– А кто ему будет платить?
Азарцев сделал обиженное лицо.
– Да ладно, заплатишь из резервного фонда. Не могу же я после операций всю ночь тут один кувыркаться.
– Ну ладно. – Юля отправилась собираться домой. Проходя мимо операционной, она заметила, что там все еще горит свет.
– А вы здесь что делаете?
– Шовный материал разбираю. – Лидия Ивановна, любимая операционная сестра Азарцева, тоже ждала команды, чтобы начать готовить операционный стол и инструменты для новой операции. «Девочку с вами внепланово соперируем?» – попросил ее Азарцев. «Да, господи боже мой, с вами хоть девочек, хоть мальчиков…» – с готовностью ответила она.
Лидия Ивановна специально приезжала из города в операционные и предоперационные дни, потому что работала с Азарцевым уже почти пятнадцать лет и научилась понимать своего доктора с полуслова. Она почувствовала, что не следует откровенничать с Юлией. Бывшую жену Азарцева она знала тоже с давних времен и не любила ее.
– Вот, Владимир Сергеевич велел разобрать! – Лида показала подбородком на банки.
– К чему такая срочность? Следующие операционные дни еще не скоро. Идите домой, – милостливо разрешила Юлия.
– Мне директор велел разобрать – я и разбираю! Что же мне потом специально приезжать из города время тратить? – заворчала сестра.
– Ну, если директор велел… – Юлия вышла из комнаты. «Подожди, дорогая! Скоро вообще не будешь из города приезжать. Ты у нас не одна такая опытная на примете…»
Юлия с силой, совершенно не обязательной, хлопнула дверцей своего «Пежо» и поехала со двора. Настроение у нее было испорчено. Охранник задвинул за ней металлические ворота и с облегчением вздохнул. Весь персонал так вздыхал, когда Юлия Леонидовна покидала территорию клиники.
Юлия уехала, но работа продолжалась. Большой дом был не единственным освещенным местом на территории клиники. Светились окна и бывшей родительской дачи Азарцева – там уже несколько дней вовсю работал гинекологический блок. С таким именно названием эта структурная единица значилась во всех документах. Перед отъездом Юля зашла и туда.
В бывшей детской на двух белых медицинских кроватях расположились две девушки – темноволосая и блондинка. Первая беспрестанно разговаривала по телефону, вторая молча рассматривала картинки в иллюстрированном журнале. Больших животов у них не было, и они производили впечатление скорее не пациенток предродовой, чем по сути являлась эта комната, а скучающих дам в каком-нибудь санатории. Сходство с пансионатом усиливали белый шкаф для одежды, маленький телевизор на передвижной подставке и стеклянная ваза, правда, без цветов. Бывшая спальня родителей Азарцева была превращена в родовую. Над двумя специальными столами горели кварцевые лампы, было пусто. В бывшей кладовке, с высоко расположенным окном, скучала акушерка. А доктор, хороший приятель Юлии и Азарцева Борис Ливенсон, сидел сейчас на бывшей кухне и, помешивая ложечкой в чашке с кофе немецкий заменитель сахара, читал газету.
– Да… – наконец, сказал он, отправив газету в контейнер для мусора и зевнув. – Верно писал Булгаков: «Не читайте за обедом советских газет!» А уж на работе их читать – значит быть врагом самому себе.
– Рожаешь? – спросила Юля, заглянув сначала в предродовую, а потом к нему.
– Еще не скоро! – ответил он. – Часов шесть-восемь нам тут еще прохлаждаться. Володька-то не ушел?
– Здесь еще. Остался больную наблюдать. Хочешь – зайди к нему. А я уже все, еду баиньки. Устала сегодня как черт!
Юля уехала. Акушерка вошла в предродовую с двумя шприцами и двумя почкообразными тазиками.
– Перевертывайтесь на животики, девушки. Каждой – укольчик! После укольчика – поблюете в тазики.
– А по-другому как-нибудь нельзя? – На лице брюнетки появился испуг.
– Можно, – с готовностью отозвалась акушерка. – Можно уйти и выносить беременность до положенного срока. Как девять месяцев отходишь – сама родишь, без лекарства и без тазика!
Блондинка между тем задумчиво растирала место укола. Вдруг лицо ее исказилось, к горлу подступила судорога, и она замычала, выкатив глаза, и стала бессмысленно размахивать руками. Акушерка ловко повернула ее на бок, вставила ей в руки тазик, легонько похлопала по спине. Тут действие лекарства догнало и брюнетку, и она, согнувшись пополам, тоже надолго припала к тазику.
Акушерка выдала каждой салфетки – вытирать лицо.
– Терпите, девушки! Бог вам в помощь! Через час снова приду укольчики делать!
Борис, определив по доносящимся из предродовой звукам, что процесс пошел, поморщился, поправил на носу модные очки и предупредил акушерку, чтобы она бдила. Он не любил эту сторону своей работы, поэтому вышел на посыпанную желтым песком дорожку и направился к большому дому, надеясь найти там у своего друга Володьки тишину, покой и понимание. Он предпочитал не вызывать искусственные роды, а принимать настоящие. И даже самые драматические ситуации, требовавшие от него большого напряжения воли, знаний и сил, с лихвой компенсировались потом удовлетворением от крика новорожденного младенца. Он хотел поговорить об этом с Азарцевым, но тому некогда было пускаться в долгие разговоры. Как полководец, готовящийся к решительной битве, насвистывая, Азарцев расхаживал по предбаннику операционной с уже помытыми руками, в рубашке с открытым воротом и хлопчатобумажных штанах, ожидая, когда анестезиолог сделает свое дело и больная заснет. Больной этой была Ника. Молоденькая медсестричка ввела ее в операционную.
– А это не больно? – спросила Ника, растерянно оглядываясь. Вот не боялась, не боялась, а сейчас струсила.
– Это только первый раз больно. – Анестезиолог подмигнул Лидии Ивановне и помог Нике забраться на операционный стол. Ее накрыли простыней и велели закрыть глаза. Тут же она почувствовала на своем теле несколько пар спокойных и деловых рук. Одни наложили ей на левую руку жгут, согнули ее ладонь в кулачок, и анестезиолог попросил ее «поработать», посжимать и поразжимать кулак. Она почувствовала, что игла вошла в вену совершенно безболезненно. Медсестра в это же время обильно смазывала ей лицо и шею спиртом и йодом, и потеки раствора, спускавшиеся вниз, забавно холодили и щекотали ей грудь и подмышки.
Темнота наступила приятно и незаметно.
– Больная спит! – доложил анестезиолог, приоткрыв Нике веко.
– «Ах, эти черные глаза…» – отозвался Азарцев, уже облаченный в стерильный халат и перчатки, – «…меня любили!» – Он решительно подошел к столу. Лидия Ивановна, верящая в него, как в бога, подала ему его любимый скальпель.
Гинеколог Борис Яковлевич заглянул в операционную и увидел, что главная свадьба сейчас происходит именно там.
«Слишком у них сейчас уж весело. Зайду попозже!» – констатировал он.
Двери в палаты были открыты. Как человек, интересующийся всем, что его окружает, Борис Яковлевич осторожно заглянул и в них. В одноместной в одиночестве маялась, не в силах найти себе развлечение, дама в круговой марлевой повязке на голове и шее. Она сидела на постели, опершись спиной на подушку, и повторяла на все лады: «Ах, как мне душно! Душно!»
В другой палате шел оживленный разговор о мужьях и любовниках – это делилась своими размышлениями о жизни средних лет женщина с повязкой на носу. Молоденькая девушка, поддерживая прооперированную грудь, слушала ее со скептической улыбкой. Дверь в третью палату была закрыта, но и за ней горел свет и слышались разговоры.
«Работают же люди! – по-хорошему завидуя, подумал Борис Яковлевич. – Уже и оперируют в две смены!» Он прошел в буфетную и попросил минеральной воды, решив, что кофе ему сегодня предстоит еще выпить много: вряд ли девицы разродятся раньше трех-четырех часов ночи.
И пока он наслаждался пузырящимися в стакане ессентуками, лампы в операционной немилосердно жарили, инструменты позвякивали, а Владимир Сергеевич Азарцев, напевая про черные глаза, в экстазе работал, рассекая, прижигая и снова сшивая ткани. А на его спине на халате все шире расползалось мокрое соленое пятно.
Акушерка же в отделении Бориса Яковлевича тем временем снова и снова набирала в шприцы раствор лекарства. Пациентки все чаще припадали к тазикам. Однако пока еще были в этой палате и небольшие периоды затишья. Блондинка в это время молча лежала, закрыв глаза, глубоко дышала, отдыхала. У брюнетки же беспрестанно звонил мобильник.
– Ленка, ты где? Ты чего прячешься? Не хочешь больше встречаться? Так ты так и знай, что я тебя из-под земли достану! – орал по телефону ее дружок.
– Вот дурак! Вот дурак! – Брюнетка улыбалась и на время выключала мобильник, но потом любопытство снова побеждало, и ее разговоры с бывшим возлюбленным начинались сначала. Она не замечала, что несколько раз, слыша как она кокетничает по телефону, ее соседка по палате сжимала обоими кулаками подушку и шептала ледяными губами:
– Я ненавижу! Я всех вас ненавижу!
– Ленка, я все равно узнаю, где ты прячешься! Я всех твоих подруг сейчас объеду! – не унимался ухажер брюнетки.
– А все равно не найдешь! – Брюнетка, корчась от начинающихся схваток, одновременно кокетливо и зло улыбалась и, хватаясь за тазик, снова отключала телефон.
Блондинка корчилась в схватках молча.
– Ленка, ты если сделаешь с собой что-нибудь, хуже будет! Ты так и знай, я уже сейчас еду к тебе! Я догадался, где ты! – кричал в трубку парень.
– Так тебя сюда и пустили! Дурак! Раньше надо было думать! – Брюнетка качалась на кровати, схватившись за живот. – Нет, ты видела такого дурака? – обратилась она к блондинке. Ей так хотелось поговорить!
Ее соседка, поджав ноги, быстро отвернулась к стене.
Время шло. Борис Яковлевич вернулся в ординаторскую, заварил себе свежий чай. Акушерка бегала с тазиками и шприцами. Девушки мучились. Все хотели только одного – чтобы эта ночь побыстрее закончилась.
– Куда ее? – спросила молоденькая сестра, подкатывая каталку, для того чтобы переложить на нее уже прооперированную Нику. Лидия Ивановна, картинно взмахнув ножницами, виртуозно отрезала последние кончики марли на завязанном узле. Азарцев скинул стерильный колпак, сдернул маску, перчатки, почесал нос, размялся и счастливо сказал: