— Ишь… а ты говорил «кинется, кинется», — тихо проговорил один из солдат, тот, которого называли Степаном, ткнув локтем своего сотоварища, — ничего ты в чертях не смыслишь.
— Это не простой черт, — колдун обернулся, — это главный черт Управления. Точнее, див, так они правильно называются. Такие, как он, наравне с фамильярами у дивов, вроде аристократов. Не уступают людям, нам с вами, ни умом, ни гордостью. И они отлично контролируют свою звериную сущность. Когда мы арестовали его хозяина, я специально приказал того слегка помять, чтобы выманить этого дива из Управления. Они немедленно реагируют на кровь хозяина и мчатся его сожрать. Но этот справился со своей жаждой. Понятно, что смог, потому что был очень далеко, да и не видел он кровь и не чуял. А когда почуял — сами видели, что произошло. Так что подождем. И не таких ломали. Зверь свое возьмет. Охраняйте. Вечером, как сменитесь, отнесете мясо обратно на кухню.
— Мухи обсидят, — вздохнул Степан. А колдун внезапно посмотрел на него, и под этим взглядом солдат аж вжал голову в плечи.
— А ты отгоняй… мух, — сказал он и, резко развернувшись, вышел.
А Иннокентий принялся разглядывать свинину. Мясо было довольно свежим, хорошим. Где они его взяли? Даже в столовую для колдунов Управления уже давно такого не завозили, в основном готовили из консервов и солонины. Кого ограбили эти люди? Не иначе какое-то крестьянское хозяйство за городом.
С трудом оторвав взгляд от мяса, он оглядел зал. Клетка теперь тут осталась всего одна — куда бунтовщики дели остальные, было не очень понятно. Впрочем, они могли их просто продать, все-таки серебро. Да, внутри стальные прутья, но слой серебра очень толстый, ведь клетки рассчитаны на сильных дивов, и, кроме того, эти люди могли не знать о том, что внутри стальная сердцевина. Что же случилось с остальными дивами и оставшимися на службе колдунами? Люди последние дни почти не выходили из кабинетов, их дивы приносили им туда оставшийся в запасах паек. Да и некуда им было выходить и некогда. Они удерживали щиты, чтобы хоть как-то защитить здание от обстрела. А по коридорам, кроме прочего, бродили демоны.
Мясо продолжало источать туманящий разум запах. И становилось все труднее сдерживать себя. Ну нет. Развлекать бунтовщиков, бросаясь на решетку, он точно не станет. И ни на какие сделки с ними не пойдет. «Мы власть». Подонки, голь, отребье.
Иннокентий знал, как можно отвлечься от голода. Тем более, измученный уставший организм хотел этого не меньше, чем есть. Он закрыл глаза и отключил все мысли и те чувства, которые смог. И почти мгновенно заснул.
Когда он проснулся, мяса уже не было. И ощущал он себя намного бодрее, чем накануне. Ребра уже почти восстановились. Несмотря на въедающееся в тело серебро, раны, хоть и медленно, но все же затягивались. Он снова повернул голову — охранники сменились, этих людей он не знал. Один из них сидел, откинувшись на стуле, второй спал, сложив руки на столе и уткнувшись в них головой.
Была или поздняя ночь, или раннее утро. Иннокентий обычно хорошо чувствовал время, но сейчас ощущение не работало, он спал слишком глубоко. И именно поэтому ему удалось так хорошо восстановиться.
Нет, так дело не пойдет. Если он позволит себе спать — пытка может затянуться надолго. И, кто знает, может, голодом и болью им и правда удастся его сломать? Это недопустимо.
Он еще раз оглядел зал и вспомнил, как он вошел в него в первый раз. Стены еще не были оштукатурены, пол вымощен едва ли наполовину, никакого алатыря. Зато пыль стояла коромыслом, имелись строительные леса и рабочие в пропахшей краской и известкой одежде.
Иннокентий был еще рядовым дивом, а его хозяином — старший следователь. Он и отправил подручного в подвал, чтобы узнать, как там идут дела. Никто из служащих не захотел спускаться и дышать пылью. Но все считали дни до переезда в это огромное, удобное и комфортное здание, сильно отличавшееся от крохотных комнаток и подвалов бывшего Приказа.
Воспоминания. Вот чем он займется. Если он начнет их прокручивать с момента первого поступления на службу, то это займет много, очень много времени и позволит не заснуть. А как воспоминания закончатся, он может прокрутить их заново.
Он закрыл глаза, и…
— Папенька, папенька, приняли, приняли! — молодой хозяин взбежал по белым ступеням особняка и ворвался в дом, размахивая бумагами. Гонец только что прибыл из столицы, и Федор немедленно бросился к карете, едва не опередив самого Иннокентия. Фамильяр Стрельниковых принял пакет с государственной печатью и протянул его молодому хозяину с поклоном. Тот моментально сорвал печать и, вглядевшись в бумаги, издал такой радостный вопль, словно ему снова стало шестнадцать лет. И рванул в дом.
— Я поеду в столицу! Государю буду служить! В Тайном сыске!
Глава семьи вышел из столовой, потянулся, протянул руку и посмотрел бумаги. И поманил Иннокентия.
— Собери вещи Федора. И сам приготовься. Тоже служить поедешь. Следи за моим сыном. Пить и в карты играть не давай, понял?
Из воспоминаний его выдернул резкий запах мяса и чеснока. И железа и пороха. Иннокентий открыл глаза. Прямо перед его носом маячил кусочек сала, нанизанный на штык.
— Жри давай!
А вот и Степан… Значит, снова заступил в караул. За его спиной стоял колдун, и на этот раз никакой улыбки на его лице не было. Зато Иннокентий сумел выдавить из себя ее подобие, хотя нестерпимо хотелось вцепиться в этот кусочек зубами, да так, чтобы сталь штыка захрустела.
Нет, больше всего хотелось вцепиться в горло проклятому мятежнику. И рвать, рвать в клочья, наслаждаясь теплым, дымящимся мясом. А потом уже приняться за Степана. И за второго, как его… память начинала подводить. Зато улыбка стала вполне натуральной, и Иннокентий даже, кажется, ощутил запах кровавой разорванной плоти. И отвернув голову от куска сала, медленно и монотонно проговорил:
— Я не служу преступникам и бунтовщикам. Я служу только государству.
Он снова погрузился в память.
— Ну вот, готово, — его светлость князь Бестужев, отступая на шаг, указывает на Иннокентия, стоящего в центре алатыря: — А ну-ка, Иннокентий, назови свои высшие приоритеты.
— Служба государю нашему и защита его. Служба Российской Империи, защита и поддержание закона и порядка, — тихо, но твердо говорит он.
— Подумать только… — это голос графа Ростопчина, его будущего хозяина, — даже не верится. А ведь перекрылись обычные-то приоритеты… и все, никак теперь не стереть, а, ваша светлость?
— Никак, — в голосе князя Бестужева звучит неприкрытая гордость, — только если в Пустошь отправить.
— А ну как сожрет он меня? Сбежит?
— Может, и сбежит. Да только когда поймают его — снова служить станет. Не украсть его теперь у государства и себе не присвоить.
— Небывалое чудо…
В ушах Иннокентия раздался грохот аплодисментов.
…Он уже не чувствовал ни боли от ударов, ни запаха еды. Иногда его вынуждали открывать глаза, и тогда он, произнеся: «Я не служу преступникам и бунтовщикам. Я служу только государству», — снова закрывал их и опять уходил в воспоминания.
Он помнил, как выглядел Владимир после двух недель серебряных колодок. Сам Иннокентий, наверное, теперь выглядел почти так же — истощенный, обтянутый лохмотьями кожи скелет, едва шевелящий губами. Да слышал ли кто-то, что он говорит? Это уже не было важно. Даже воспоминания теперь появлялись обрывками: вот он, Владимир, закованный в колодки, а вот он же, во время смертного истязания, которое никак не мог пережить, но пережил… даже запах его настолько силен, что…
Иннокентий медленно приоткрыл глаза. Нет, это не воспоминание. Перед ним, отделенный лишь прутьями клетки, стоял Владимир. В высоких хромовых хозяйских сапогах, в военной форме. Ворот его формы был наглухо застегнут, но Иннокентий был уверен — под ним ошейник. А на самом вороте были нашиты красные полоски — такие же, как у мятежного колдуна и его подручных.
Владимир встретился с ним взглядом. Лицо его ничего не выражало. Он обернулся к стоящему чуть поодаль колдуну:
— Он умирает, хозяин. Вам его не подчинить.
— «Товарищ Дзержинский», — поправил его колдун, — я уже говорил: тут больше нет хозяев и рабов.
— Как прикажете, товарищ Дзержинский, — проговорил Владимир и добавил: — Я знаю его много лет. Его не сломать.
— Ты сказал, что можешь поговорить с ним.
— Да. Но наедине. И пусть мне принесут еду. Много.
Колдун посмотрел куда-то в сторону:
— Степан, принеси из кухни каши. Все, что осталось от завтрака.
— Будет сделано.
Хлопнула дверь. Иннокентий снова прикрыл глаза. Но воспоминания не шли.
Владимир. Он возвращался на службу даже когда и приоритетов-то у него еще никаких не было. Он не ушел сейчас, когда погиб его хозяин, и защищал Управление до последнего. Почему он с ними? Как его смогли так быстро сломать?
Иннокентий снова открыл глаза. Владимир так же неподвижно стоял и смотрел ему прямо в лицо. Глаза его стали совсем прозрачными. Последний раз он поднимал взгляд на Иннокентия очень давно, в самом начале своей службы, будучи еще совсем диким и совершенно неуправляемым. Потом, даже когда они служили одному хозяину и Владимир из двух дивов был главным, он не бросал вызова. Но сейчас… от него ощущалась сила и власть.
«Мы сейчас власть», — вспомнил Иннокентий слова мятежного колдуна. Неужели и Владимир стал частью этой преступной, варварской «власти»?
Снова скрипнула дверь, и до Иннокентия донесся запах еды.
— Поставь на стол и уходи, — не оборачиваясь, велел солдату Владимир.
— Ты кто такой, чтобы мне указывать? — возмутился Степан и демонстративно грохнул котелком по столу. — Мне Феликс Эдмундович пост покидать не приказывал.
Владимир медленно повернулся и постучал пальцем по красной полоске на воротнике. И тогда Иннокентий рассмотрел на ней какие-то прямоугольники. А спустя миг Владимир сорвался с места, и его острые, похожие на кинжалы зубы щелкнули возле уха незадачливого солдата.