– Мама… Как она там?
– У них всё сложно. Среди прихвостней Ясеницы нашлись те, кто знал его отца.
– Акимку? – в один голос спрсили Мария и Иван.
– Да. Эти люди были потом в банде Лупашко.
– Ах, сатано недабитае, – снова, в который раз за вечер, заплакала Мария.
– Эти люди сейчас представляют опасность для Пятра.
– Госпади, прасти! – перекрестилась Мария.
– Эта банда в сорок пятом, в апреле, начисто уничтожила одно поселение в Беловежской пуще, а сам поселок сожгли вщент. Теперь эти подпольщики орудуют в Варшаве. Реставрация буржуазной Польши – вот к чему всё идет.
– Польща „А“ и Польща „Б“… – вспомнила Мария.
– Вот именно, вот именно…
На следующий день гости уехали. Алеся провожала их на пристань. Долго молчали. Но когда звякнули склянки и моторка отошла, Алеся побежала берегом, громко выкрикивая сквозь слезы:
– Жиче пан и пани щесъливой дроги!
– Мам надзее жэ вкрутце зобачымы се знову! – сложив ладони рупором, кричал Марек.
– Вшысткего найлепшего! – донес ветер голос Барбары.
– Жыче рыхлего повроту до здровя! – кричала Алеся, ускоряя бег. [2]
– Желаю папу и пани счастливой дороги!
– Надеюсь на скорую встречу снова!
– Всего наилучшего!
– Желаю скорейшего выздоровления!
Когда вернулась в дом после проводов, Мария позвала Алесю в залу и долго тяжело молчала. Потом, наконец, горько вздохув, сказала:
– Гэтыя люди якуюсь тайну ведають. Усё яны знають. Казау чалавек, штоб тябе берагли. Хтось ад их за табой паглядать буде…»
9
…На встрече в МГУ, на десятилетии выпуска, Алесю встретила Линочка ещё на ступеньках факультата.
– Слушай, мне кое-что надо тебе скзать. Мой папа работает в Пущино, в научном центре. Их лаборатори. Знают во всем мире. Они занимаются проблемами памяти. Я папе про тебя рассказывала, он заинтересовался. Просил тебя пригласить. Поедешь? У нас будешь жить, дома. Ни о чем не беспокойся. Они как раз новую методику отрабатывают.
Побывать в Пущино Алеся давно хотела – русская Швейцария! И вот сейчас, когда счастливый случай сам шел в руки, она и решилась на эту поездку.
– Ты знаешь, я недавно похоронила бабушку.
– Понимаю твоё настроение. Но это обстоятельство как раз работает на ситуацию. У тебя сейчас максимально открыта защитная зона. В другом состоянии к тебе, в твои мозги, трудно было бы пробиться.
– Я сама хотела сразу же после похорон поехать туда. Но мне надо и к родным на север съездить, я была в Вологде…
– Ой, нашла отца?
– Нет, но зато я познакомилась с человеком, который пообещал найти адрес женщины, с которой он тогда уехал… Есть и ещё одно обстоятельство. Я после похорон случайно встретилась с одним человеком, другом детства. Он через неделю приедет ко мне погостить.
– Ой, через неделю ты уже будешь в Москве! – настойчиво уговоривала её Линочка. – Всё надо делать сейчас. Сейчас или никогда! А что за друг? Это тот, который тебе открытки присылал? Как интересно! Покажешь?
– Обязательно.
– Ну, так что?
И она поехала.
Центр Биофизики жил своей обычной напряженной жизнью – с утра густой поток ниишников бодрого вида направлялся к проходным институтов, после чего – на несколько часов – город затихал.
Однако около двух снова становилось людно, шли студенты и школьники, а на аллеях появлялись стайки скейтистов-подростков. В семнадцать-тридцать на улицы выплывала густая толпа нагруженных свертками и пакетами работников научного фронта. В магазины, где было всего полно, спешили немногие – профсоюзы о трудящихся искренне заботились и «опакечивали» без отрыва от производства.
Алеся сидела в проходной и уже второй час ждала, когда ей вынесут заявку на пропуск. Недалеко от вертушки бойко торговали новинками современной поэзии. Алеся, приценившись к двум книгам, разочарованно отошла. С другой стороны от вертушки висел щит, весь в пестрой чешуе объявлений.
«Любопытно, что у них там животрепещет?» – подумала Алеся и, подойдя поближе, стала читать.
«Мясо отд.№ 22 в заказах давать не будут. Местком сказал – итак давали два раза подряд».
«Синаптическим контактам – только рыбу».
«В субботу молекулярные механизмы памяти едут в совхоз. И чтоб без прогулов! У кого уважительная причина – присылайте жену (мужа)».
Снизу приписка – «и не только в совхоз». «К.! между нами, ты – дурак!» «Недоволен женой».
«Твой крик души, страдалец, мне понятен. Поживи с моей». «Мальчики, вы – хамы!» «19! Заходите на чай!»
Тут её позвали – пропуск был подписан. Ей подробно объяснили, как пройти, и Алеся поднялась на лифте на пятый этаж, долго шла по бесконечному коридору, дважды сворачивала, наконец, оказалась перед дверью с табличкой: «Регенерация нервной системы».
Две молоденькие и модно одетые аспирантки проводили опыт под руководством солидного бородача. Алеся подошла к ним и заинтересованно стала смотреть.
– Сейчас мы извлечем фрагмент мозга двадцатидневной крысы и введем его в переднюю камеру глаза другой крысы той же, обратите внимание, линии.
– И что будет? – спросила Алеся, пододвигясь поближе.
– Через месяцев пять-шесть трансплантанты изучат гистологи методом идентификации норареналина.
– Понятно, – сказала Алеся и направилась к другой группе сотрудников, стараясь посмотреть всё, что возможно увидеть.
– А мы, – сказала улыбающаяся девушка с двумя задорными хвостиками над ушами, – изучаем образование наподобие интактной дермы. Ускорить зживление ран – значит, ускорить образование на коже регенерата с отличным от рубца расположением волокон… Вот видите?
– О?!
Далее Алеся направилась в тупичок, где и сидел Линочкин папа, ныне остепененный исследователь генотипических ошибок. Когда-то, на первом курсе, он по субботам приезжал за дочкой. Будучи молодым вдовцом, очень боялся за неё. Как-то, дожидаясь, пока придет Линочка. Он проговорил с Алесей больше часа, рссказывая о своей работе. Ошибка в единственном гене, контролирующем рост аксонов, синхрнизует работу центра. Так могут возникнуть случайные домены. А это может повлечь за собой возникновение особых свойств – так называемые малоизученные психические аномалии…
Она спросила – занимаются ли у них активизацией спящей или генетической памяти. Он сказал – возможно. Тогда она сказала, что хотела бы поучаствовать в опыте – если есть таковые. Он неопределенно пожал плечами.
И вот сейчас он сам её сюда пригласил.
– Мы даже в этом состоянии сможем записать для вас энцефалограмму.
– Вы сможете записать разбуженную память моих предков?
– Попытаемся. Но это очень неприятная процедура. Для начала нам придется подавить долгосрочную и краткосрочную память. Не стереть, а просто нейтрализовать на некоторое время. Вы согласны? Это память вашей собственной жизни.
– Ну и.?
– Вы должны будете пройти через искусственную амнезию. Мы это делаем с помощью электрошока. Можно, конечно, ввести в ткань мозга специальное вещество-передатчик – нейромедиатор… Но это даст побочные эффекты. Может потом непредсказуемо отразиться на поведении…
– Опасно?
– Ммм… Я больше не ищу специфическую молекула памяти. Её нет. Моя задача – создать или использовать определенное эмоциональное состояние у испытуемого, то есть настроить его психику, в данном случае, вашу, в резонанс с тем событием, о котором надо вспомнить. И замкнуть себя на ту же комбинацию. Или – тоже включиться в цепочку. И тогда сеанс воспоминаний будет транслироваться прямо в мой мозг. Но можно и записать прибором, теперь это возможно. Я очень хочу испытать свою методику, но подходящую кандидатуру найти трудно. Уверен, у нас с вами получится. Несколько дней вы будете готовиться к эксперименту. Просто будете приходить на процедуры – час-два каждый день. В остальное время делайте что хотите. У нас здесь чудесная научная библиотека. Я вам выпишу временный пропуск.
– Лады.
Третий день пребывания в Пущино заканчивался полным конфузом – полностью укомплексованное сознание закономерно взбунтовалось. Нет, она не боялась предстоящего эксперимента. Она даже старалась не думать о нем. Мучило её другое – сами люди.
Постоянно о чем-то размышлять было для неё давней, приятной привычкой, но во всем этом процессе все-таки главным была вера.
Она верила в то, о чем размышляла, верила свято, и предмет её веры был также священен…
Но работавшие здесь люди, кстати, очень понравившиеся ей, не верили практически ни во что. Зато они во всем сомневались. И тогда её мысль побежла по старинному, давно всем известному, однако, совершенно новому для неё руслу. Мыслить – значит сомневаться. Мысль одна только отличает человека от животного. Но мыслить – значит хотя бы раз в жизни поставить все под сомнение, даже свое собственное существование. Сомнение – дятельность мысли.
Раскручивая эту мысль, она скоро пришла к выводу, что сомнение – признак несовершенства. Но человек и должен быть несовершенным, совершенен только Бог. А совершенный Бог не может обманывать, значит, мир существует таким, потому что таков замысел Бога? В этом ли состоит задача человека – проникнуть в замысел Бога и всё исправить? И для этого ли человеку дан собственный разум, способный из самого себя извлекать истины? И даже инструмент для этой работы есть – это логика.
Но вера, чувство, душевный опыт – они ведь не нуждаются в размышлениях, логика им вовсе чужда!? Они просто есть – и всё. Но как проверить – насколько истинна твоя вера? На сколько правильно твое чувство?
Взор, обращенный в душу, находит там истины, которые рождены вмсте с человеком – из ничего не призойдт нечто, сделанное не может быть несделанным, если к равным величинам прибавить равные, то величины останутся равными…
И из этих самоочевидных истин можно вывести все необходимые знания. И в них бессмысленно сомневаться.
Кто прав или – кто правее?
Но если жизнью людей и всей вселенной управляет нравственная сила, ведущая всё сущее к состоянию гармонии, то и разум тоже создан этой силой – себе на погибель? Или зачем тогда?