– Ты – это я. Моя слабая глупая романтичная половинка.
– Ты уже пыталась обойтись без меня. Но разве ты была счастлива? Подумай хорошенько.
– Мне хорошо с Артемом.
– Тебе с ним комфортно.
– Я думала, что это – любовь.
– Ты же прочла столько умных книг. И до сих пор не поняла, что любовь – это не шмотки, рестораны и подарки? Любовь – это огонь, посланный нам свыше, безумный и необъяснимый…
– А что, если мои чувства к Сергею – не любовь, а всего лишь страсть, которая пройдет как сон?
– Ничего нельзя знать наверняка. Ты можешь только проверить.
– Ты права… – прошептала я, проваливаясь в дрему, – ты права…
Неделя прошла как в тумане. Кстати подоспела сессия, пришлось включить мозги и отрешиться от любовных перипетий. Зайка паковала вещи, ее глаза были на мокром месте. Крис тоже пребывала не в духе. Она предложила Вадику поселиться вместе, но тот не разделил ее энтузиазма и отговорился привычкой к холостяцкому быту. Крис же казалось, что у Вадика есть женщины помимо нее, и эта мысль приводила подругу в бешенство.
– С чего ты взяла, что есть другие? – увещевала подругу Зайка. – Возможно, он еще не созрел для совместного проживания, но это вовсе не значит, что он тебе врет. Просто ему нужно время.
– Я чувствую, девчонки, я это чувствую, – трагично причитала Крис. – Вот нагряну к нему внезапно, и, если застану какую-нибудь сучку, я им обоим разукрашу физиономии!
На фоне переживаний подруг мои проблемы не стоили выеденного яйца.
В субботу я должна была встретиться с Сергеем. Он снимал квартиру без телефона и урывками звонил с работы, с общего аппарата. Естественно, наше общение ограничивалось несколькими фразами под фоновое сопровождение треска на линии и гул посторонних голосов. К выходным я поняла, что нестерпимо соскучилась по нормальному общению с обжигающими взглядами и прикосновениями. В ночь на субботу мне снились сумбурные летящие сны, даже сквозь сон я слышала, как отчаянно колотится мое глупое сердце.
Мы договорились пойти в кино, встретились на традиционном месте – у подножия задумчивого памятника на Пушкинской. Я плохо понимала содержание фильма. Как только погасили свет, Сергей взял меня за руку, поцеловал запястье, потом в темноте нашел мои губы, я вновь ощутила сладкую горячую истому и поняла: сопротивляться бесполезно, да и не нужно, напротив, надо броситься в этот пожар, даже если суждено сгореть дотла.
– Может, сбежим? – словно прочитав мои мысли, шепнул Сергей.
– Давай…
– Поедем ко мне?
– Да.
Мы выбрались из душного зала, поймали такси и всю долгую дорогу целовались на заднем сиденье, не стесняясь водителя, который, изредка поглядывая в зеркало, добродушно усмехался в пшеничные усы.
Машина остановилась возле неказистой панельной пятиэтажки в трещинах и подтеках, с рассохшимися черными швами. С правого бока подступала ТЭЦ, выплевывая в небо черные клубы дыма из гигантских закопченных труб. Невдалеке шумела МКАД, за ней мрачнел лес. В соседних кустах мужички в грязных майках, разложив на газетке нехитрую снедь, соображали на троих. Рабочая окраина Москвы.
В любой другой момент этого унылого пейзажа хватило бы, чтобы отрезвить задурманенную голову, заставить запрыгнуть обратно в такси и умчаться как можно дальше от этого места, более гиблого, чем то, откуда я так стремилась вырваться. Но в то мгновение мне было на все плевать.
Второй этаж, темный коридор, крохотная комнатка, его горячие губы и жаркие руки, исступленные объятия, страстный сбивчивый полушепот:
– Хочешь чего-нибудь? У меня есть хорошее вино.
Я покачала головой. Я хотела опьянеть от другого.
– А кофе? Я варю отличный кофе.
– Кофе? Да, хочу…
Мы сидели на маленькой аккуратной кухне, терпкий кофейный аромат разносился по квартире. Мои пальцы, сжимавшие чашку, чуть подрагивали от волнения. Кофе был великолепен. Мы смотрели друг на друга, зная, что сейчас произойдет, и, безумно желая этого, почему-то оттягивали наступление долгожданного момента. Я вдруг подумала о том, что все происходит слишком скоро, и испугалась показаться легкодоступной. Поставила чашку на стол.
– Послушай, – он положил руку на мои пальцы, – если ты не захочешь, ничего не будет…
– Если бы я не хотела, меня бы здесь не было, – выдохнула я, глядя в его потемневшие глаза.
Остальное было как в самом головокружительном из снов. Одежда, наспех сброшенная по пути к кровати, ласки, жадные и нежные, поцелуи без счета, бессвязные сбивчивые слова, сумасшедший полет между сном и явью… Мое тело, как податливый воск, таяло и плавилось в его руках. Разум отключился. Я вся состояла из ощущений. Я то взмывала в небеса, то падала в бездну, и небывалый безумный восторг охватывал каждую клеточку моего существа.
Я не стеснялась своей наготы. Мне нравилось, как он смотрел на меня – с нежностью и обожанием. Мне нравилось смотреть на его сильное крепкое тело, перебирать курчавые темные волосы на груди, касаться пальцами и губами самых сокровенных мест, чувствовать возбуждение и видеть, что он хочет меня снова и снова…
Потом мы, расслабленные и опустошенные, лежали рядом, и мне не хотелось вспоминать об огромном суетном мире, оставшемся за стенами крохотной комнатки. Было ощущение невиданной легкости и радости и легкой грусти, оттого что пора возвращаться с небес на грешную землю.
– Значит, это правда… – подумала я вслух.
– Что?
– То, как это бывает по-настоящему. Невероятный кайф… Со мной такое впервые…
– Я люблю тебя, – отозвался Сергей. – Никогда не верил, что так бывает. А когда увидел, сразу понял: все, пропал.
– Я тоже… Но что, если это не любовь, а только страсть? Ведь мы едва знакомы…
– Это больше, чем страсть. Это судьба.
– Откуда ты знаешь?
– Я чувствую. Внутренний голос… – Он коснулся губами моего плеча, и внутри меня что-то запело пронзительно и нежно.
– Мне пора, – прошептала я.
– Останься, – попросил Сергей.
– Я не могу… Хочу, но не могу… Позволь мне уйти, пока у меня есть на это силы…
– Потому что у тебя есть другой?
– И это тоже… Еще вчера все было просто и понятно, а теперь я не знаю, что делать. Я не могу спать с двумя мужчинами одновременно, для меня это неприемлемо.
Мне было неприятно вспоминать об Артеме. Но он был частью моей жизни, и я не могла его зачеркнуть вот так, походя, натягивая колготки.
– Брось его и останься со мной, – предложил Сергей. – Ведь ты его не любишь.
– Думаешь, все так просто?
– Да.
И в этом «да» было столько спокойной уверенности и силы, что мне, вечно во всем сомневавшейся, впервые в жизни захотелось безоговорочно довериться другому человеку, еще недавно чужому, незнакомому, но ставшему вдруг бесконечно близким и необходимым, прислониться к его плечу, стать маленькой, беспомощной, уязвимой… Но я не была готова обнажить вместе с телом еще и душу.
– Пожалуйста, – проговорила умоляюще, – позволь мне самой разобраться во всем. Я должна все обдумать. Не звони мне и не ищи встреч, прошу тебя. Мне надо побыть одной.
Ни разу в жизни мне не было так тяжело. Я даже не предполагала, что так бывает, когда душевная боль становится физически осязаемой, становится трудно дышать, ноет под левой лопаткой, будто забили горячий гвоздь. Но я должна была сделать этот шаг, чтобы возвратиться или уйти навсегда…
– Ты вернешься? – с тревогой спросил Сергей.
– Я не знаю… – призналась я, отчаянно кусая губы, чтобы не разреветься в голос.
– Пожалуйста, не надо так. – В его голосе слышалась боль. – Я не хочу тебя терять. Я никогда никому не говорил этих слов. Если тебе нужно время, я буду ждать, сколько потребуется.
Я посмотрела в его молящие глаза и поняла: еще минута, и я не смогу сопротивляться этому наваждению. Я замотала головой и, глотая слезы, выскочила в темный коридор.
– Уже поздно. Я провожу тебя до дома, – дрогнувшим голосом сказал Сергей, выходя следом.
– Не надо. Просто поймай мне такси.
– Я уважаю твое решение. Но верю, что мы созданы друг для друга. Рано или поздно ты сама это поймешь. Я буду ждать.
Зайка собрала отходную. Мы с Крис, соседская девчонка и несколько школьных приятелей. Все шутили и смеялись, и Зайка смеялась вместе со всеми, но в душном воздухе повисла горечь расставания, и веселье было горьким, как анальгин.
Мы с Крис вручили Зайке коллаж из наших фоток и кассету с прощальным письмом и песней, которые мы для нее сочинили: слова мои, музыка Крис. Взяли обещание, что Зайка будет слушать песню в далеком Израиле всякий раз, когда ее одолеет печаль.
Сердце терзает безмолвная грусть…
Все улетают, меня покидают,
Все уезжают, а я остаюсь…
Сердце сжимает безмолвная грусть…
Знаю, не ждет меня дальняя даль,
Ветры шальные, вихри морские,
Там, где не страшен суровый февраль…
Знаю, не ждет меня дальняя даль…
Жду с нетерпеньем, грущу и молюсь:
«Не забывайте, не забывайте…
Не забывайте», – грущу и молюсь…
Вы уезжайте, а я остаюсь…
Я остаюсь с тобой, матушка-Русь,
Мгла беспросветная, тьма предрассветная,
Все уезжают, а я остаюсь…
Сердце сжимает безмолвная грусть…
Зайка не выдержала, заревела белугой, мы с Крис принялись утешать.
– Расскажите мне что-нибудь хорошее… – привычно хныкала Зайка.
Я обвела невидящим взглядом притихших подруг. Даже сейчас, в миг прощания с лучшей подругой, мои мысли уносились далеко, к обшарпанной панельной пятиэтажке на окраине города с видом на трубы. Я оставила там частичку себя, хотелось мне того или нет. Я взяла тайм-аут, но мой мозг, моя кровь, мое тело бунтовали. Я боролась с непреходящим желанием поймать такси, поехать к Сергею и остаться там. Без него я проваливалась в депрессию. Мир вокруг стал безобразно серым. Каждое утро я заставляла себя подняться с кровати, произвести ряд необходимых механических действий… Я думала о нем постоянно: по дороге в институт, на лекциях, даже во сне… Но что-то не давало мне проехать несколько остановок метро до своего искушения…