Царице исполнилось тринадцать, и она пока была гадким утенком, но Пётр знал, что ее время еще придет.
Воевода перестал закрываться от каждого взмаха руки, ему двенадцать, и он совсем худощавый додик, но это временно. За год, что они с Царицей живут в семье, уже наел несколько килограммов и, как шутила покойная Маринка, перестал просвечиваться.
Снегурочке стукнуло одиннадцать, но она по-прежнему была хорошенькой девочкой и, по наблюдениям Петра, была влюблена в Тарика. Вот и сейчас, увидев, как тот смотрит на учительницу, она еще больше потухла. По-настоящему удочерил Пётр только ее, остальных же детей им с Маринкой дали под опеку, и теперь он переживал, что после смерти Маринки вредный директор, что до сих пор злился на него за шантаж, отберет детей. Так, из вредности, потому что эти дети ему вовсе не нужны.
– Присаживайтесь, – предложил он женщине с мальчишкой.
Будучи учительницей и уже даже мамой, как выяснилось, одной воспитывающей своего ребенка, Маргарита Дмитриевна тянула исключительно на Риту. – У нас сегодня поминальный обед.
Дети забегали, добавляя стулья и тарелки. Сорок дней назад Маринка выпала с пятого этажа гостиницы «Россия», как сказали в полиции, в состоянии сильного алкогольного опьянения. В деле было много странностей и несостыковок, одна из них заключалась в том, что тело выдали в ужасном состоянии. Пётр, конечно, был не медик, а уж тем более не патологоанатом, но и ему было понятно, что такие травмы не получают от простого падения. Хотя Олесе было одиннадцать, но за три года, что они жили вместе, она порядком отвыкла от вечно отсутствующей матери, а потому горе, конечно, было, но какое-то тихое, ожидаемое, что ли.
Маринка была неплохой бабой, дети ее тоже любили и были благодарны за всё, помня, что обязаны своей свободой в том числе и ей. Когда год назад Пётр привел в дом Тамару и Руслана, то она лишь вздохнула и продолжила вместе со всеми пытаться заработать денег, чтобы выкупить их документы. Правда, после появления в семье Царицы, как тут же прозвал ее Пётр, дел у Маринки поубавилось. Девчонка была смелой, бойкой, а главное умной. Она на ходу придумывала план, и он всегда срабатывал. В первый же вечер, за праздничным столом, Пётр рассказал об условиях сделки с директором детдома и что за их свободу надо заплатить. Она, в отличие от своего друга, не испугалась, услышав, как они будут это делать, а очень по-деловому сказала:
– План – говно, мы с вами сразу пролетим. В прошлый раз, как я понимаю, половина суммы у вас была от продажи квартиры, и вам хватило одного лоха, чтобы собрать остаток. Теперь надо в два раза больше, и начальной суммы нет. Мы просто примелькаемся там и нас вычислят.
– И что ты предлагаешь? – спросил Пётр у нее, как у взрослой, почувствовав в ней силу.
– Я подумаю, – заявила рыжая девчонка и заправила прядь за ухо.
И подумала.
Теперь план был прост и работал даже с теми, за кем приезжало авто. Внедрять его они стали сразу после Нового года, тут главное было найти костюмы, но и с этим повезло. Когда-то мать Маринки работала в театре художником по костюму и считалась большим профессионалом своего дела, но, когда страна стала разваливаться, ее незаслуженно выгнали из театра. Родительница затаила обиду и в знак протеста вынесла оттуда всё, что смогла, но увольнения не пережила и быстро скончалась, как потом рассказывала Маринка, мать съела изнутри обида. Так оказалось, что у них есть театральные костюмы, да еще и в огромном количестве. Теперь они наряжались и толпой с песнями шли по улице, окружали вышедшего из ресторана пьяного клиента. Никто не обращал на веселых артистов внимания, Новый год же, Рождество, колядки. Плюс ко всему, грим скрывал, что это дети. У Царицы был талант, она могла абсолютно незаметно вытащить «лопатник», так девчонка называла кошелёк или портмоне двумя пальцами. Конечно, она пыталась научить этому искусству остальных, но оказалось, что обучению поддаются не все. Только Тарик немного постиг ее науку, но сильно проигрывал своей учительнице. Остальные же создавали толпу и отвлекали клиента. В ресторане схема оставалась прежней: Пётр наводил на перебравших алкоголь денежные мешки.
Так они заработали на документы для Тамары и Руслана буквально за десять дней.
– Может, еще поработаем? – восторженно предложил Руслан, когда полная сумма набралась. – Приоденемся, пожрать вкусного купим.
Пётр хотел уже задвинуть воспитательную речь, но его перебила Тамара:
– Дебил ты, сегодня уже Старый Новый год, всё, праздники закончились. Хоть мы и костюмы меняли, схема примелькалась. Надо уметь останавливаться.
– Молодец, Царица, – только и сказал Пётр. – Ты очень умная. Вообще, дети, есть две вещи, которые надо уметь, – это останавливаться в нужный момент, как справедливо заметила Царица, и ждать. Да, именно ждать. Всегда необходимо выждать удачный момент абсолютно для всего. Для мести, для разговора, для удачи, для любви. Кто не умеет ждать, тот не умеет жить. Так вот, сейчас мы останавливаемся и ждем лучшего момента.
Было сложно, конечно, но больше никто не заговаривал о том, чтобы пойти на дело, все терпели и молчали. Слово папы Пети – закон, и они начали принимать этот постулат. Пётр всё больше таскал объедков в дом, уже не брезгуя никакими, даже надкусанные котлеты брал, аккуратненько отрезав неровную часть. Платили так себе, надежда оставалась только на чаевые, за которые нужно было еще и потерпеть. Маринка помогала чем могла, принося раз в неделю хоть какие-то деньги. Те, в основном, все шли на одежду, которая стала очень дорогой, и теперь ее можно было купить на рынках и в секонд-хендах.
Маринка, она ни словом не упрекнула Петра за то, что он повесил на нее еще троих детей, а только постоянно благодарила, приговаривая: «Тебя, Петруша, мне мать моя умершая послала как спасение». И вот Маринки не стало.
– Маргарита, – начал Пётр, когда все вновь уселись за круглый стол под зелёным абажуром, – забыл, как вас по отчеству?
– Можно просто Рита, – сказала учительница. – А это мой сын Модест.
– Замечательно, Рита, – ответил Пётр. – Так даже лучше. С Тариком, как я понимаю, вы знакомы. А это Тамара, Руслан и Олеся.
– Я со всеми, кроме Олеси, знакома, я ведь не только классный руководитель, но еще и литературу преподаю.
При свете зеленого абажура Пётр вдруг по-другому взглянул на Риту и залюбовался. Ну, конечно, ведь она как-то по-особенному, не похоже ни на кого, двигалась, разговаривала и хмурила лоб. Ее глаза были непонятного цвета, но Пётр точно знал, что они необыкновенные. А шея, разве бывают такие изящные и такие нежные шеи? Нет, конечно, она такая единственная во всем мире. В Рите всё было прекрасно, всё без исключения, а ведь так не бывает. Должен был быть изъян, но, как Пётр ни старался, найти его не мог.
– Рита, выходите за меня замуж, – сказал он ей, когда пошел провожать до дома.
– Зачем вы так? – смутилась она. – Вам сейчас просто плохо, и вы ищете утешения.
– Мне сейчас хорошо, – возразил он. – Как никогда хорошо. Но вы правы, я тороплюсь, сначала я должен очень долго ухаживать за вами.
И не дожидаясь реакции на свои слова, он поцеловал ей руку и пошел домой.
Первый раз в свои тридцать лет Пётр был по-настоящему счастлив и даже не понимал, своего состояния. Глупая улыбка не сходила с лица, и что-то шевелилось в груди, готовое вырваться. Пётр впервые влюбился и даже не догадывался об этом.
– Ты Петя? – услышал он из темноты, подходя к своему подъезду, и даже вздрогнул от неожиданности. Почему-то сердце сжалось, и он нутром почувствовал, что этот голос принес дурные вести.
– А ты кто? – как мог грубее ответил он, возникшей перед ним женщине.
– Снежана я, – сказала та, и тут же поправилась: – Ну, то есть Лида. Дружили мы с Маринкой.
– Я рад, – по-прежнему грубо отвечал Пётр, понимая, чем эта Лида с Маринкой вместе занимались. – Я-то при чем? Если тоже подружить, так это не ко мне, не знаю, что она тебе рассказывала, но друг из меня так себе.
– Да хорошее она о тебе только и рассказывала, – как-то растерянно сказала Лида-Снежана, видимо, не ожидав такого холодного приема. – Вот, – она протянула Петру листок в клетку, – просила тебе передать. Врать не буду, читала, но для меня это галиматья, я ничего не поняла. В защиту Маринки скажу: когда она листок этот мне совала, то была почти трезвая. Так что, наверное, что-то да значат эти записи. Если честно, то я про нее совсем забыла, про записку-то эту. На следующий день после ее смерти нас за город отправили, а потом из головы вылетело. Вчера же в кармане нашла и решила, что неправильно это, надо волю Маринки последнюю исполнить. Вот и пришла.
– Когда она тебе его передала? – спросил Пётр, перестав наконец грубить Лиде.
– Так вот как на выезд поехала, так и сунула. Сказала: если не вернусь, то отнести Петру по этому адресу. Я в квартиру зашла, дети сказали, тебя нет, вот и ждала здесь. А Маринка тебя точно описала, как ты появился, так я и узнала сразу.
– Спасибо, – сказал Пётр, и ему даже стало стыдно за свой тон. – Хочешь, пойдем помянем Маринку?
– Не, – мотнула головой Лида. – Мне на работу надо. И вот еще что: не была она ни в какой «России». На квартиру ее повезли, к кому-то постоянному. Наши все знают, и менты тоже, но дело замяли и велели помалкивать.
– А к кому? – быстро спросил Пётр.
– Этого я не знаю, всё, что знала, сказала.
Когда силуэт Лиды скрылся из виду, Пётр с сожалением подумал, что так всегда: только ты становишься счастливым, приходят они – неприятности, словно караулившие тебя за углом или вот, как Лида, поджидающие у подъезда. Приходят для того, чтобы ни в коем случае не позволить тебе быть счастливым. Точно счастья на этой планете ровно отмеренное количество, и надо еще заслужить, чтобы судьба отсыпала тебе хоть немного.
Он развернул записку и прочел ее, с трудом разбирая Маринкин корявый почерк:
«Привет, Петя. Я, конечно, считаю, что это ерунда и моя записка – бред, но всё же.