— Согласен, но мне кажется, что, если лицо искажено гримасой боли или отчаяния, оно смотрится еще ужаснее. Лично я считаю, что скульптор не должен слишком натурально изображать чувства и позы. Их надо лишь слегка наметить, пусть зритель сам додумает остальное. Иначе, если мастер переусердствует, получится пародия на человека, что-то вроде кукольного театра. Взять хотя бы этого кошмарного «Лаокоона и его сыновей»!
— Здорово, что ты про него вспомнил, я его тоже терпеть не могу! — радостно воскликнул Жильбер.
Жан-Марк приятно удивился тому, насколько близки их вкусы. Да, все-таки он был прав, отказавшись от сегодняшнего похода в «Бигарад». По телефону все прошло гладко. В качестве предлога он выдумал дополнительные практические занятия. Валери вроде бы даже и не удивилась. Сейчас она, должно быть, веселится с друзьями: сыплет заранее заготовленными остроумными словечками, пьет из стакана Ника, танцует щека к щеке с Бертраном… «Что ж, пусть, если ей это нравится!» — подумал Жан-Марк и тут только заметил, что идет рядом с Жильбером. Интересно, как долго они шли в ногу?
Переходя из зала в зал, Жан-Марк и Жильбер то восхищались сдержанной наготой подростка, то размышляли над куском мрамора, из которого вырывался наружу мужской торс с напряженными от мучительной боли мышцами, то пытались разгадать тайну лица с отбитым носом и сложенными в чувственную улыбку губами. Время от времени, по знаку экскурсовода, посетители сбивались в плотные группы и окружали какой-нибудь из мировых шедевров.
— Пошли дальше, — шептал Жильбер, — я не могу слушать эту ахинею.
Внезапно погас свет. Все скульптуры, кроме одной, растворились в темноте. В центре «Зала кариатид» луч прожектора высветил изваяние Дианы-охотницы. Шея богини была длинной, ступня узкой и изящной, рукой она нащупывала стрелу в висевшем у нее на плече колчане. Рядом резвилась лань.
— Тебе нравится? — спросил Жильбер.
— Нет, по мне, так слишком слащаво, — ответил Жан-Марк.
— К тому же у нее такое тупое выражение лица! Мне кажется, греки в принципе не умели изображать женщин. У них получались или грудастые матроны, или плоские девицы с мальчишескими фигурами!
Когда в зале вновь зажегся свет, Жильбер углубился в правую нишу и замер перед очередным надгробием, изображавшим юношу с поднятыми вверх и соединенными над головой руками.
— Ты не находишь, что это уже лучше? — заметил Жильбер.
— Без сомнения. Почему они засунули его в угол?! Здесь же его никто не увидит! Идиотизм! — возмутился Жан-Марк.
Просветленное выражение лица, мягкость жеста, зернистая фактура мрамора, каждая деталь отдельно и все вместе создавали впечатление полного совершенства. Довольно долго они простояли перед этим юным незнакомцем, потом пошли дальше. Рассматривая каждый новый экспонат, Жан-Марк и Жильбер радовались полному совпадению своих мнений и оценок. Снизойдя все же до «Венеры Милосской» и других божественных знаменитостей мирового масштаба, они, уже больше ни на что не отвлекаясь, направились к более необычным экспонатам. Им казалось, что в тайну этих архаичных изображений, кроме них двоих, не дано проникнуть никому. Очень древняя статуя Аполлона с увечным фаллосом, сатир, играющий с ребенком… Внезапно Жильбер остановился перед скульптурной композицией, представляющей двух подростков, слегка склонившихся друг к другу. Один из них, с отколотой правой рукой, как будто что-то читал по своей левой ладони. Другой, положив левую руку на бедро, правую как-то странно, растопырив пальцы, держал над затылком своего друга, при этом глядя на него с братской нежностью. Оба были наги, но гармоничные линии мускулатуры, едва проступавшие сквозь мрамор, придавали их облику необыкновенную чистоту. Даже пенисы, отчетливо видимые среди кудрявых волос, не нарушали гармонии этого скульптурного ансамбля. Навеки оставшиеся молодыми тела были глубоко целомудренны и полны достоинства. Вечная юность, благородство, жизнь на лоне природы и мужественные игры — вот что пришло на ум застывшему перед пьедесталом Жильберу.
— Боже мой, какая красота! — восхищенно прошептал он.
— Да, — подтвердил Жан-Марк и, наклонившись, прочел надпись на табличке: — «„Орест и Пилад“, архаический стиль, слепок со скульптуры, относящейся к пятому веку до нашей эры».
— Когда смотришь на них, то возникает ощущение, что люди, жившие в Древней Греции, обладали каким-то особенным секретом счастья, который мы утеряли, одевшись в мрачные одеяния и придумав, начитавшись Библии, дурацкие правила приличия, — сделал вывод Жильбер. — Орест и Пилад! Два друга…
— Ладно, пойдем, — позвал его Жан-Марк.
Они покинули зал античной скульптуры и оказались у подножия монументальной лестницы в тот момент, когда вновь погас свет. На этот раз луч прожектора был направлен на верхнюю площадку, где высилось изваяние Ники Самофракийской. Словно фигура на носу корабля, она, раскинув мощные крылья, летела вперед на фоне ночного неба, величественная и обезглавленная. Под сильным напором ветра одеяние богини, собираясь в складки, плотно облегало ее живот, бедра и грудь.
— Она кажется красивой, потому что у нее нет лица, — дал свою оценку Жильбер. — Если кто-нибудь откопает ее голову, это будет катастрофа!
— Ну что, будем подниматься в другие залы? — спросил Жан-Марк.
Жильбер колебался.
— Я думаю, хватит, — ответил он наконец. — Нельзя за один раз переварить такое количество шедевров. Все впечатления смешаются в одну кучу. Может быть, мы пойдем к тебе? Я бы очень хотел посмотреть, как ты живешь.
Еще вчера Жан-Марк отказался бы показать свою комнату Жильберу, но сегодня утром тайком приходила Аньес. Теперь у него дома полный порядок.
— Хорошо, пойдем, — согласился Жан-Марк, — но предупреждаю, я живу в комнате для прислуги.
— Подумаешь!
Они вышли и сквозь холодную ночь направились пешком к дому Жан-Марка. Проходя по рю Бонапарт, Жан-Марк показал Жильберу окна квартиры, где прошло его детство.
— Ты переехал после того, как поссорился с отцом? — поинтересовался Жильбер.
— Нет, раньше.
— Почему?
— Чтобы ни от кого не зависеть.
— А что для тебя означает независимость? Возможность спать с девушками?
— Не только, но и это тоже.
— У тебя их было много?
— Несколько.
— А у меня не было ни одной, — усмехаясь, признался Жильбер. — Наверно, я кажусь тебе болваном. Через три недели мне стукнет восемнадцать, а я еще не знал женщин!
— Ты мне абсолютно не кажешься болваном. Все это дело случая. И вообще, мне кажется, что чем позже начнешь, тем лучше…
Какое-то время они шли молча, потом Жильбер сказал:
— Знаешь, что я попросил у дедушки с бабушкой ко дню рождения?
— Нет.
— «Моррис»[19]. Они согласны!
— Но у тебя же нет водительских прав!
— Я сдам экзамен на права. Со мной занимается Леон.
— Леон?
— Да, наш шофер. Мне кажется, восемнадцать лет — это важная веха в жизни. Правда?
— Да, так считаешь, пока тебе самому не исполнилось восемнадцать, а когда исполнится, то думаешь уже по-другому.
— В общем, все так же, как с девушками!
— То есть?
— Вначале это кажется необыкновенным, а вот потом…
— Да и потом неплохо! — рассмеялся Жан-Марк.
Они уже шли по рю д’Ассас. На лестнице Жан-Марк еще раз предупредил Жильбера:
— Приготовься, старик, у меня очень тесно. Ты будешь разочарован. — Открыв дверь, он включил свет и пропустил гостя вперед. — Знаешь, выпить у меня нечего, — признался он. — Но, может быть, согласишься на яблочный сок?
— Да-да, конечно, — рассеянно отозвался Жильбер, — яблочный сок — это то, что надо.
Внимательно осмотрев комнату, он неожиданно воскликнул:
— Как мне здесь нравится!
— Издеваешься?
— Вовсе нет, уверяю тебя!
— Но ведь тут просто негде повернуться!
— Это не имеет значения. Зато сразу видно, что это твоя комната. А какой потрясающий вид на крыши Парижа! Каминные трубы, чередующиеся скаты, черепица, слуховые окошки, где-то далеко внизу городские огни! Клянусь, я без малейших колебаний променял бы свою комнату на твою!
Похоже, Жильбер говорил искренне. Пресытившись комфортом, дорогой мебелью, картинами, книгами, он, вероятно, действительно был бы не прочь, ради разнообразия, пожить в богемной обстановке. Жан-Марка охватила необыкновенная радость. Неожиданно ему самому очень понравилась эта комната, хотя раньше он почти не замечал, где живет. Он протянул Жильберу стакан с соком. Тот, сделав глоток, склонился над письменным столом. Взяв какую-то книгу, наугад раскрыл ее и прочел:
— «…доля имущества, которой можно свободно распоряжаться», «право прямого наследования по закону или по завещанию». Темный лес! Как ты это запоминаешь?! Лично для меня в слове «завещание» слышится что-то зловещее. Когда у тебя экзамены?
— Письменный — в конце мая, устный, думаю, в июне.
— Ты готов?
— Не совсем, но время у меня еще есть.
— А что будешь делать потом? Мне кажется, твоя ссора с отцом — это какая-то глупость! Он бы мог помочь тебе на первых порах.
Жан-Марк промолчал. Разве он мог признаться Жильберу, что, возможно, скоро ему предложат место на фармацевтическом заводе Шарнере-Дюпуйи и что оно будет во много раз лучше того, что могло ждать его в конторе отца? Хотя Жильбер наверняка и сам обо всем догадывается. Видимо, он затронул эту тему просто так, чтобы немножко подразнить его. Господи, а ведь завтра ему предстоит встретиться лицом к лицу с самим месье де Шарнере! Предстоит четко изложить свою позицию относительно его дочери, принять окончательное решение и связать себя обязательством на всю жизнь. Жан-Марка пробрала дрожь. В комнате было холодно. Повернув колесико, он включил обогреватель на полную мощность. Потом, почти убрав звук, поставил пластинку. По комнате тихо поплыли звуки Третьей симфонии Бетховена. Послушав немного, Жильбер спросил:
— Ты мне так и не сказал, почему Валери не пошла с нами в Лувр?