До завтрака сбегал на разминку. Мороз — 24 градуса. Дышать невозможно, дышал только носом и в шерстяную варежку.
На той стороне шоссе, где раньше летом росла кукуруза в полтора человеческих роста, возникла металлическая ограда, вырыт глубокий котлован. Наверное, возведут что-то многоэтажное. Жаль. С этих мест открывается широкое поле, кусты, мелкая речка Сетунь. А за речкой опять поле. А справа, на взгорке — резиденция Патриарха Русской православной церкви Алексия Второго — Храм Спаса Преображения. С Алексием Вторым у меня однажды состоялся короткий разговор, но о нём как-нибудь потом.
4 февраля. В № 12 «Нашего современника» прочитал письмо Татьяны Глушковой к Станиславу Куняеву. И отчего-то расстроился. Я с ней знаком, как-то рядом жили здесь, в Переделкине. Измученная тяжёлой болезнью, она уже не была столь привлекательна, как прежде. В своём номере на втором этаже Нового корпуса она часто курила, кашляла, расспрашивала меня о Петербурге. В газете «День литературы» прочитала статью Владимира Бондаренко о творчестве писателей Москвы и Ленинграда-Петербурга. В том числе обо мне, точнее, о моей книге «Приговор» и одном из её героев — Сергее Довлатове. Бондаренко назвал его прозу «плебейской».
Глушкова спросила, есть ли у меня с собой эта книга, и попросила почитать. Я подарил ей «Приговор». Через несколько дней она предложила зайти к ней и сказала, что всю книгу она ещё не прочитала, а прочитала только мемуарную повесть про Довлатова.
— Знаете, Ваня, — сказала она, — я думала, он хуже. А, если судить по вашим воспоминаниям, он не так плох. По крайней мере, я почувствовала в нём живое, но как будто давно устоявшееся. Только сейчас подумала, что плохо знаю ленинградских писателей. Хотя одного, кажется, знаю — Виктора Максимова. Да, я прочитала его книгу стихов «Тавро». Нет, знаю двух ваших поэтов — Г орбовского и Максимова.
— Мои друзья! — не скрывая радости, кивнул я.
Теперь, читая письма Глушковой, я был поражён, сколь несвободна она в выборе знакомых и друзей. Я не мог думать, что письма написаны ради писем, — слишком угадывался якорь, который держал её в темноте, не давая сдвинуться в сторону света.
Куняев напечатал в этой же книжке журнала два своих письма к Татьяне. Но было в них некое отличие от письма Глушковой, нечто такое, что при чтении царапало.
5 февраля. Из «ЛГ» узнал, что в Литературном институте новым ректором избран «писатель и учёный Борис Тарасов». Вместо Сергея Есина, которого я знал с тех давних пор, когда прочитал его роман «Имитатор». Лет шесть-семь назад он вместе с председателем Международного союза книголюбов Сергеем Шуваловым приезжал в Петербург, где вручил Николаю Скатову, Глебу Горбовскому и мне дипломы и удостоверения Действительных членов Академии Российской словесности. Здесь же назначили меня руководителем Питерского отделения этой Академии.
Вечером в мой номер постучали. Открылась дверь — на пороге всё моё семейство, включая Марию. Приехали забрать меня.
Когда вернулись домой, позвонил Борис Орлов. Попросил, чтобы я приехал в Петербург, нужно завершить передачу дел (нотариус, договоры, личные дела писателей и проч.).
Звонила Галя Чернышёва. Она в Петербурге, у тяжелобольной двоюродной сестры.
9 февраля. Петербург. Мы с Борисом Орловым наконец выполнили все формальности по передаче дел. Никогда раньше я не общался с ним столь длительное время. И только сейчас увидел, сколь болезненно воспринимает он каждое твоё слово, в особенности слово критики.
Встретился с Г алей Чернышёвой, многое вспомнили: 39-ю среднюю школу, которой уже нет — при строительстве путепровода над Товарной станцией её снесли; директора Марию Адольфовну Войцеховскую, которой сейчас 83 года, но держится она молодцом. Наших одноклассников — Ларису Кривову, Раису Железную, Светлану Пушкину, Толика Ладутько. Г алочка Чернышёва — моя первая любовь, если наши тогдашние отношения можно назвать любовью, — была идейной комсомолкой и активисткой. Отличницей. Пианисткой. Из тех, кто души не чает в школе и учителях. Явная противоположность бездельнику и безобразнику Сабило, который интересовался только теми предметами, которые ему нравились. И как такое могло случиться, что мы с нею стали друзьями?! Вместе ходили во Дворец пионеров. Она — в геологический кружок, я — в хореографический. Однажды она позвала меня в геологический. Руководитель кружка дал задание написать возможно большее число городов на букву «к». Я — благодаря тому, что постоянно играл в «города» (ты называешь город, а твой соперник должен назвать другой, начинающийся на последнюю букву названного тобой города), — назвал больше всех. Руководитель меня похвалил и пригласил в свой кружок.
В помещении, где они проводили занятия, была огромная клетка с орлом. Орла звали так же, как самые дешёвые сигареты, — Памир. Руководитель предупредил меня, чтобы не совал пальцы в клетку. Но я таки сунул, и Памир клюнул меня, поранив руку до крови. Руководитель строго посмотрел на меня и сказал: «Прощай! Больше мы тебя у нас не ждём».
Галина Ниловна Чернышёва — дочь полковника ГАИ, мать двоих сыновей и троих внуков. Выпускница Московского полиграфического института. С мужем давно развелась. Она той редкостной породы женщин, которые никогда никого не обвиняют и всегда строго относятся к самим себе: к своим словам, поступкам, чертам характера.
В нашу с нею встречу она подарила мне талантливо сотворённую ею картину из разноцветной кожи: ночь, звёзды, растущий месяц освещает занесённую искрящимся снегом, взбегающую на холм деревню, палисадник с низкой оградой, заснеженные деревья. На самой вершине холма — маленькая церковь с православным крестом. И столько в этой морозной деревушке с дымком из трубы и светящимися окнами тепла и уюта, что хочется оказаться там, в тишине и покое.
12 февраля. Открылась Зимняя Олимпиада в Турине. Теперь в течение двух недель можно включать телевизор.
13 февраля. Москва. Играю с внучкой. У неё масса желаний. Их нельзя подавлять. Желание ребёнка — желание божества. Она уже давно стоит, а сегодня сделала несколько шагов. Значит, пошла. Ей 10 месяцев и 17 дней. Постаралась к маминому дню рождения, к 16 февраля.
14 февраля. Позвонил Бояринов и сказал, что мне необходимо приехать в МСПС и написать заявление. К работе я должен приступить с 1 марта.
22 февраля. Юбилей Феликса Феодосьевича Кузнецова — 75 лет. Гостей — полный конференц-зал МСПС. Кузнецов подтянут, несуетлив. Рядом с ним за столом его жена Людмила Павловна и дочка Мария. В своём коротком слове Феликс Феодосьевич сказал о своей родине — Вологодчине. О том, что в своих литературных трудах о писателях Рубцове, Абрамове, Белове и других вологжанах старался подчеркнуть главное — их любовь к Родине и неравнодушие к тому, что у нас происходит. Почти ничего не сказал о своём, по сути, главном деле — поисках рукописи «Тихого Дона» Михаила Шолохова как главного доказательства авторства романа великого русского писателя.
23 февраля. День Защитника Отечества. До недавнего времени — День Советской Армии и Военно-морского флота. С переименованием исчезла конкретика — что же мы празднуем? Нам с Сашей наши женщины надарили подарков — рубах и галстуков.
Праздник праздником, а Марию надо развлекать. И самим развлекаться. Собрались вчетвером и поехали в парк Горького. Ольга с Машей в коляске отправилась бродить по заснеженным аллеям, а мы с Сашей взяли коньки напрокат. Нас предупредили: коньки, в особенности ботинки, плохие, но мы взяли. Конечно, плохие, но чтобы настолько! Мой левый уже через полторы минуты стал натирать ногу выше голеностопа. Коньки хоккейные, игровые, очевидно, б.у. Я к таким не привык. Я когда-то носился на прогулочных, «хоккеях» старого образца и беговых. Даже был победителем Кагановичского района города Минска среди младших школьников. А на этих и устоять трудно. Пришлось освободиться досрочно.
27 февраля. По утрам в Крылатских холмах делаю пробежку — до полутора километров, потом зарядку, типа разминки, и упражнения с резиновым бинтом. Иногда беру с собой две восьмилитровых бутыли и набираю там воду из родника. Заповедное место, щедрый источник «Рудненская Божья Мать», о котором жива давняя молва, что он чудотворный, что воду из него пил царь Иван Грозный. Наверху, на высокой горе — храм Рождества Пресвятой Богородицы. Служители и прихожане храма заботятся о роднике, приводят в порядок подходы к нему. Есть иконка и молитва, нужно будет переписать.
Мария не желает одеваться, не даёт себя одевать. Вряд ли это каприз, скорее отстаивание своей независимости. Сейчас почти все хотят быть независимыми. Особенно это заметно по бывшим республикам Советского Союза. Жили в одной семье, а как только оставили её, завопили: «Мы — независимые!» От кого? От «старшей сестры» — России? Так вы же при ней жили лучше и богаче, нежели сейчас! И лучше и богаче, чем она сама! И не столь массово, как сейчас, покидали родную землю. Особенно прибалты. И какая же это у вас независимость, если вы в полупоклоне и с протянутой рукой всё время что-то выпрашиваете у Запада? В том числе розги для наказания России.
1 марта. Первый мой рабочий день в так называемом «Доме Ростовых», описанном Львом Николаевичем Толстым в романе «Война и мир», начался в 11–00. В советское время здесь располагался Союз писателей СССР. Ныне его правопреемник, точнее, «продолжатель традиций» — Международное сообщество писательских союзов (МСПС). Кабинет невелик, на 2-м этаже, в смежной с отделом кадров комнате. В нём шкафы и полки с книгами, старыми законами СССР, РСФСР и личными делами писателей (эх, если бы тут оказался Коля Коняев!). Окно на Б. Никитскую, письменный стол, настольная лампа (зелёная), три стула, врезанный в окно кондиционер. А что ещё нужно! Не место красит человека. Сел к столу и хотел позвонить домой — сказать, что я уже на месте. Но тут с книжкой в руке пришла помощник Михалкова — Людмила Дмитриевна Салтыкова. Она порадовалась, что нам предстоит вместе работать, и стала высказывать своё мнение о некоторых сотрудниках: эта — бездельница, и если что-то делает, то, как правило, только для себя, этот — пьянчужка и бездельник, а тот — слишком большого о себе мнения.