Пусть это всё промчится мимо…
Никто не может дать его,
Твоё великое тепло,
Которое неповторимо.
8 апреля. У меня в кабинете. Разговор с А.В. об «Открытом ринге», он требует продолжения романа. При этом просит обязательно поместить в книгу и его образ. Для равновесия. Он страдает манией величия, так как считает, что никому не дано так гениально материться, как ему.
— Равновесия в чём или с кем? — спросил я.
— Для общего равновесия.
— Мне кажется, общего равновесия ни среди людей, ни среди литературных героев не бывает. А на образ вы пока не тянете.
— И почему же?
— Много пьёте и сквернословите. Вот когда бросите, тогда посмотрю.
— Мне не бросить, — вздохнул он. — Я у цыганки гадал на курево и питьё — она сказала, что буду курить «до дней последних донца». И пить тоже. Н-но! — вскинул голову. — Никто за меня не сделает того, что делаю я. Никто не напишет за Шекспира — Гамлета, за Пушкина — Евгения Онегина. А вот за учёных — можно. Если не Иванов открыл, то Петров, Сидоров, Алфёров… Недаром бывают одновременные открытия: законы Гей-Люссака, Бойля-Мариотта… Вам известен пример, когда два автора написали бы Дон Кихота или Печорина?
— Ну, пожалуйста: Ильф и Петров, братья Стругацкие…
— Сравнили! Это же хохмачи, Одесса-мама. Они вам наплетут веников. Не всяк писатель, кто пишет. Я ж вам про Дон Кихота!
— Не обижайте учёных, они трудятся не меньше нашего. К тому же Дон Кихот был всегда, точно так же, как закон всемирного тяготения. Но понадобился гений Сервантеса и Ньютона, чтобы явить их миру.
— Согласен. Хотя учёные часто пашут впустую, когда теория не находит практического подтверждения. Учёные! До сих пор не могут ответить на вопрос, что первично — яйцо или курица.
— В науке даже отрицательный результат — положительный, — напомнил я. — И на ваш риторический вопрос можно дать риторический ответ: а что первично — день или ночь?
— Это да. Но сколько ещё продлится жизнь книги как бумажного издания? Возможно, она будет существовать всегда, но в малом, строго дозированном количестве. Чтобы выпустить книгу, нужно много леса, воды, производственных площадей. Но, может быть, тогда исчезнут книги-пустышки? А хорошие книги останутся?
— Непременно. Наши с вами — точно останутся!
— Вы полагаете?
— Конечно! Иначе зачем мы их пишем — спросил я и почувствовал, что наш вялотекущий разговор может продолжаться как минимум до Нового года. Уже собрался протянуть руку, чтобы попрощаться, но тут он встрепенулся:
— Я, собственно, не за этим сюда. Я вот о чём: не повторить ли вам попытку из- браться в Думу? Не за горами новые выборы, вы — видный литературный и общественный деятель, кому, как не вам? А мы, писатели, поддержим вас, и не только писатели…
— Спасибо, дорогой, но я ещё не отошёл от прежних выборов.
— Я знаю, вас обскакал этот проныра Шелищ, который отстаивает права потребителей. Но кто у нас потребители? Нищета, вроде нас с вами? Или братва, сделавшаяся в одночасье у1р-покупателями?
— Обошёл меня не только Шелищ, но и Юрий Шутов, который в Крестах…
— Ну, этот понятно, этот позиционирует себя как патриота. К тому же зэк, а у нас народ душевный, только дай кого-нибудь пожалеть.
— Вы считаете это недостатком?
— В известной степени. Нужно и народу иногда включать мозги, чтобы проснуться. Равно и товарищам коммунистам, которые выдвинули вас по Центральному району, где сплошные, по вашему выражению, межняки, а межняки знают, кто им нужен во власти и за кого голосовать… Как видите, читал ваш роман!
Он достал носовой платок, вытер лоб и щёки и несколько смущённо продолжил:
— Я почему вам это предлагаю? Во-первых, надоели в телевизоре жирные депутатские гуси, а во-вторых, я разошёлся со своей гражданской женой, и, оказалось, негде жить. Гражданская жена то же самое, что гражданская война. Пристроился пока у одной сердобольной, но у неё муж сидит, через два года освободится. Куда мне тогда? А так вы меня взяли бы своим депутатским помощником…
Зазвонил телефон, я потянулся к трубке, но он поднял руку и качнул головой — попросил не брать. И, смущаясь, продолжил:
— Вообще-то я не меркантильный человек, но жизнь такая, хоть в петлю полезай. Потом как-нибудь вернёмся к разговору, но вы от идеи насчёт Думы не отказывайтесь. Лучше всего по рабочему району, по Кировскому или Невскому. Я прописан в Невском.
— Спасибо, подумаю, — сказал я.
Когда он ушёл, я вспомнил, что Юрий Титович Шутов несколько лет назад был у меня здесь, в писательской организации. Позвонил по телефону, попросил о встрече и приехал — невысокого роста лысеющий брюнет, с внимательными, слегка бегающими глазами. Положил мне на стол свои книги на вступление в Союз писателей России. Название одной из них я помню — «Собчачье сердце». Я перелистал книги, довольно хорошо изданные и не лишенные отдельных достоинств — бойкий слог, интересная интрига, но обе они — о Собчаке. — «Это что же, наш мэр вас так вдохновил, что вы смогли написать о нём аж две книги?» — спросил я. «А вы ещё не поняли, насколько интересен этот антигерой? О нём бы — сатирическим пером, но, к сожалению, сей жанр мало кому доступен». — «Хорошо, я покажу ваши книги председателю приёмной комиссии Ивану Ивановичу Виноградову».
Моя жена Галина длительное время работала начальником отдела в статистическом управлении Ленинграда и Ленинградской области. В то время Юрий Шутов был первым заместителем начальника управления, и Галина неплохо знала его как хваткого, быстро соображающего человека. Он никогда не мелочился, не «искал блох» в документах, которые приносили ему на подпись. Мгновенно находил суть и тут же подписывал. Прост в обращении, энергичен — типичный комсомольский лидер.
Узнав о том, что Шутов собирается вступать в Союз писателей, она сказала: «Уже то, что он идёт к вам, а не к Чулаки, говорит о многом. Не знаю, что там у него за книги и каковы их достоинства, но если это действительно литература и вы его примете, то не пожалеете. С его энергетикой, связями, способностью действовать у вас не будет материальных проблем». — «Но ты не забывай, что нынче это одна из самых скандальных фигур в нашем городе. А нам с нашей бедностью ещё не хватает вляпаться в историю с приёмом уголовника». — «Я сомневаюсь, что он в такой мере уголовник, как его представляют. Я немножко разбираюсь в людях».
Иван Иванович Виноградов вернул мне книги Шутова и сказал, что он вполне может быть членом нашего Союза. В Москве, а там были наслышаны об этом человеке, я разговаривал с Ганичевым — Валерий Николаевич усомнился в необходимости такого приёма и посоветовал не торопиться и посмотреть, как будут дальше разворачиваться события вокруг этого имени. Стало ясно, что он как руководитель Союза и председатель приёмной коллегии не пропустит Шутова в нашу организацию, и мы дело Шутова отложили. Хотя потом я часто вспоминал нашу с ним встречу и сочувствовал Юрию Титовичу как человеку преждевременному, двинувшемуся с открытым забралом на ветряную мельницу.
Когда подростком читал Сервантеса, мне всё время хотелось как-то войти в книгу и остановить Рыцаря Печального Образа от неразумных поступков. Объяснить ему, что так, как он, нормальные люди не поступают. И только потом, годы спустя, я понял, насколько, по сравнению с нами, нормальный человек Дон Кихот. Нормальный, потому что храбр как никто и бескорыстен, как мать-природа.
9 апреля. Вечером дома вспомнил визит А.В., и сделалось тревожно. Решил продолжить разговор, позвонил ему домой. Трубку взяла его бывшая гражданская жена, и не успел я заикнуться, что мне нужен А.В., как она, что называется, отбрила:
— Нет его, и больше не звоните. Пис-сатели!
Я пожалел, что не спросил у него нынешний домашний телефон. Позвонил нескольким писателям из тех, кто чаще других общается с ним, но никто из них не смог помочь.
14 апреля. Дом журналиста. Юбилей журнала «Нева». Казалось бы, праздник — день рождения одного из самых знаменитых литературных журналов города и страны, а радости нет — издание еле выживает. За весь вечер главный редактор Борис Николаевич Никольский ни разу не улыбнулся. Будто на похоронах…
Я вспомнил, как несколько лет назад творческую интеллигенцию Питера пригласили в Русский музей на встречу с министром культуры М. Швыдким. Тогда шла подготовка к предстоящему юбилею — 300-летию Санкт-Петербурга. Швыдкой долго говорил о планах торжеств, не забыв дать сигнал «своим», либералам: «Подготовку осуществляем МЫ, и МЫ же будем заниматься делами культуры после юбилея». И подумалось: «Значит, ничего положительного в культуре осуществляться не будет». — «МЫ также решили, — продолжал Швыдкой, — материально поддержать наши толстые журналы: “Новый мир”, “Москва”, “Знамя”, “Октябрь”, “Юность”». — «А “Наш современник” и “Молодую гвардию”»? — спросил я. — «У “Нашего современника” дела идут хорошо, — ответил Швыдкой. — У него на сегодняшний день самая большая подписка, так что он в материальной помощи не нуждается».
Рядом со мной сидел главный редактор журнала «Нева» Борис Николаевич Никольский, я посоветовал:
— Он не назвал «Неву», уточните почему.
— Не надо, — сказал Никольский. — Обойдёмся. Он, если вы заметили, назвал только московские журналы. И то не все.
15 апреля. Школа № 13. Конкурс юных поэтов и прозаиков. Выступают победители. Много интересных стихов и рассказов. И никакой «попсы». Запомнилось: «Выпал первый снежок, с крыши падает капелька — кап. Вышли куры, во двор и оставили крестики лап».
В разговоре о литературе с начинающими авторами меня попросили назвать троих-пятерых наиболее близких мне писателей. Я сказал, что стольких не могу, могу либо одного — Пушкина, либо две сотни или даже больше.
17 апреля. Из Минска приехал Олег, сын Анатолия Аврутина. Привёз огромную коробку — к моему дню рождения. Я встретил его на вокзале.
— Никак посуда? — испугался я.
— Не совсем. Отец приказал не говорить, пока вы дома не откроете.