и дачи показаний. Афродиту раскокали. Если б ты знал, как мне жалко эту скульптуру! – У Юли скорбно опустились уголки рта. – Я ее, между прочим, вот этими самыми руками из Греции грузовым контейнером отправляла… Нет, тебе на все плевать. – Юлия встала и широкими шагами заходила по комнате. Ее острые каблуки впивались в мягкий ковер, как гвозди.
Азарцев вздохнул. Он вспомнил лица больных во время утренней перевязки. В их глазах светились и благодарность, и надежда. Он вспомнил актрису, постоянно разглядывающую в зеркале свой новый нос, вспомнил девушку с очаровательной грудью, которой та хотела пленить своего возлюбленного, вспомнил ноги, животы, груди и лица тех многих, что прошли через его скальпель и руки. Лысая Голова тоже был благодарен ему и даже дал много денег. Но вот прошло время, и Голова теперь строит из себя акулу капитализма. Все они так. Сначала, как увидят себя красивыми, обновленными, счастливы до небес. Потом думают, что все это пришло к ним само собой, и поэтому никакой заслуги доктора в их нынешнем счастье нет.
– Что вздыхаешь-то? – Юлия подошла, положила ладонь Азарцеву на плечо. – Слушаться надо! Я тебе плохого не пожелаю. – Рука ее была цепкая и холодная, с ярко накрашенными ногтями. Азарцеву показалось, что в его плечо вцепилась куриная лапка. Он вздрогнул, потому что Юлино прикосновение было ему неприятно, и резко встал. Это движение от нее не укрылось.
«Нет, каши с ним не сваришь! – подумала она. – Надо решать».
– Птиц с чердака срочно придется вывезти, – сказала она. – Приедет комиссия, обвинят нас во всех грехах – и в антисанитарии, и в том, что мы специально травим больных аллергенами.
– Куда же я их вывезу? – удивился Азарцев.
– К себе домой! – безмятежно улыбнулась Юля. – Тебе, видимо, только с ними и бывает хорошо. – Она сузила глаза и смотрела на него с вызовом.
«Чтоб ты провалилась, тиранка несчастная!» – подумал Азарцев и ушел в буфетную. Здесь, на людях, было единственное место, где Юля не могла его достать со своими нотациями. Он спросил себе кофе и коньяку. Буфетчик подал ему чашку и рюмку на подносике.
– А булок нет?
– Нет.
Но он и не хотел есть, спросил просто так. Хотя, конечно, поесть было бы неплохо, ведь ему еще надо было заехать к Нике. Но он не торопился. Сгустились сумерки. И когда Азарцев допил свой коньяк, ему показалась, что возле микроволновки появилась девушка с белой косой, издали улыбнулась ему и исчезла.
Азарцев спросил себе еще чашку кофе, потом переоделся и поехал в Москву перевязывать Нику.
Тина, как только стала вставать и немножко ходить, зашла в кабинет к Маше.
– Слушай, девочка, – сказала она. – Я и так слишком долго лежу у вас в лучшей палате.
Дорн, который тоже сидел в это время в Машином кабинете, отвратительно хмыкнул.
– Валентина Николаевна! – убедительно начала Маша. – Столько, сколько надо, вы и будете…
– Больше не надо, – перебила ее Тина. – И так вам всем большое спасибо. Но я понимаю, что выписаться пока еще не могу. Поэтому можно я перееду в маленькую угловую комнатку? – Тина имела в виду свой бывший кабинет, теперь переоборудованный в небольшую палату.
– Да что вы, там тесно! Туда не подъедешь с аппаратурой, – из приличия стала возражать Мышка, хотя не далее как сегодня Владик опять спрашивал ее насчет большой палаты.
– Мне больше не нужна будет аппаратура! – весело ответила Валентина Николаевна. – Я попрошу сестру помочь мне перенести вещи. – И она пошла к порогу, медленно переступая маленькими шажками.
– Но… – Маша растерянно смотрела на нее.
– Все нормально. Вам надо работать, а мне – выписываться!
Через полчаса Тина уже сидела в своем бывшем кабинете на прежнем месте. Странное ощущение возникло у нее. Ее будто не узнали старые стены. Вместо ее письменного стола и стула теперь на этом месте стояла кровать, но высота была разной, и, сидя на кровати, она не узнавала вида своей бывшей комнаты.
«А где же мой клен?» – вспомнила она. За прошедшие три года молодой клен вырос. Из тонкого подростка он превратился в стройного сильного мужчину с буйной шевелюрой красных волос. У Тины защемило сердце от радости – таким клен стал красавцем.
– Ну, здравствуй! – Она будто встретила старого друга после долгой разлуки. И клен в ответ качнул на ветру темными ветками. Внизу, у его подножия, была все та же улица, и Тине показалось, что и люди, идущие по ней, ничуть не изменились, не постарели, не стали другими, что это они ходили по ней и два, и три, и десять лет назад. И такая жажда любви, счастья, жажда быть полезной затопила сердце Валентины Николаевны, что она вздохнула глубоко и долго не могла выдохнуть, потому что боялась, что из нее уйдет то прекрасное ощущение нового рождения и молодости, которое как-то само собой вот уже несколько дней появилось и жило в ней.
Потом она с удовольствием улеглась на кровать, которая здесь была гораздо уже, чем та, что стояла в ее прежней палате, и мгновенно заснула. И почему-то опять ей приснилось, что она летит на самолете в город Краснодар. Далеко внизу, под сплошной пеленой облаков, оставались и слякоть, и осень, а здесь, на большой высоте, светило вечное солнце и сияли голубизной небеса. Вдруг вровень с иллюминатором, с той, наружной, стороны, появилась большая птица с ослепительно белыми перьями, с печальным и умным человеческим лицом и некоторое время летела рядом с самолетом, глядя на Тину.
– Осторожнее! Тебя засосет в двигатель! – беззвучно крикнула ей Тина и замахала руками. Птица смотрела на нее, не понимая, но вид у нее был такой, будто ни один на свете двигатель не мог считаться ей достаточно серьезной помехой. Вдруг птица сменила направление полета, полетела куда-то вбок и ввысь и вскоре совсем исчезла из поля зрения Тины.
22
Нонна Петровна посмотрела на градусник. Столбик ртутного термометра показывал 39,8.
– Ну, что, мы ее забираем в больницу! – Пожилой врач «Скорой помощи» отодвинул повязку на лице Ники и больно надавил твердыми пальцами на ее раздутые щеки и шею. – В рану попал воздух, может быть нагноение! – Доктор укоризненно посмотрел на Нонну Петровну. «Как это можно было оперировать девочку в каких-то частных клиниках где-то за городом, возможно, у каких-то проходимцев?» – читалось взглядом поверх спущенных на нос очков.
– Что же делать? – растерянно стояла перед ним Нонна Петровна.
– Что делать? Ложиться в хирургическое отделение! Двух мнений быть не может…
– Ой! – застонала Нонна Петровна.
– Так кто же виноват? – разозлился врач. – Не я же вас в косметологическую клинику засунул! Собирайтесь скорее, времени нет!
– А что в больнице-то будут делать? Неужели снова резать? – запричитала Никина мать.
– Нет, вы меня просто изведете! Знаете, какое опасное это место – шея? – повысил голос врач. – Может, и снова будут оперировать, если понадобится. Но что прикажете делать, если сами виноваты? Собирайтесь, я вам сказал!
– Нет! Не поеду… – промычала с дивана Ника. Распирающая боль в подбородке и шее была ужасной, но еще нестерпимее была мысль о том, что Сергей, которого она теперь считала почти что мужем, не только женихом, может все-таки уехать в армию, не попрощавшись с ней. И вообще, не дай бог, с ним может что-нибудь случиться, а она в это время будет в больнице и ничем не сможет ему помочь.
– Нет, не поеду! – повторила она.
– Вот видите! И девочка не хочет! – сказала доктору Нонна Петровна, которая тоже не хотела отпускать Нику в больницу. Нонна Петровна боялась, что больничные хирурги, если возьмутся за дочь, могут испортить все, что было сделано Азарцевым в результате операции. Кроме того, она надеялась разыскать Азарцева. Она также не понимала, почему дочь после такой сложной операции не оставили в клинике. Все эти вопросы она надеялась разъяснить.
– Я вам все сказал, – устало поднялся со стула доктор. – Не хотите ехать – пишите расписку.
– Не в расписке дело! Расписку что написать – полминуты! – стала бормотать Нонна Петровна. – Я ведь вас зачем вызвала? Чтобы вы сказали, чем девочку лечить!
– Подпись вот здесь поставьте! – указал пальцем врач. – Мы лечением на дому не занимаемся! – Он пошел в коридор и стал там надевать свою довольно поношенную куртку. – Лечиться идите в поликлинику! Но поскольку хирургов там теперь мало, а девочке на улицу выходить нежелательно – ей лучше в больницу! – Он еще раз пристально взглянул в лицо Нонне Петровне, но, не встретив ответного понимания, побрел к двери.
– Ну хоть чем до завтра-то лечиться? – взмолилась ему вслед Нонна Петровна.
– Антибиотиков массивные дозы и супрастин, – буркнул врач и стал спускаться по лестнице. – Операцию-то за деньги делали? – вдруг вспомнив о чем-то, крикнул он вверх.
– Известно, за деньги. Кто сейчас бесплатно делает! – ответила Нонна Петровна. Доктор, который сегодня вот уже на четвертом вызове не получил ни копейки, потому что сам денег не требовал, а больные ему не предлагали, пожал плечами и крикнул в ответ:
– Так хоть компенсацию с них потребуйте за такое осложнение! Это ведь их вина! – Он медленно побрел вниз, бормоча, как он устал работать с идиотами и что девчонку так можно окончательно загубить. Хоть бы поскорее вышел с больничного его фельдшер и стал опять бы таскать тяжелый чемодан с инструментами!
Нонна Петровна вернулась в комнату.
– Сейчас в аптеку побегу, пока не поздно! – Она посмотрела, хватит ли денег в кошельке, и, решив, что на всякий случай надо взять побольше, потому что лекарства теперь стоят тысячи, открыла шкаф и полезла в сумку. Старая кожаная сумка была пуста.
– Что это? – Мать подошла к дивану Ники с сумкой в руках. – Неужели ты заплатила за операцию все деньги, которые у нас были?
Температура у Ники лезла еще выше, ей было действительно плохо. Не начинать же сейчас объяснения с матерью! Она промычала что-то невразумительное и закрыла лицо одеялом.
– Столько денег за операцию, и вот такой результат? – схватилась за голову мать. – Да я туда завтра поеду, я их там всех поубиваю! Я их там всех по кочкам разнесу! Спрятались за забором, – Нонна Петровна сама клиники не видела, но подробности знала со слов Ники, – и творят, что хотят! Да я до президента дойду и добьюсь, что б их всех там позакрывали!