Английский театр
Кружатся, и кружатся, и кружатся…
Флейты! Скрипки! И горят огни!
Золушка зажмурится от ужаса —
Бьют часы – минуты сочтены.
Впопыхах обронены и брошены —
Кончен бал – возьми и подними
Золотые босоножки Осени
И хрустальный башмачок Зимы.
Рассыпаются – не зря обронены.
Ветер схватит, унесёт волна.
Время и пространство так устроены —
Побеждают ширь и тишина.
Наталья Ильинична вела у старшеклассников английский театр. Женька об этом не знала. Она и Наталью Ильиничну по-настоящему не знала, потому что училась пока только в четвёртом классе.
Но вот все собрались в актовом зале. К тёмно-зелёному занавесу прикреплён лист ватмана, на котором жирно нарисован тушью грустный скелет с цепями на ногах и большими кривыми буквами написано: КЕНТЕРВИЛЬСКОЕ ПРИВИДЕНИЕ.
«Кентервильское привидение» она ещё не читала. С Уайльдом была знакома по сказкам (Счастливый принц, Эгоистичный великан…) Читали их с Татьяной Михайловной на английском.
Сегодня Женька пришла в школу после гриппа, так что Привидение стало для неё полным сюрпризом.
Спектакль начался. Что было вначале, она почти не помнит – только напряжение: когда появится? каким будет? не умрут ли все от страха? Помнит, как за сценой что-то страшно грохнуло, за бутафорским окном ослепительно сверкнуло и девочка-экономка упала в обморок.
Потом все пожелали друг другу спокойной ночи – и началось! С левой стороны от сцены раздалось завывание и жуткий хохот – вылетело Привидение! На самом деле – один из девятиклассников: худой, с костлявым и некрасивым лицом, длинные спутанные волосы торчат в разные стороны, под сверкающими глазами тёмные подмалёванные круги. Он был в рваном развевающемся плаще, а вылетел, скорее всего, на физкультурном канате. Извиваясь и дико хохоча, он летал над всей сценой – туда и сюда (свет то вспыхивал молниями, то проваливался в темноту), и это было так прекрасно, что запомнилось навсегда.
А через некоторое время после «Кентервильского привидения» её ждало удивительное: Татьяна Михайловна сказала, что они тоже будут делать спектакль на английском – «Золушку». И потом – просто как гром среди ясного неба: на роль Золушки выбрали её.
Жизнь сразу преобразилась, даже в школе – на уроках, на переменах. Вокруг были сёстры, мачехи, феи, короли, придворные… Дома мама переделывала её старый костюм Красной Шапочки в домашнюю одежду Золушки. Новые только чепчик и фартук, а платье и башмаки-сабо – всё те же. Потом дело дошло до бального платья. И тут Женька поняла, что мама у неё – Фея.
За одну ночь сотворила такое!
Платье было длинное, сшито из бледно-розовой с крупными цветами парчи. Маленький лиф с приколотой розой, прозрачный чехол из какой-то лёгкой как воздух материи. Туфельки обтянуты той же сверкающей парчой и кажутся двумя нежными лепестками, выпавшими из платья, как из волшебного цветка.
Женька подошла к зеркалу. Посмотрела – и всё в ней замерло. Хотела что-то сказать – не смогла. Как будто на несколько мгновений погрузилась в сон.
– Ау! Ты где? – позвала мама. «Спасибо, милая Крёстная», – чуть не сорвалось у неё с языка. Засмеялась и бросилась маме на шею. ещё раз подошла к зеркалу.
– Только волосы чёрные, а должны быть золотые, как у тебя.
– Ничего, так интереснее, – сказала мама. – Надо ломать стереотипы.
До спектакля оставалось совсем мало времени, и тут возникла ещё проблема. Не успела мама переступить порог, придя с работы, как Женька налетела на неё:
– Мам! Я должна чистить картошку!
– Ну и что?
– А я не умею!
– Пустяки! За два дня научишься. Тем более у меня есть волшебная чистилка.
– Давай прямо сейчас начнём.
– Вначале поедим, – сказала мама. Они пошли на кухню.
– А кто принц? – спросила мама.
– Артём из параллельного класса. Он сейчас болеет, но к спектаклю точно выйдет.
– Красивый хоть?
– Красивый. Только на девчонку похож и ниже меня ростом.
Через два дня она чистила картошку почти как мама: знай себе поворачивай картофелину и смотри, как завивается длинная стружка – не хуже чем у лимона в натюрмортах старых мастеров.
– Можно, я возьму твою волшебную чистилку на спектакль?
– Да уж конечно.
Занавес медленно открывается. На сцене – кухня с нарисованным камином. На табуретке перед котлом сидит Золушка-Синдерелла в чепце и фартуке и, напевая что-то себе под нос, чистит картошку.
– Женька из четвёртого «А», – шепчет кто-то в первом ряду.
Где-то слышатся робкие аплодисменты. Женька смотрит в зал из-под опущенных век. Вот так, наверно, чувствуешь себя в зазеркалье. Всё видно как на ладони, и кажется, руку протяни… и границы как будто нет. Но есть она – эта непереходимая граница. Они могут всё: шептаться, жевать жвачку и есть конфеты, смеяться, хлопать – что угодно. А она ушла от них куда-то и существует совсем в другом мире. Эти две минуты запомнятся ей на всю жизнь. Потом появятся сёстры и мачеха, и жизнь Зазеркалья потечёт как по писаному, не обращая внимания на жизнь снаружи.
– Синдерелла, готово ли моё платье?
– Синдерелла, где моя пелеринка?
– Готово, сестрица.
– Примерьте, матушка…
А Фея почему-то забылась. Когда Женька пытается её вспомнить, то вспоминает только мамино лицо и руки, волшебное платье на спинке стула и под ним два опавших лепестка – туфельки.
Смена декораций. Бал во дворце. Дамы и кавалеры. Медленный старинный танец (как долго учила их на ритмике Марина Игоревна попадать в такт и держать осанку). Двери в зал распахиваются, на пороге – незнакомка. Музыка затихает, бьётся сердце. Возгласы придворных.
– Кто эта прекрасная незнакомка? – спрашивает принц.
– Не знаем, ваше высочество!
И вот бледный после гриппа принц Артём, в пышном берете с пером, в белоснежном жабо и сапогах с отворотами, подходит к Золушке. Таким, в полном принцевском облачении, она его ещё не видела. Опускается перед ней на одно колено и склоняет голову. Потом встаёт и протягивает руку, приглашая на танец. Она очень медленно подаёт руку и внимательно смотрит в его глаза. Они спокойные и голубые. В них нет ни удивления, ни восхищения, ни любви. В них нет вообще ничего! И вот они вдвоём заученно двигаются под звуки старинной музыки. Марина Игоревна, наверно, довольна.
Занавес. Перемена декораций. Конец. Аплодисменты.
Что это было? – Она сидит у себя на кухне и смотрит в окно на одетые в серые чехлы гипсовые фигуры возле подвала скульптора. Для чего кто-то придумал эту сказку и сделал её Золушкой – если принц не тот, не настоящий, никакой? Именно в то мгновение, когда она заглянула в его глаза, платье превратилось в лохмотья, карета – в тыкву и все, кто был на том балу, включая их самих, Золушку и Принца, – в серых мышей.
Она попробовала представить настоящего, своего принца. Но он был похож на зачехлённые гипсовые фигуры во дворе и совсем неузнаваем. Вдруг что-то мелькнуло перед её мысленным взглядом. В заоконных сумерках серый балахон превратился в плащ, а верёвки, которыми он был перевязан сверху, – в спутанные волосы. Кентервильское!
– Ого! – сказала она вслух и задумалась.
«Да! Конечно! Спутанные волосы, худое лицо, горящие глаза… Он! Вот это был бы бал!!!»
Школьное время между тем летело вперёд как ни в чём не бывало. Наталья Ильинична выпустила свой «кентервильский» класс, и весь английский театр почему-то сразу сошёл на нет – улетел, как привидение…
Пагафка
Я знаю, слова в словаре
не виноваты ни в чём!
Даже очень плохие —
не виноваты.
И всё-таки думаю —
им тяжело.
Гораздо легче
буквам в алфавите.
Была середина продлённого дня. Набегались вокруг школы, наигрались в снежки, взяли штурмом палаты семнадцатого века, теперь возвращались в класс: тяжело дыша, ероша прилипшие ко лбу волосы; глаза ещё горели войной.
Елена Сергеевна вытерла платком запотевшие очки и сказала:
– Приступаем к домашнему заданию. Через пятнадцать минут проверю, кто как начал.
Она пошла пить чай с Тамарой Николаевной, математичкой, которая всегда оставалась проверять тетради в соседнем классе.
И тут началось.
Серёжка Залепин, проходя мимо парты Ричарда, небрежно прихватил его лежавшие с краю очки и, мгновенно оказавшись за учительским столом, нацепил их себе на нос:
– Приступаем к домашнему заданию. Я проверю.
В следующий миг Ричард, увидев свои очки на носу Залепина, бросился на него, как Львиное Сердце, и по классу понёсся вихрь. Он проносился между партами, пролетал над ними, хлопал крышками, делал круг за кругом и, кажется, уже просто не мог остановиться.
Ричард был настоящий англичанин и появился в их классе только в этом году. Он почти не говорил по-русски. Среднего роста, смазливый и кудрявый, как девчонка. Очкарик. По инглишу он был круглым отличником, по математике ещё ничего, а по остальным тянул еле-еле.
– Адай! – кричал он. – Адай! Ю фул!
– Погавкай! – не останавливаясь, отвечал злодей Залепин.
На лице у Залепина кривилась вдохновенная ухмылка. Он был на голову выше Ричарда и легко перескакивал через парты, как через козла на физре. Ричарду приходилось трудно, но он не прекращал погони.
Трое остальных продлёнщиков, конечно, не могли приступить к домашнему заданию. Ленка с Наташкой стояли у стенки, с восторгом наблюдая за этой гонкой, а староста – Масленникова – делала вид, что читает стенгазету.
Наконец ей надоело.
– Прекратите! – закричала она голосом Елены Сергеевны. И потом, теперь уже почти своим, добавила: – Сейчас придёт – всем будет втык!