о, меня лишат прав. Но пока этого не сделали, мне придется съездить в галерею и забрать копии. Я пообещал Неду привезти их в Норфолк в течение ближайших двух недель. Собирался на пару дней забрать Барнаби и пожить с ним у Джойс. Но теперь нужно было позаботиться о Тиме. И, конечно, о Клио.
Я слишком устал, чтобы думать обо всем сразу. И, как ночью Тим, погрузился в воду с головой.
Вошел Барнаби. Его здоровый глаз был заклеен черным пластырем от косоглазия. Он сказал:
— Папа, знаешь что? Мой брат вернулся, он лежит в твоей постели, я заглянул и увидел его. Я пошел сказать это маме, но она уже ушла на работу. Сегодня утром она была немножко сердитая. Фиона велела мне почистить зубы. Сейчас я пойду в школу. Она сказала, что нужно наклеить пластырь. Это так?
Как трудно приходится в этой жизни детям, подумал я. Все нужно делать последовательно. Я сел, как следует намылился и спросил:
— Неужели тебе не нравится пластырь? А я думал, что в нем ты чувствуешь себя настоящим пиратом. Грозой морей.
Я дождался возвращения Фионы. Когда-то она была сиделкой и могла оценить состояние Тима. Она смерит ему температуру, вызовет врача, если сочтет это необходимым, приготовит завтрак и убедит его позвонить матери. Когда я звонил Элен, она чуть не пела от радости. А у меня на душе почему-то была страшная тяжесть. С какой стати? Один сын спит; другого удалось убедить заклеить глаз черным пластырем…
У меня ушло несколько тоскливых часов на то, чтобы съездить в отстойник, забрать машину и добраться до галереи. Поскольку мне было нужно припарковаться в запрещенном месте, я позвонил Джорджу из отстойника и сообщил ему, когда примерно приеду, чтобы он об этом договорился, а потом рассказал о Тиме и попросил передать это Клио. Я был краток и повесил трубку, не обращая внимания на его изумленные охи и вздохи. Когда я прибыл, он стоял у дверей магазина.
— О Господи, — сказал он, — не стоило трудиться, никакой спешки не было. Все остальное я сбыл с рук, а это главное. Машина пришла прямо с утра, раньше, чем я ожидал. Конечно, был страшный переполох, но теперь все позади. Ох, я чертовски рад за Тима. Мы все верили, что рано или поздно он объявится. Но время он выбрал для этого самое подходящее. Клио до сих пор плачет.
По противоположному тротуару прошел регулировщик. Пока мы грузили картины, у микроавтобуса стояла Илайна. Я прихватил несколько одеял, чтобы завернуть полотна. Джордж сказал:
— Как ты думаешь, Вдове нужен ее ящик? Тогда передай ей, что я пришлю это дерьмо с посыльным. Передай от меня привет Элен. — В его глазах стояли слезы. Он достал огромный оранжевый носовой платок, высморкался и промолвил: — Проклятье, ты должен быть чертовски счастлив!
А я чувствовал себя как зомби. Поцеловал Клио, но не посмотрел на нее. Мы загрузили микроавтобус, и она села на пассажирское сиденье. На ней были толстый рыбацкий свитер, джинсы и кроссовки. Когда я завел двигатель, она сказала:
— Я бы не поехала с тобой, но за утро так набегалась, что у меня нет сил возвращаться домой трусцой.
Это было сказано очень по-детски и не требовало ответа. Я положил руку на ее колено; она подняла ее, немного подержала и вернула мне, как нежеланный подарок. Потом выглянула в окно и сказала:
— Мне ужасно жаль.
— Жаль?
— То есть, я ужасно рада за Тима. Конечно, рада, сам знаешь.
— Но?..
Ее голос был гнусавым и хриплым от слез.
— Почему ты не сказал мне?
— Когда я вернулся и обнаружил его, ты уже спала. Он сидел на ступеньках. Не мог войти, потому что перед уходом отдал тебе ключи. Почему ты не сказала мне об этом?
— Потому что ты не спросил! — стала защищаться она. — А я подумала, что это расстроит тебя. Я считала, что тебе нужно сосредоточиться на работе. Но это пустяки по сравнению с тем, что ты не сказал мне о его возвращении. Если ты не хотел меня будить, то мог бы хотя бы оставить записку на кухонном столе. Я чувствовала себя последней дурой!
— Я думал, что мы увидимся утром. Я же не знал, что ты удерешь. И что я не проснусь до твоего ухода.
— Мог позвонить мне в галерею. Ты знал, что я буду там. Вместо этого ты надолго уехал, а затем попросил Джорджа передать мне новости. Ты должен был сказать это сам.
— Если бы ты подумала, вместо того чтобы обижаться, то сама поняла бы, какая ты глупышка. Я еще даже матери не звонил. И Мод тоже. И приехал в галерею, как только смог. Главным образом из-за тебя. Картины не имели значения. Джордж спокойно мог подержать их еще день-другой. У него не так мало места.
— Но с Элен ты, конечно, разговаривал.
— Да. Очень коротко. Сегодня утром. Вчера вечером Тим пришел к ней, и она пыталась дозвониться нам, но ты сняла трубку. И все же я мог бы разбудить тебя, если бы ты вела себя умнее.
— Именно поэтому ты ничего не сказал? Чтобы наказать меня?
— Как выяснилось, ты придумала куда более изощренное наказание. Удрав от меня на Пентонвилл-роуд. Кончилось тем, что я попал в полицию. И все же я не виню тебя в случившемся.
Она сказала:
— Я ничего не могла с собой поделать. Я слишком разозлилась.
— Из-за того портрета? Кажется, я понимаю, в чем дело. Это глупо. Ты должна была понять. Ты же говорила, что интересуешься моей работой. Это просто один из приемов. Художники пользуются сходством модели с кем-то знакомым совершенно неосознанно.
Она еле слышно пробормотала:
— Я знаю.
Ее внезапная покладистость поощрила меня.
— Таким образом я помечаю свои копии. Та девушка напомнила мне Элен. В ее лице есть что-то лисье. Какая-то холодность, — беззастенчиво соврал я. И добавил: — Это просто нечто вроде подписи.
— Как крошечная вывеска «Пиццерия» на копии Каналетто, которая висит у твоей матери?
— Точно! Джордж прав, от тебя ничто не ускользнет, верно?
Она сказала:
— Пожалуйста, не надо. Пожалуйста, не льсти мне. Я этого не вынесу. После всего, что я сделала…
Теперь в ее голосе звучало отчаяние. И страх. Я сказал:
— Брось, малышка, все не так ужасно. Ты разозлилась, а я был пьян. Из этого ничего хорошего не вышло, но виновата не только ты. Тебе нужно получить водительские права на тот случай, если суд признает меня законченным преступником!
Как ни странно, я почувствовал себя намного лучше. Может быть, потому что прошло похмелье. Или потому что наконец ощутил облегчение от возвращения Тима. Я ссорился с Клио почти так же, как всегда ссорился с Элен, и это тоже сыграло свою роль. Мы переругивались, как дети, или притворялись детьми. Как бы это ни называлось, мы оказались на одном уровне. Я больше не опекал Клио. Я еще не знал, хорошо это или плохо, но ситуация явно изменилась.
Мы остановились у светофора. Клио смотрела на меня с каким-то странным выражением. Она была удивлена? Сбита с толку? Я снова положил руку на ее колено; на этот раз она подняла ее и прижала к щеке. Я сказал:
— Знаешь, сейчас у нас тяжелый период. Но мы во всем разберемся. Обещаю.
Я и не предполагал, как трудно будет сдержать это обещание.
Прошло шесть дней. Клио была необычно тиха и погружена в себя, но это можно было понять. После возвращения Тима у нас появилась куча дел. Он был болен, причем довольно опасно; у него оказалось двустороннее воспаление легких, отягощенное общим истощением. Он много спал, а когда просыпался, лежал перед телевизором. Он признал, что болен физически, и уходил в эту болезнь, избегая говорить о своем психическом состоянии. Принимал антибиотики, не жалуясь на то, что они его отравляют, мерил температуру, ел помалу, но часто, как советовал врач. Еду готовила Клио. Она обращалась с Тимом нежно, бережно и заботилась о нем. Приезжали Элен, моя мать и Мод. Клио тактично руководила этими посещениями. Регулярно подавала кофе, чай и напитки; оставляла Элен и мою мать наедине с Тимом столько времени, сколько он, по ее мнению, мог выдержать; находилась в комнате, когда там была Мод, отвечала за Тима на вопросы, задать которые моя тетушка считала своим долгом, причем делала это с таким мягким, поистине сестринским участием, что Мод не обижалась. Она целовала мою мать и тетку, когда те приходили и уходили, и разговаривала с Элен серьезно и вежливо.
Я гордился ею. И думал, что она наконец-то повзрослела.
На седьмой день после завтрака я поднялся в мастерскую. Я не видел копий с того момента, как выгрузил их из микроавтобуса и отнес наверх. Я был уверен, что с ними больше ничего не нужно делать. Вся работа над деталями была закончена еще в запаснике, когда картины стояли передо мной, и теперь я просто хотел взглянуть на них свежим взглядом, посмотреть под другим углом зрения, не просто как на копии или подделки. Это было для меня самопроверкой. Чего они стоят сами по себе? Способны ли жить независимой жизнью?
В целом я был доволен. Я никогда не бываю удовлетворен полностью; мне всегда приходится бороться с искушением что-то улучшить. Я подумал, что следовало бы переписать правую руку суффолкской графини. Два пальца у нее не гнулись. Должно быть, так было на самом деле, но сейчас это не имело значения; странно, почему я не догадался улучшить оригинал. Кроме того, меня приятно удивила моя первая копия «Вязальщиц снопов». Я бросил ее, считая эскизом, но сейчас посмотрел на картину снова, и она показалась мне более свободной и непринужденной, чем раньше. Так часто бывает, когда просыхает краска. Копия была прислонена к стене. Я снял одеяло со второй копии и поставил картину на мольберт. Посмотрел на обе. И тут меня словно огрели молотком по голове.
На пороге стояла Клио. Наверно, она стояла там уже давно и следила за мной. Но она тяжело дышала, словно только что взбежала по лестнице.
— Это моя вина, ох, это моя вина…
Я спросил:
— Черт побери, как это вышло? Только, ради Бога, не начинай плакать. Дело серьезное.
Она задыхалась и хватала ртом воздух. Я сказал:
— Только без истерик. Это уже ничего не изменит. Побереги время.