– Я думаю, хирурги, которые делают там сложнейшие операции, уж как-нибудь смогут меня перевязать! – с пафосом ответила пациентка.
– Вызывайте машину! – сдался вконец измотанный Азарцев. – Но имейте в виду, что за результат операции, раз вы нарушили условия договора, я ответственности нести не могу!
– А это мы еще посмотрим, кто будет нести ответственность и кто нарушил условия договора! – заявила больная, гордо вскинув перевязанную голову. Она снова стала куда-то звонить и договариваться насчет машины, и ни Азарцев, ни снова зашедший анестезиолог не отметили у нее ни малейших признаков одышки.
В предродовой палате все было по-прежнему, но схватки стали учащаться. Лица женщин постепенно утрачивали привычные хорошенькие черты и становились расплывчатыми, искаженными от мучений.
У брюнетки снова звонил мобильный телефон.
– Ленка! Ну, я соскучился…. Скоро ты там? – капризно и нетерпеливо спрашивал в трубку ее парень.
– Иди ты на хрен! Видеть тебя, урода, не хочу!.. – Мобильник полетел под кровать и стукнулся об стену. У брюнетки только прошла очередная схватка, и она уже снова стонала и визжала от боли. Блондинке тоже было несладко, но она как-то приспособилась сдерживать себя. Когда не было рвоты и схваток, она не разговаривала, просто лежала и глубоко дышала, отдыхая.
– Ты спортсменка, наверное, – с завистью сказала ей соседка. – Умеешь собраться. А я так готова поубивать сейчас всех мужиков! Чтобы им хоть разок бы потерпеть такие муки!
Блондинка ничего не ответила, подошел очередной спазм, и она больше не могла ни о чем думать. Ей просто казалось, что все ее внутренности сейчас вывернет, как чулок, наизнанку.
– Терпите, девушки, осталось не так долго ждать. – В палату снова вошла акушерка.
– Какая дура, что аборт вовремя не сделала! – причитала брюнетка. – Заснула бы на игле, проснулась – все уже кончено! Я уже три раза так делала, пока не встретила этого урода, – ей очень хотелось поговорить. – Все тянул, тянул! А мне теперь как раз работа классная подвернулась! Я так считаю, уж или работать, или с ребенком сидеть! Ведь я не лошадь, чтобы тянуть на себе весь воз. Мамка у меня тянула-тянула, вот и померла в сорок лет! – Блондинка молчала. Брюнетка посмотрела на нее сердито и отвернула голову к стене.
– У тебя там внутри ребенок еще шевелится? – Голос блондинки прозвучал, как сквозь стену. Но соседка все равно обрадовалась. «Ага! И тебя, наконец, проняло!» – подумала она.
– Еще как! Уж скорее бы перестал! Сил моих больше нет терпеть. Больше никогда с этим делом затягивать не буду!
– Перестанет ворочаться – значит, умер, – ни к кому не обращаясь, сказала блондинка.
– Все равно уже теперь, лишь бы скорее! – Брюнетка с любопытством повернула голову к соседке. – А ты что, жалеешь?
Блондинка не ответила. У брюнетки опять пошла схватка, и она, замолчав, схватилась за живот. Ее соседка же внезапно сползла с постели, подковыляла к двери и громко стала звать акушерку. Та прибежала, как на пожар.
– Чего ты? Терпи. Рано еще. Когда надо будет, доктор сам позовет.
Блондинка уперлась в нее тяжелыми, мутными глазами:
– Позовите врача! Я хочу сохранить ребенка. Не ставьте мне больше укол!
– О-о-й! Додумалась! – Акушерка ловко отстранила ее от двери и стала подталкивать к постели. – Раньше надо было соображать, а теперь поезд ушел. Матка раскрылась, и ребеночек-то на выходе!
– Позовите врача! – Блондинка изо всех сил заколотила кулаком о спинку кровати! – Вы ничего не понимаете! Он шевелится, значит, живет!
– Он уже не шевелится. Это матка сокращается, – сказала акушерка. – Тебе просто кажется. На этом ребеночке поставь жирный крест. Теперь до следующего раза, как залетишь. – Блондинка вдруг схватилась руками за волосы, забилась на кровати, завыла. Акушерка побежала за Ливенсоном. Брюнетка, опешив от такого поворота событий, примолкла и уставилась на соседку во все глаза.
– Если ты сейчас оставишь беременность, идиот может родиться, – сказала она.
Но блондинка не слушала. Она горько плакала и колотилась головой о подушку.
Пришел Борис Яковлевич, крепко взял ее за руку.
– Пойдем-ка в родовую, посмотрим! – Он поднял блондинку, встряхнул и повел в соседнюю комнату. Следом бежала акушерка со шприцем. Зазвякали инструменты. Зажужжали громче операционные лампы.
– Скоро уже снова станешь небеременной и свободной. – Борис Яковлевич бросил инструменты в тазик и пошел мыть руки. Брюнетка, прислушиваясь, подумала: «Повезло! Значит, эта беленькая разродится первой. А мне еще тут одной придется мучиться!»
– Потерпи, потерпи! – приговаривал доктор. Блондинка замолчала, и только слезы текли по ее щекам.
– Сделай ей успокаивающее да глаз с нее не спускай, даже если запросится в туалет, – шепотом предупредил Ливенсон акушерку. – Еще выкинет тут нам фортель! Вот будет история. Эти молчаливые, часто бывает, молчат, молчат, потом – бац! – и повесятся! Или выпьют чего-нибудь…
Акушерка обещала смотреть. Борис Яковлевич стал помогать женщине тужиться, приговаривал…
Акушерка думала про него: «Хороший доктор!».
А Борис Яковлевич, делая свою обыденную работу, думал, что если пациентки быстро разродятся, он еще успеет часа два поспать. Тоже дело.
Шум мощного мотора на улице, крик и страшный стук в ворота не могли полностью отвлечь доктора от работы. Борис Яковлевич с неудовольствием поморщился. Он не любил резких звуков, криков, движений…
– Неужели нельзя просто и культурно позвонить в звонок?
Азарцев, анестезиолог и охранник вышли на крыльцо. Светила луна. Было холодно – пар шел изо рта. «Афродита уже не к месту стоит тут голышом. Сказать надо Юле, чтобы убрала ее на зиму. А то посмотришь – кожа у самого пупырышками покрывается», – усмехнулся Азарцев.
Охранник взял на всякий случай резиновую дубинку.
– Это, скорей всего, за нашей дамой приехали. Ты там, смотри, зря не махни по машине! – сказал Азарцев. Стук продолжался.
Анестезиолог вдруг посмотрел на часы:
– Как-то уж очень быстро доехали.
Охранник открыл. Огромная машина, как показалось Азарцеву, грузовик, осветила фарами сад и стала въезжать в ворота.
– Вы что! Сюда нельзя! Не положено! – услышал Азарцев голос охранника. В ответ раздались громкие женские и мужские голоса. Матерился охранник, матерились приезжие.
«Нет, это не за дамой», – подумал Азарцев и побежал к воротам. Из своего домика вышел Борис Ливенсон. Анестезиолог тоже решил посмотреть, что происходит, – стоял, освещенный светом старинных фонарей.
– …твою мать! Как девчонку испортить, так можно! А как ошибки исправлять, так не положено!.. – Перед машиной металась фигура какого-то мужика в синей куртке, похожей на телогрейку. Дородная женщина навалилась на ворота со стороны улицы, чтобы охранник не мог их закрыть. Она показалась Азарцеву смутно знакомой. Прямо на земле лежал какой-то продолговатый тюк, завернутый в одеяло.
– Ну, я вам сейчас покажу, гадам! Твою мать!.. Разнесу вас всех, сволочей, к чертовой матери!
«У него же ружье!» – похолодел Азарцев.
– Стой! Не стреляй! – он нагнулся и через газон побежал к мужику.
– Бац! – выстрел оглушительно прогремел в ночной тишине. Белая голова Афродиты разлетелась в куски, дробь оцарапала щеку стоящего рядом анестезиолога, тот кубарем скатился по ступенькам и присел за выступ крыльца.
«Хоть бы каменюка какая под руку попалась», – оторопев, он шарил по земле.
– Кто вы такие? Что вам нужно? – Азарцев шел по газону к воротам. Его фигура в медицинской светло-голубой пижаме светилась во тьме и была видна, как самая ясная цель. – Отойди, – сказал он охраннику, и тот не заставил себя долго ждать.
– Отдай мне этого гада, я его на куски разорву! Где ты его прячешь? – Мужик, потрясая ружьем, орал в лицо Азарцеву.
– Вы куда приехали? Здесь больница. Кого вы ищете? Я вас не понимаю!
Женщина от ворот вдруг подтащила к Азарцеву тяжелый тюк. Он вдруг узнал ее – это была Антонина, та самая, что стряпала сногсшибательные булочки. Он даже обрадовался.
– Антонина! Что происходит? Вы всех больных перебудите!
– Дочку спаси! Сашеньку мою! Ведь умирает она, моя деточка. Моя кровинушка! Богом тебя молю, спаси дочку, доктор! – Антонина стала лихорадочно разворачивать одеяло, и Азарцев с ужасом увидел под ним человеческое лицо. Он не узнал в этом лице Сашу, и только когда случайно показалась белая коса, он понял, что перед ним действительно эта девочка и Антонина не врет.
– Я щас вас всех тут, сволочей, перестреляю, а Кольку первого! – орал мужик, но руки и тело его уже бессильно тряслись, а сморщенное лицо было похоже на мокрую, свернутую в узел тряпку. Подошел анестезиолог, протянул руку, забрал ружье.
– Помирает дочка! – затрясся мужик. Азарцев и анестезиолог опустились на корточки. Стали разматывать тюк. Желто-зеленая, страшно похудевшая, Саша была без сознания.
– Посветите кто-нибудь.
Дрожащими руками охранник направил луч фонарика Саше в лицо, она не дрогнула, не поморщилась. Анестезиолог попытался нащупать на шее пульсацию артерии, приподнял веко. Глазное яблоко закатилось куда-то внутрь, а темно-желтый белок отливал кровавым блеском при свете фонарика и луны.
– У нее что, желтуха? – изумленно сказал анестезиолог. – Я такого вообще никогда не видел.
– Берите за одеяло! Нельзя оставлять ее на земле! – скомандовал Азарцев.
– Куда нести? – спросил охранник.
– Несите ко мне. Судя по всему, девушка по моей части. – Борис Яковлевич тоже подошел и с обреченным видом сокрушенно кивал головой. Он, к несчастью, сталкивался с подобными случаями и сразу понял, что, скорее всего, имел место неудачно произведенный аборт, после которого и развилась у девушки острая печеночно-почечная недостаточность. Мужчины взялись за концы одеяла, и процессия двинулась по дорожке к маленькому дому в углу сада. Доктор Ливенсон быстрыми шагами шел впереди, и к тому времени, как отец Саши, охранник, анестезиолог и Азарцев внесли свой печальный груз, он уже готовил системы для переливания, а акушерка доставала из холодильника банки с растворами.