт.
– Арсений?
– Это у нас Арсений, – Яна Валерьевна поджала губы и метнула в него нехороший взгляд. (Говорила мама: не раскладывайся рядом с Диной – не в твою пользу сравнение. Сколько у неё работ, сколько у тебя. Но так уж в этот раз получилось!)
– С Арсением что-то делать надо. – Борода.
– Исключать – что делать! – Яна Валерьевна. – Где наброски? Где гипсовая голова? Что молчишь? Где гипсовая?
На лице у Арса появилась кривая улыбочка:
– У меня это, простая…
– Ну совсем простая!
Вдруг из мастерской напротив вылез на шум Алексей Романыч, весёлый такой, безмятежный, как будто только что из рая (он, вообще-то, в последних классах композицию вёл – чего вылез, непонятно).
Посмотрел поверх голов на Арсовы работы (рост у него был жирафий).
– Ух, красота-то какая! Вот где цвет-то!
Яна Валерьевна:
– Да у Арсения всегда красота, кто ж спорит. Только мы ему тут совсем не нужны, вот ведь в чём дело! Не учится он ничему. Что хочет, то и творит.
– Шкаф! – сказал Романыч. – Нет, ребята, это же дорогого стоит! Это же не шкаф, а чёрт знает что такое! В нём жить хочется! Интерьер, наверно? – спросил он у Бороды. Тут опять влезла Валерьевна:
– Интерьер у нас, вообще-то, ещё в прошлой четверти был! – мрачно сказала она.
Но Романыч её как будто не слышал. Он смотрел на «Шутов».
Их было много – несколько небольших эскизных работ. Тушь, перо, тонированная бумага. Силуэтная техника.
Шуты плясали под плавными закруглёнными сводами палат в лучах нахлынувшего откуда-то небывалого света. Свет был их Музыкой, их Гуслями-самогудами, их нескончаемой Радостью. Сам пир, на котором они танцевали, укатился куда-то на задний план, а на переднем был только этот размашистый свет – его полосы, блики и пятна – и ликующий, неостановимый танец – танец Шутов!
– Ты у нас Арсений?
– Я.
– Зайди потом ко мне, – шепнул ему Романыч и, пригнувшись, снова исчез за дверью своей мастерской.
Просмотр закончился. Арс получил заслуженную тройку.
Рулоны были свёрнуты, работы убрались в папки. Коридоры опустели.
Только кое-где ещё валялись обрывки бумаги со следами чьих-то испачканных в краске кроссовок.
«Ох, ещё к Романычу», – подумал Арс.
И тут – заметил Дину. Она стояла у дальнего окна и смотрела на деревья в тумане своим серьёзным и далёким взглядом.
Арс подошёл, встал немного сбоку и тихо погладил её по голове.
– Хочешь, я тебя усыновлю? – спросил он и улыбнулся своей широкой, во всё лицо улыбкой.
Дина осторожно повернула голову, подняла глаза – и засмеялась – маленьким, коротким смехом!
Из стихов Арса
Жизнь прекрасна и мила.
Жизнь как сказка, жизнь прекрасна.
Жизнь похожа на букет.
Жизнь такая, как рассвет.