– Валентина Николаевна, – Мышка опустила голову и положила маленькие ручки на колени. В одной из них была зажата какая-то бумажка, от которой Маша то и дело отщипывала кусочки. – Скажите мне откровенно… – Мышка помолчала и посмотрела Тине прямо в глаза: – Неужели вы считаете, что я в самом деле перед вами виновата?
Валентина Николаевна молчала. Она, в общем, даже не знала, что ответить. Конечно, ей было не до Мышкиных переживаний, и в то же время она чувствовала, что разговор этот имеет право состояться.
– Знаете, меня это очень тяготит, – сказала Маша. – Если вы будете справедливой, вы ведь не сможете не признать, что я не виновата в том, что отделение разогнали!
– А я тебя в этом и не виню.
– Но ведь я чувствую, что все-таки какое-то недовольство с вашей стороны и со стороны Барашкова есть.
Тина смотрела на нее задумчиво, грустно.
– Да ни в чем, Маша, ты не виновата. Ни в чем. – Не могла же действительно Тина сказать ей, что ни к чему барышням рядиться в крестьянок. Рано или поздно все становится явным, и чувство неловкости с обеих сторон уже никогда потом не проходит.
– Тогда скажите мне, почему раньше мы все работали в гораздо худших условиях, чем сейчас, но вы умели держать все отделение в мире и согласии, а у меня ничего не получается! Доход от отделения сравнительно небольшой, сотрудники вечно ссорятся, да и эффект от лечения, честно говоря, уж не настолько велик. Раньше, я помню, мы вытаскивали таких тяжеленных больных! Когда уже никто и не надеялся! А сейчас все время происходит какая-то возня, нервотрепка на пустом месте. Нет ни той отдачи, что была раньше, ни удовлетворения от того, что мы делаем.
Тина вздохнула, помолчала некоторое время, будто собиралась с мыслями, потом сказала:
– У нас в отделении были свои задачи, у вас теперь – свои. Ты стараешься, это видно. Опыт приходит с годами.
Придет он и к тебе. Надо просто знать, от кого что можно ждать. Что же касается моего заведования, то ты просто забыла, что Аркадий Петрович и в то время был всем недоволен и часто пенял и мне, что я ничего не могу сделать для отделения – ни стулья выбить, ни новый аппарат искусственного дыхания приобрести, ни кафель для туалета, ни что-нибудь еще. У вас же теперь, – Тина усмехнулась – туалеты в порядке.
Мышка встрепенулась, но Тина не дала ей договорить.
– Ты не волнуйся. У тебя организовано все правильно. Все хорошо. Ты просто мыслишь еще пока другими категориями. Ничто человеческое тебе пока не чуждо. Тебе хочется хорошего коллектива, работы единомышленников. Но коллектив создать – очень и очень непростая задача, над ней надо работать не один год. И надо чтобы люди в нем были приблизительно одинаковые. Мне просто в этом отношении повезло немного больше, чем тебе.
Мышка посидела возле нее молча. Потом вдруг порывисто наклонилась к ней и горячо прошептала:
– Вы не сомневайтесь во мне, Валентина Николаевна! Мы вас вытащим! Верьте нам. Все будет хорошо. Только верьте! Помните, как вы нас учили? «Нас трое у постели больного…» – Мышка сама чуть не плакала.
Тина посмотрела на нее и грустно улыбнулась.
– Какая же ты все-таки еще маленькая девочка, Маша. Маленькая и, наверное, не очень счастливая… – Она похлопала Мышку по руке своим коронным успокаивающим жестом, который все они впоследствии переняли у нее, но Маша с огорчением поняла, что Тина сказала это ей только в утешение, чтобы не спорить. И еще поняла Маша, что за время болезни какое-то новое знание, с которым она, Мышка, сама была еще пока незнакома, открылось Валентине Николаевне. А знание это заключалось в том, что смерть, по сути, не так уж страшна и есть на самом деле альтернатива жизни.
Владик Дорн в недоумении осматривал больную. Показатели крови, давления, другие параметры – все было по-прежнему. И вид больной был точно такой же, как раньше: худое лицо, огненные глаза, дурацкая чалма, намотанная на голову. На стуле около кровати, как и раньше, лежали туго скрученные жгутом полотенца, которыми она в период припадка стягивала себе лоб. Разница была только в одном – теперь больная утверждала, что головной боли она вообще больше не чувствует. Так же, по ее словам, бесследно исчезла сухость во рту и улучшилось настроение. Теперь больная требовала, чтобы ее завтра же выписали домой.
– Нам надо довести до конца курс, назначенный профессором. Осталось потерпеть еще четыре дня – шестнадцать уколов. Мы не можем прекратить лечение на полдороге.
– Но у меня уже ничего не болит! – возражала больная.
– Но еще не факт, что не заболит снова, если прервать лечение, – уговаривал Дорн. – Потом, нам с вами еще надо доделать массаж…
– У меня дома будет массаж, я приглашу домой массажистку.
– Я не хочу на вас давить, но вы все-таки подумайте о моих словах, посоветуйтесь с мужем. В конце концов, он ведь сам просил нас провести все возможные методы лечения.
Пациентка с каменным видом молчала, не отвечая больше на его слова. Владик, вздохнув, вышел из палаты и пошел к Мышке.
– Нет, каково? – сказал он, плотно закрывая за собой дверь. – Никакой благодарности, никакого понимания! То она недуром ломилась башкой об стену, а сейчас требует, чтобы ее срочно выписали домой!
– Ты об этой…? – Маша назвала фамилию Тининой соседки.
– О ком же еще? Что мне с ней делать, выписывать, что ли? – Владик плюхнулся в кресло и положил ноги на перекладину под столом. Положить ноги прямо на Мышкин стол он все-таки не решился.
– Хочет домой – выписывай. – Маша смотрела на Дорна и недоумевала. Три дня прошло с тех пор, как он страстно целовал ее в этом самом кабинете. И больше ни слова личного, ни намека. Что это было с ним тогда? И что сейчас с ней происходит? Маша прикрыла глаза. Все тело ее затопило желание. Она забыла бы обо всем: о его ненадежности, меркантильности, даже склочности, только бы он подошел к ней и обнял. Как в тот раз – не дружески, а по-мужски – сильно и страстно.
– Больная уйдет – койко-дни потеряем. – Владик взял со стола подаренный сувенир – хорошенькую ручку с золотым пером – и скептически повертел в руках.
«Ну, подойди! Обними!» – кричало ему Машино сердце.
– Кто тебе дарит такие дурацкие подарки?
– А ты что, ревнуешь? – Чего бы она не отдала, чтобы он сказал «да».
– Нисколько. – Он небрежно швырнул ручку на стол.
– Я думаю, пусть лучше она уйдет от нас якобы выздоровевшая, чем мы дождемся, пока ее боли вернутся. – Маша потерла лоб и отвернулась к окну, чтобы не смотреть на Дорна.
– Так ты считаешь, что это не наше лечение ей помогло?
– Барашков утверждает, что боль ей сняла его жена, врач-гомеопат.
– И ты веришь этому шарлатану?
– Как не верить? Еще сутки назад я думала, что она всю стену своей головой разнесет, а сейчас сидит как огурчик.
– Маринованный огурчик не первой свежести, – заметил Дорн. – Я вам все время говорил, что эта больная – симулянтка, и это все было заранее подстроено!
– Да ну, ерунда! – Мышка на минутку отвернулась от окна и посмотрела на него. – Есть же объективные признаки испытываемой боли. А то так любой человек придет и скажет: «Мне больно, давай мне больничный, освобождай от армии, плати пенсию!» Нет, она не врала! Я верю, что боль она чувствовала. И, в общем, не верить Барашкову у меня поводов нет.
– Хочешь быть для всех добренькой? – Владик прищурил глаза и стал похож на голодного леопарда.
Маша помолчала, сглотнула слюну, ее подташнивало от напряжения. Она думала – все-таки подойдет он или нет?
Дорн собрался уходить.
– Так выписывать или нет?
Мышка посмотрела на него и вдруг поняла, что больше не хочет, чтобы он ее обнял. Пропало желание.
– Знаешь, Владик, – сказала она. – Ты и красивый, и умный, но все-таки чего-то в тебе не хватает. Чего-то эмоционального, наверное. До такой степени не хватает, что хочется превратить тебя опять в маленького мальчика и воспитать по-другому. Чтобы ты вырос таким же красивым и умным, как сейчас, но чтобы еще был и добрым! – Ее эскапада была настолько неожиданна, что Владик не нашелся сразу, что ответить. Он посмотрел на нее молча и вышел из кабинета. Мышка прислушалась – Дорн шел по коридору и насвистывал веселую песенку. Только свист его был невеселый.
«Да, не поцеловал ее больше, – думал он. – Ну, не хотелось мне этого. Почему я всем чем-то обязан?» Он вспомнил, как осторожно за завтраком подложил перед женой рекламу из женского журнала. «Аборты в загородной клинике. Лечение и отдых в ближайшем Подмосковье».
– Прекрасное место, – вскользь заметил он за кофе. Алла спокойно взяла журнал, еще раз мельком пробежала взглядом по строчкам и вдруг быстрым движением разорвала журнал на половинки и швырнула ему в лицо.
Дверь в комнатку Генриетты Львовны была открыта, туда, конечно, никого еще не положили. Голос Барашкова раздавался из палаты Тины. Райки не было в коридоре, и только ее подружка, сидя за столом, делала вид, что серьезно изучает листы назначений. Внезапно обернувшись, Владик увидел, что она с каким-то странным ехидством глядит ему вслед. Он вздохнул и закрыл за собой дверь ординаторской.
А Маша сидела у себя в кабинете и размышляла. «Любить и видеть все недостатки – разве так можно? – спрашивала она себя. И сама же себе отвечала: – Оказывается, можно».
18
Следующее утро было солнечным, словно праздник.
– В пробку попал, поэтому опоздал, – сказал заведующий хирургией второму доктору, входя в ординаторскую. – Чаю выпьешь? – Заведующий, переодеваясь в зеленые штаны и рубашку, мимоходом нажал кнопку чайника.
– Спасибо, я завтракал, – ответил второй хирург. – Пойду в операционный блок. Барашков уже десять раз звонил, спрашивал, когда вы приедете. Они там с утра уже на ушах. Помоюсь потихоньку и буду готовить больную.
– Угу, – промычал заведующий, нашаривая ногой под шкафом специальные разношенные старые туфли для операций. – Кстати, знаешь, после удаления надпочечника придется взять еще на операцию мальчика с грыжей. Мать его меня попросила. То ли у него призыв, то ли, наоборот, надо отсрочку получить на этот год, я толком не понял. Но придется взять.