Но кто же всё это делал, если всем и всеми управлял он, вождь? Значит, не всем и не всеми?
Выходило, что почти сразу после войны Сталин сам призывал к революции масс против партийного и всякого другого бюрократа? И просил освободить его от занимаемой должности? И просил своих товарищей по партии не восхвалять его, даже сам ненавидел образ „товарища Сталина“, образ, которым пользовались бюркраты для своей же пользы?
Но революции не случилось, а когда Сталин умер, подняли революцию против него самого – и как раз те самые бюрократы, которых он призывал свергнуть, чтобы передать власть массам?
Так они ему отомстили за чуть было не утраченные позиции.
Под утро Алесе приснился сон. Будто она живет в лесу среди волков. Ослеп вожак волчьей стаи, и ему дали двух поводырей. Но однажды поводыри оставили слепого вожака, и он сослепу стал загрызать своих же собратьев. А когда понял, что натворил, умер от разрыва сердца.
Когда она проснулась, сон не забылся. И она стала думать, от чего же ослеп старый волк? Потому что он любил смотреть на солнце. Ведь все кричали: „Ты – наше солнце! Ты – ярче солнца!“ И он решил это проверить – он долго, очень долго смотрел на солнце в надежде, что оно померкнет под его взглядом, и… ослеп.
Люди всегда ненавидят тех, кому когда-то льстили.
Когда Мария и Иван проснулись, Алеся уже во всю прыть мчлась к причалу – моторка уходила в пять-сорок. Пока бежала, думала, что если бы она была взрослой тогда, когда Сталин был ещё жив, она бы обязательно написала бы ему письмо: „А помните, уважаемый Иосиф Виссарионович, что вы говорили на восьмом съезде комсомольцам? Так вот, в нашем государстве все наоборот! Не разрешайте мучить людей и не верьте разным подхалимам! С пионерским приветом! Остаюсь ваша, Алеся“.
Ровно в восемь она уже была на построении. Её отсутствия никто не заметил. Дети на выходные разбегались кто куда.
Но на первом же уроке её одолела неудержимая дрема, и она крепко уснула, склонив голову на учебник. Ей приснился кошмар – Помпушка с ненавистью смотрит на неё и запускает свои пухленькие пальчики в её волосы. Она вскакивает и…
…все смеются. Рядом стоит учительница и стучит указкой по парте.
Однажды, это было вскоре после весенних каникул, во время урока математики в класс вошел директор и сказал, чтобы все вышли и построились на втором этаже в коридоре.
Заговорило радио, и гул смолк.
„…с человеком на борту… Юрий Гагарин…“
Алесина голова шла кругом, кто-то больно толкнул её, кого-то толкнула она. Все старались протиснуться ближе к динамику, как будто эта близость к источнику фантастической информации могла дать какие-то новые, пока никому ещё не известные сведения.
Когда она приехала в Ветку, первое, что сказала Сеньке при встрече, было:
– И мы бы смогли летать, если бы лучше работали над проектом.
– Да уж. Всегда я виноват, – обреченно ответил Сенька, готовность которого „брать на себя“ уже давно приучила Алесю к мысли положительной, но всё же мало для неё приятной – если она в чем-то просчиталась, отвечать перед их маленьким, но очень дружным коллективом будет всё равно Сенька. Значит, она должна всё продумывать на двести процентов, чтобы не давать ни малейшего повода своему верному Санчо одерживать бесконечные моральные победы без каких-либо усилий с его стороны. Ведь всегда на душе становится светло и приятно, когда есть возможность помочь кому-либо не обременять совесть грузом нечаянной вины!
И они снова сидели до темноты, склонившись над Алесиным альбомом, на обложке которого по диагонали теперь была нарисована ракета „Восток“, а по всему её корпусу шла размашистая надпись красным карандашом: „Алеся плюс Юрий“.
– Подумаешь, я бы тоже мог в космос полететь, если бы меня взяли, – сказал он с легким оттенком досады на невозможное.
– Сень, а Сень, пока мы школу закончим, а потом институт, люди уже в космосе будут целые заводы строить, давай себе выберем другую специальность, а?
– Какую ещё другую? Мне космонавтом хочется стать.
– Нет, Сенечка. Туда мы уже сильно опоздали. Мы теперь с тобой пойдем учиться в мореходку. Будем штурманами дальнего плавания.
– Чего-чего? Не понял. Куда пойдем?
– В мореходку, говорю, пойдем. Будем Кубу спасать.
– Скажешь тоже. Кто нас туда пустит?
– А мы сначала на Дальний Восток рванем, вот я уже письмо написала начальнику мореходного училища. А оттуда рукой подать до Кубы.
– А мы там нужны?
– Ещё как. Я кровь видела.
– Чего? Где кровь?
– На карте. Там, где Куба нарисована. Кровь как настоящая! Я чуть сознание не потеряла от ужаса. Вот, смотри!
И она развернула сложенный вчетверо лист атласа.
– На карте? Так это просто так раскрашено.
– Нет, Сенечка, не просто раскрашено. Только Советский Союз красным раскрашивают.
– Да ничего тут нету.
– Ты смотри получше. Смотри! Видишь?
– Неа.
– Сенечка, миленький, да вот же, вот…
– Да нет никакой крови! – разозлился Сенька.
– Я тоже не сразу увидела. А когда долго-долго смотришь, то видно, что кровь есть. Да вот же! Красная! И видно, что течет!
– Это у тебя от переутомления. Или ты грибов объелась. Мой дед как-то грибов объелся…
– Ой, Сенька, кто-то сейчас получит по балде.
– Молчу.
– Говори – видишь?
– Ещё как! Такое красное, что аж всё синее. Только лучше б ты очки носила, так не мерещилась бы всякая билиберда.
– Вот и в классе все только смеялись, когда я это сказала. И учитель даже слезы вытирал от смеха.
Она встала и, ссутулившись совсем по-старушечьи, пошла в дом.
– Леська! Стой! Я пошутил. Я тут одну вещь выучил. Для тебя. Слушай.
Алеся остановилась и нехотя повернулась к нему.
Он начал читать, сбивчиво и комкая фразы, очень стараясь произносить слова выразительно, с чувством:
„Когда тебя стунут осаждать ничтожества, считая равными себе, вступая с тобой в пошлую борьбу, когда глупость захочет ошеломить тебя, а отвратительными насмешками жалкого обывателя – уязвить своим ядовитым жалом, тогда на мощных крыльях любви к людям поднимись над ничтожеством мелкого, и ты услышишь все волшебные звуки, застывшие в груди, ты услышишь голос страдающего мира, и страдания эти оживут в твоей крови и вспыхнут, как искрометная саламандра…“
Закончив декламацию, он робко взглянул на неё и замолчал. Молчал долго, очень долго, пока она не сказала, сама сильно смущаясь:
– Сенечка, ты чего? И впрямь грибов объелся?
– Я серьезно, Леська. Ты меня ещё не знаешь. Я такой.
– Одуреть.
Сенька прокашлялся и сделал шаг по направлению к ней.
– Я всегда с тобой буду, если ты этого захочешь. И никто над тобой смеяться не посмеет.
Он поднял кулак и погрозил невидимому врагу. Алеся весело захохотала.
– Сень, мы с тобой прямо заговорщики какие-то, правда. Или сумасшедшие. Ладно, поздно уже, пора по домам.
– Ну вот, ты развеселилась. Я так и хотел.
– Иди ты уже…
– И вот ещё что я для тебя выучил: „Только ум может питать другой ум. В одиночестве долго творить невозможно“.
– А он у тебя есть? Сократ местного значения.
И Алеся побумкала по голове костяшками пальцев.
– Ну, ты опять обзываешься?
– А то.
– Тогда я пошел. Можешь дружить со своей собственной тенью. Она всегда будет делать только то, что госпоже угодно.
– Ой. Ты и впрямь какой-то чумной сегодня. Не будем ссориться. Ты всё равно хороший, а уж какой умный! Ну, а я – полная дура, раз этого не вижу.
3
Алеся училась в восьмом классе, когда в их школе появился новый ученик – переросток с очень странной фамилией.
– Ну, привет, так это ты отличница? – сказал он, наклонив голову набок и глядя на Алесю прозрачными светлозелеными глазами. – Мэникарпов. Будем дружить.
– Что это за фамилия такая?
– Вааще-то я Поликарпов, но так эффэктней. Как тебе?
– Обалдеть как.
– Да ты неласковая какая-то, – сказал Мэникарпов, внимательно разглядывая её, как если бы она была неодушевленным предметом. Ничего, глаза красивые, – наконец, констатировал он, ни к кому, собственно, не обращаясь, – и талия как у Гурченко… – Я, надо полагать, изберусь секретарем комсомольской организации, разговор с завучем уже был. Если хочешь, можешь пойти на идеологический сектор, будешь моим первым замом. После школы устроюсь на завод освобожденным секретарем парткома. Я в десятом в партию вступать буду.
Он взял её за локоть и прижал к себе.
– Послушай, ты совсем притыренный? Или только прикидываешься, а? – крикнула Алеся, сильно толкнув его в грудь, и быстро побежала по лестнице.
– Смотри, носик не расшиби! – крикнул он, свесившись в лестничный пролет.
Мэникарпов носил настоящий мужской галстук и маленькие усики. Он был на три года старше своих одноклассников, вежливо и почтительно улыбался всем учителям и по ночам в подвале устраивал несанкционированные разборки с нарушителями режима школы. Его не любили и боялись. Алеся его ненавидела – всё в нем ей внушало ужас и отвращение. Его вечно потное лицо, густо покрытое прыщами, эта странная манера раскачиваться во время ходьбы – будто он всё время кому-то кланялся…
Однако после того первого знакомства он к ней больше не цеплялся, но когда по субботам в спортзале начинались танцы, Мэникарпов, стоя в проходе, пристально наблюдал, кто к ней подходит и с кем она разговаривает. Как-то, после очередного субботнего „огонька“, уже после отбоя, лежа в постели, она вдруг вспомнила, что оставила в классе библиотечного Дюма, вскочила, наскоро оделась, незаметно, пока дежурная воспитательница разговаривала по телефону, выскользнула из спальни и побежала в школьный корпус.
В окнах их класса горел свет.
Она взбежала по лестнице, на цыпочках подошла к двери – там, в классе, были люди и о чем-то разговаривали. Она прислушалась. Громкий голос Мэникарпова настойчиво требовал от кого-то какой-то клятвы. Она осторожно приоткрыла дверь и увидела странную картину – на коленях посреди класса стоял мальчик, её сосед по парте, и повторял за Мэникарповым сло