– Вот это надо осмыслить, между прочим.
И все сразу спохватываются, затихают и в ответ смотрят на него точно таким же серьёзным и загадочным взглядом, словно уже начинают что-то такое осмысливать. Ещё Босан любит смеяться. Но смеётся он удивительно – когда меньше всего этого ждёшь. Вот он серьёзный-серьёзный такой и суровый-суровый, со сдвинутыми бровями. И глаза тёмные, как перед грозой. Но в уголках рта или где-то в щеках надуваются маленькие мешочки смеха, потом вдруг взрываются – и перед тобой совсем другой Босан, хохочущий, как ребёнок.
Однажды мы пошли с Босаном в ночное ориентирование. По лесам и болотам. Там надо было найти несколько промежуточных контрольных пунктов, отметиться и потом прийти к главному.
Ночь была прекрасная, весенняя, в болотах орали лягушки, в ветвях соловьи, в небесах щурились друг на друга синие звёзды.
– Так! Будем танцевать вот от этой сосны и от этого пня, – говорит Босан. – Созвездия учили? Сориентируемся по звёздам. Корзунков, какая это звезда?
– Эта? – переспрашивает Корзунков.
– Ну да, эта, какая же ещё?
– Ну, их много… – уклончиво отвечает Пашка.
– Ладно, придём, я с тобой разберусь, – говорит Босан. – Полярную-то уж знать пора, не маленький.
Сориентировались, идём. Длинноногий Корзунков скачет впереди и оглядывается, как будто Босан за ним гонится. Вдруг руками замахал:
– А-а-а-а! Народ, назад! Трясина!
Мы остановились.
– Э-э! – кричит Босан. – Ну ты, Сусанин, смотри там! Давай назад!
Появляется Пашка – всклокоченный, грязный, дышит тяжело, в одном сапоге.
– Где сапог-то?
– Где-где – трясина сожрала, – злой такой.
– Ладно, – говорит Босан. – Спасибо, что предупредил. И живой, главное. Будем огибать.
Ещё раз на небо поглядел – и мы двинулись в обход. Идём, радуемся, ребята анекдоты травят, Босан – серьёзный.
Потом Ленка Добрякова (она бывалая у нас, на ориентирование уже ходила) говорит:
– Борис Саныч, а первый пост-то, по времени, уже должен быть.
Босан только плечами пожал:
– Ну я ж ему не могу приказать, верно?
– Верно.
Проходит сколько-то минут. Вдруг – сосна!
Босан останавливается. Мы тоже. Под сосной пень двойной – похожий на тот, от которого танцевали. Босан оглядывает его обстоятельно, как Шерлок Холмс, мы – как доктор Ватсон.
– Это надо осмыслить, – говорит Босан и садится на пень. Мы стоим вокруг и смотрим на него точно таким же серьёзным взглядом – осмысливаем.
И тут Босан начинает хохотать. Хохочет, зажмурившись, согнувшись в три погибели, – лягушки замолкают, соловей сбивается с нот, мы стоим вокруг, не знаем, смеяться или плакать.
– Так, – обрывает он самого себя. Взгляд становится сосредоточенным. – Понял, ошибочка вкралась. Бывает. Ну, теперь ускорение потребуется. Девочки, не отставать!
И мы побежали рысью. Босан отдувался, как медведь. Корзунков на каждом шагу чертыхался, наступая босой левой ногой на разнообразные колючки. Ребята взяли отстающих девочек на буксир. Через пятнадцать минут вся наша запыхавшаяся компания стояла перед маленькой незаметной палаткой первого КП.
– Вы вторые, – говорит дежурный.
– Ну что ж, второй – не последний. – Босан вытирает рукой пот со лба.
– А это не вы там ржали на весь лес? – с подозрением спрашивает дежурный.
– Ржали? Да нет, похихикали немного, – смущённо отвечает Босан.
Верик
В книге отзывов о жизни
Понаписано такое…
Но в окне лазурь в остатке,
Блюдо с синею глазурью
С трещиной старинной
Говорили мне другое.
Чай качнулся в чашке —
На стене звезда плясала:
Приходите и живите!
Бабушка у них с Тимом была отличная. Соседи обращались к ней уважительно – Вера Николаевна, а Женька с Тимом звали просто – Верик.
Верик была могучая, большая, широкая в кости, с очень крупными чертами лица. Она была художницей и к тому же много лет ездила в Хорезмскую археологическую экспедицию, рисовала находки, планы раскопов, склеивала черепки, иногда по совместительству работала поваром. Все стены на даче были увешаны её картинами. На них – Хорезм, древние крепости, барханы. Летом Верик всегда ходила в пёстрых узбекских шароварах и таких же рубашках-размахайках. У неё даже кот был оттуда, из Чарджоу, – дикий пустынный кот Мурза, абсолютно чёрный, с необыкновенно длинной шерстью и огромными жёлтыми глазами.
Женька восхищалась, завидовала и всё время канючила, чтобы Верик взяла её с собой. Верик была тверда и отвечала, что в Хорезм девочек не берут.
Был июнь – начало каникул. Тим тарзанил на большой берёзе, а Женька только что закончила пропалывать цветочную клумбу.
Её опять потянуло в дальний, нижний конец сада, в его самую дикую и заброшенную часть. Там она уже пару раз натыкалась на какие-то таинственные черепки и проржавевшие, полу-рассыпавшиеся куски металла.
«Культурный слой есть почти везде», – вспомнила она слова Верика.
Решено! Она начинает свои раскопки! Никому пока не скажет, даже Тиму.
Пусть себе сидит на своей берёзе.
Женька быстро сбегала в сарай, взяла там лопату полегче и, не откладывая, принялась за дело. Место определила сразу – недалеко от ямы с водой. Земля здесь немного приподнялась, будто вспухла, и что-то подсказывало Женьке, что лучше места для раскопок не найти.
Копать она умела хорошо – Верина школа. Сердце забилось в каком-то сладком предвкушении. Даже если ничего не найдёт… сейчас она точно поняла, что станет археологом!
Так, это что? Тьфу, ботинок… Ну, значит, до культурного слоя ещё пахать и пахать. Верик рассказывала, что раскопочная яма может быть и три метра в глубину. Она воткнула лопату в землю и отдышалась.
Тим перестал раскачиваться на ветке и подозрительно посматривал в её сторону. Она повернулась к нему спиной и продолжила копать.
Верик позвала обедать. В первый раз Женька почти не заметила вкуса еды и не обратила внимания на Пичкина, который принимал свои птичьи ванны в клетке у них над головой. Быстро помыла посуду (это было её обязанностью) и помчалась обратно на СВОЙ(!) раскоп.
Подошёл Тим:
– Клад ищешь?
– Ничего не ищу. Так, «разведка» называется. И вообще, отстань!
После ужина она всё-таки не выдержала и спросила у Верика:
– Верик, а как ты думаешь, у нас здесь можно что-нибудь откопать?
– Маловероятно, – небрежно ответила та.
И вот на второй день – пошло! Начали попадаться находки – глиняные черепки, полуистлевшая кожа… Женька принесла новую малярную кисть, обметала их и складывала в сторонке. Вдруг вспомнила слышанное от Веры экспедиционное словечко «камералка» и представила себе её удивлённое лицо.
Потом нашёлся кусочек расписного фарфора, очень красивый. «Странно!» – мелькнуло у неё в голове. Нет, без Верика тут не обойтись. Она аккуратно сложила все найденные черепки в коробку из-под рассады и медленно, чтоб не растрясти, понесла домой.
Верик вышла ей навстречу с молотком. Она собиралась чинить забор: опять собаки бродячие разобрали.
– Верик, подожди, – сказала Женька (терпеть она уже не могла). – Мне нужно тебе кое-что показать. Пойдём на веранду.
С бьющимся сердцем она поставила коробку на стол.
– Вот, раскопала!
И стала осторожно выкладывать черепок за черепком на расстеленную на столе старую газету.
– А вот этот, смотри, красивый какой, прям как будто из Китая!
Верик хранила серьёзное молчание.
– Где копала? – спросила она.
– Внизу, около ямы, – выдохнула Женька.
Верик посмотрела на неё своими честными, навыкате, голубыми глазами и сказала:
– Там у бабы Нади помойка была. Этот осколок – от её фарфорового сервиза.
Женька почувствовала, как будто что-то обвалилось у неё в груди.
– Ты точно знаешь? – упавшим голосом спросила она.
– Точно, – не моргнув, ответила Верик.
Но Женька не могла в это поверить. Ведь те-то, керамические, такие древние на вид!
Улучив момент, когда никто не видел, она стала с остервенением копать дальше. И тут – о ужас! – из земли выскочила чья-то огромная зубная щётка, погнутая алюминиевая ложка и ржавый бидон!
Глотая слёзы, она стала быстро закапывать обратно помойку бабушки Нади.
Как будто кто-то решил специально поиздеваться над ней! Хорошо ещё, что Тим не видел этого позора.
А Верик? Что Верик? Она как будто вообще ничего не заметила.
Чинила себе забор, вытаскивала клещей из кошек и клеила хорезмские черепки в своей волшебной комнате за печкой.
Зато на следующее лето… взяла Женьку в самую первую в её жизни археологическую экспедицию! Не в Хорезм, конечно. На Волгу – бронзовый век копать!
Тётя Лиля
…
Солнце по-совиному читается «осень».
Говорила я себе: в путь собирайся.
Стулья на веранде меняются местами.
Потом застынут, как в сказке на полслове…
Новость! В Резиденции до конца лета будет жить тётя Лиля.
Резиденция – маленький зелёный домик, типа сарая. А тётя Лиля (они с Вериком в экспедиции познакомились) – писательница, про Хорезм пишет. Ура!
– Тише, сейчас она спит, – говорит Верик (хотя время уже после обеда). – Лиля – сова. Днём спит, ночью пишет и гуляет по саду.
Я сразу представила, как кто-то бродит, как привидение, ночью у нас в саду. Вот это жизнь – настоящая!
Звонит телефон. Подхожу. «Нет, это не милиция никакая!» – бухаю трубку.
– При чём тут милиция? – Из кухни появляется Верик. – Это Лилю. Она Милица по паспорту.
А сама Верик зовёт её почему-то Лили.
Дневное совиное время тянется очень долго.
Ну наконец-то – выходит! Смотрим во все глаза. Небольшого роста, очень худая, короткостриженая, в длинной, до земли, цыганской юбке, разноцветной, с не поймёшь каким рисунком.