– А виза?! – сразу спросил Кузьма.
Не отвечая на вопрос, она ровным голосом, как повторяет автоответчик однажды записанную фразу, проговорила:
– Я прилечу в Женефу 31 декабря ф час дня прямым рейсом из Риги.
– Хорошо, – сказал Кузьма.
– 31-го ф час дня прямым рейсом, – снова повторила она.
– Я встречу, – сказал он. И сел на кровать. Потому что Соня уже повесила трубку.
Прямо перед Кузьмой в широком и чистом окне, как картина в белой раме, сияли озеро и Альпы.
«Вот это да… – повторял про себя Чанов, глядя на самый далекий и высокий пик, возможно, Монблан. – Вот это да!»
Очнувшись, он встал и пошел в соседний номер к Блюхеру.
Дверь была приоткрыта, Чанов вошел и увидел Васю, лежащего под одеялом с книгой в руках.
Кузьма молчал, Блюхер повернул к нему голову и произнес:
– Доброе утро! Ты уже позавтракал?
– Позавтракал, – ответил Кузьма, – съел три хурмы.
– Да ну! – удивился Вася. – А кофе здесь тоже дают?
– Соня прилетает в Женеву 31 января в час дня прямым рейсом из Риги, – серьезно сообщил Чанов.
Помолчали вместе. Блюхер отложил книжку, вытащил из стоящего рядом с кроватью портфеля ноутбук и через три минуты подтвердил:
– Да, действительно, есть такой рейс… Она что, позвонила?..
– Нет, я ей, – ответил Кузьма.
– И она сама взяла трубку?.. И сама купила билет?..
Чанов кивнул.
Вася открыл черный том, отыскал нужную страницу, прочел:
– Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся…
Он значительно посмотрел на Кузьму и спросил:
– Так-то вот. То-то и оно… Дада меняется стремительно. Тебя, Кузьма, тоже узнать трудно. Но чтоб Соня Розенблюм? Никак не ожидал!.. Я, кстати, видел русский паспорт Магдалены Рышардовны, так вот, у нее фамилия написана с твердым знаком на конце, как у доктора Розенблюма на медной табличке. А ведь за жизнь сколько раз ей паспорт меняли?.. Род Розенблюмов, по-видимому, упрям и в упрямстве стоек.
– А у Сони в паспорте как? С твердым знаком? – спросил Кузьма.
– Паспорт, по которому я покупал ей билет в Ригу, чтоб она привезла маму к Магде, был просроченный испанский. А в латинице твердых знаков не бывает… Ну, ладно, пошли кофе пить. У нас еще два полных дня в запасе! – Блюхер решительно опустил ноги на пол, попав прямо в белые фирменные тапочки отеля.
Чертов мост
На галерее с окнами в сад им подали скромный завтрак: омлет, йогурт, горячий круассан и кофе со сливками. Вася мигом все съел и спросил Кузьму:
– Где же хурма?
– В саду, на газоне валяется.
– А, ладно!.. По дороге позавтракаем как следует…
– Куда едем?
Чанов готов был немедленно броситься к «Шевроле», сесть за баранку, ехать и ехать… Хотя бы для того, чтоб не ждать тридцать первого января. Чтоб оно само пришло.
– Завтра в Берн, – ответил Вася. – Кульбер позвал на открытие выставки, в которой участвует его Марго. А сегодня… на Чертов мост, к Суворову!..
Когда они уже сидели в машине, Блюхер показал Чанову факс из Церна, от Кульбера.
– Утром мне принесли в номер. Я официально приглашен на работу в CERN. Подписание контракта 1 января 2003 года в полдень. – Блюхер вздохнул и неожиданно рассмеялся. – До сих пор я был вдохновенным шабашником… Все! Крышка! Конец! Мне осталось три дня свободной жизни. – Вася заглянул Кузьме в глаза и добавил: – Предупреждаю, сегодня я буду пить водку с пивом и куражиться.
– Только на заднем сиденье, – согласился Кузьма.
Василий углубился в карту Швейцарии, прочертил маршрут шариковой ручкой и отдал Чанову, чтоб «рулил в заданном направлении» и штурмана не беспокоил. И они двинули сквозь горы, мимо озер и долин на Чертов мост.
Блюхер вел себя как деревенский рекрут перед отправкой на двадцатипятилетнюю службу царю-батюшке. В первом же придорожном кафе, где Вася решил «позавтракать всерьез», он всерьез выпил виски. Настолько всерьез, что спел трем посетителям кафе и двум официантам «Гори-гори, моя звезда». Голос лился свободно и на самых низах нотах рокотал. Ему похлопали. Потом Василий зашел в ближайший магазинчик, взял «на дорожку» дюжину пива, бутылку абсента и три больших коробки чипсов.
– На заднее сиденье! – напомнил Чанов, Блюхер послушался. Всю дорогу он там шуршал, хрумал, булькал, пел русские народные песни, городские и цыганские романсы, а также арии из итальянских опер. Иногда он замолкал и даже всхрапывал, а Чанов рулил и рулил, не глядя по сторонам, словно пожирая глазами дорогу, словно питаясь ею, как Блюхер пивом и чипсами. Только когда Васе надо было «отлить пива», или, наоборот, выпить кофе, или на развилках возле указателей, где приходилось останавливаться, чтобы сверить маршрут, Чанов видел окружающие пейзажи и погоды. Погоды менялись вместе с пейзажами. Дорога проходила все время ниже уровня снега, но на перевалах Кузьме закладывало уши и становилось холодно, иногда шел снег или дождь моросил. Перед поворотами Чанов снижал скорость, на спусках притормаживал и ни разу нигде никого не обогнал. И все-таки ехал довольно быстро. Его обгоняли, но редко. Швейцарцы, как и Чанов, придерживались единой, выбранной сразу и на всех, скорости – чуть ниже разрешенной.
Однажды радуга перекинулась в вышине от вершины к вершине. Кузьма подумал, что сейчас проедет под радугой, но проверить не мог: надо было вписываться в поворот, а не глазеть на небеса. И только вписавшись, он выехал на обочину над обрывом. Выйдя из машины, первым делом посмотрел вверх. Радуга побледнела, половину скрыла сизая туча с белым снежным брюхом, но все-таки радуга была. «То есть я проехал под нею», – понял Чанов.
Пьяный Вася выкарабкался из задней двери «Шевроле» и отважно шагнул к пропасти.
– Кузьма! Посмотри!..
Кузьма подошел и, ухватив Блюхера за хлястик куртки, глянул вниз. Всю долину под ними заволокло туманом.
– Мне бы не хотелось, чтоб ты плюхнулся в эту перину.
– Да, я пьян, и на перину, конечно, хочу. На белую… – задумчиво отозвался Вася. И внезапно закричал на всю долину:
Сапожник допился до белой горячки!..
Поэт дописался до белых стихов!..
И белая пена в корыте у прачки —
Как белые овцы у ног пастухов.
А белые стены покрашены мелом.
И белый из труб поднимается дым!
И белый наш свет называется белым —
Не черным, не розовым, не золотым!..
– Это чье? – помолчав, спросил Кузьма.
– Не знаю, – ответил Вася, прислушиваясь к эху. – То есть знаю, некто Решетов Алексей. Павлуша сказал – один из великих русских поэтов второй половины двадцатого века. А что? Очень может быть…
Спустишись с перевала, «Шевроле» въехал в перину, в которой спрятался весь мир, только два метра дороги видел Чанов перед собой. Но машина снова выскочила на солнце, и вокруг зазеленели настоящие изумрудные альпийские луга, их сменяли по обе стороны дороги свинцовые озера под рваным, продранным солнечными лучами небом, и снова летели луга…
Шоссе поднималось все выше, мир постепенно становился скалистым, окончательно суровым. До матерых горных снегов стало – рукой подать.
– Приехали! – крикнул вдруг Блюхер.
Чанов притормозил до скорости пешехода, чтоб разобраться.
Действительно, с дороги, зажатой между скалой и пропастью, видна стала мощенная диким камнем площадка, а за нею – перекинутый через пропасть каменный мост. Показалось, что он упирался прямо в скалу, Но когда «Шевроле» подкатил поближе, за мостом открылся тоннель, пробитый в базальте, у въезда в тоннель на скале были намалеваны огромный черный козлоногий черт и – еще огромней – красный медведь. Черт грозил трезубцем, а медведь, очевидно, просил черта не шалить. Приехали.
Кузьма свернул на площадку и выключил мотор.
Когда Чанов и Блюхер вышли из машины, их чуть ветер не сдул, ледяной, промозглый, и грохот, как от камнепада, забил уши. Вася сразу снова нырнул в машину, вооружился бутылью с абсентом и пошел к пропасти. А Кузьма застегнул куртку, поднял воротник, натянул кепку и отправился за ним к мосту. Они увидели, во‑первых, что на страшной глубине под мостом грохотала всклокоченная река, а во‑вторых – что Чертовых мостов два. Тот, на котором сейчас стояли, по которому они чуть не проехали в тоннель, и еще один – старый. Настоящий. Он был перекинут чуть ниже и дальше по течению реки, там пропасть сужалась. Старый мост был не такой могучий, но изящный, а на фоне скал и пропасти даже хрупкий. Кузьме показалось, что он узнал его – то ли на картине какой видел, то ли в другой жизни. И он пошел к нему кружным, замысловатым путем, чувствуя, что Василий идет следом. Он волновался за Васю, потому что тропа-то была вполне горная, и ветер… Однако они благополучно дошли до домика у входа на старый мост, который сторожил (от кого?) маленький и жилистый швейцарский горный стрелок с неподвижным и мужественным лицом. Он был в каске, с автоматом, а на ремне у него висел настоящий альпеншток и связка каната.
– Здравия желаю! – крикнул ему могучий чужестранец. Постовой не дрогнул. Видимо, свой объект он сторожил не от этих двоих. Они прошли и остановились посредине моста. Блюхер был страшно воодушевлен, он что-то орал изо всех сил, очень важное, но Чанов – почти не слышал. Только – геометрия!.. хаос!.. энтропия!.. Кант!..
Они замерзли оба как черти, и Кузьма пустился бежать по мосту, и Вася, продолжая орать, побежал на непослушных ногах следом. Уже убежав с моста, Чанов оглянулся и увидел, как дружок его хлещет флуоресцирующее розовым светом пойло – прямо из горла… Лакрицей пахнуло. И Чанов заметил, что стало смеркаться. Узкая дорога вела по краю пропасти под новый могучий мост, была она хоть и прочная, каменная, но с уклоном к бездне, в которой гремела река. Чанов дождался Блюхера и подпер Васю со стороны пропасти. И они, согреваясь друг о друга, пошли по старой дороге неведомо куда, вокруг скалы, в сторону от пропасти, возможно – путем генералиссимуса Суворова…