Поэтому нельзя примириться с мыслью, что этот верный путь должен быть оставлен для перехода к политике, которая в конце концов — игра ва-банк.
Как наша печать, так и наше правительство должны испытать все средства, чтобы не допустить вступления Америки в войну. От этого зависит исход войны.
После того как решение начать подводную войну принято бесповоротно, мои политические друзья, конечно, не могут думать о том, чтобы создавать трудности ее проведению. Они обязывают себя к воздержанию от публичных выступлений по этому поводу, которое диктуется бедственным положением нашей страны перед целым миром врагов. Но и противная сторона не должна усугублять трудности нашего положения, для того чтобы не рухнуло единственное, что еще может спасти нас, как бы ни сложились обстоятельства: тесное внутреннее единение нашего народа.
21 февраля фракция рейхстага одобрила позицию своих членов в хозяйственной комиссии по вопросу о подводной войне. При обсуждении два депутата, к великому изумлению остальных членов фракции, объявили себя сторонниками беспощадной подводной войны. Это были доктор Кессель и Макс Коген».
До самого отъезда американской миссии из Берлина у меня были с ней, правда, не непосредственные, очень хорошие отношения. Этим объясняется, вероятно, и то, что посол Герард, которого я привык ценить в качестве честного, умного и приличного человека, в критическую минуту пригласил меня вместе с Вальтером Ратенау, Петром Шпаном и несколькими другими лицами для заведывания значительной суммой денег, собранной в Америке для вдов германских воинов. Еще 9 февраля меня посетил один из членов американского посольства, желая проститься со мной. При этом он изъявил готовность взять с собой письма к моим друзьям в Англию. При всем уважении к этому очень умному человеку осторожность не позволила мне воспользоваться его предложением. Я удовольствовался тем, что просил передать моему английскому другу Рамзею Макдональду сердечный привет и благодарность за его мужественное поведение.
В эти же дни от Самуэля Гомперса, президента американских профессиональных союзов, пришла следующая телеграмма, адресованная германскому его коллеге Легиену:
«Легиену. Берлин. Не можете ли вы повлиять на германское правительство для того, чтобы избегнуть разрыва с Соединенным Штатами и таким образом воспрепятствовать мировому конфликту?»
Легиен, Бауер и некоторые другие вожди профессиональных союзов устроили совещание со мной. Мы согласились отправить следующий ответ:
«Гомперсу. Афель. Вашингтон. Германский рабочий класс с самого начала войны работал на пользу мира и является противником всякого расширения войны. Отклонение искреннего германского предложения немедленно начать мирные переговоры, продолжение жестокой голодной войны против наших жен, детей и стариков и открыто неприятелем признанные цели войны, направленные на уничтожение Германии, вызвали обострение войны. Воздействие с моей стороны на правительство обещает успех лишь в том случае, если Америка склонит Англию к отказу от голодной войны, противной международному праву. Я призываю американский рабочий класс не стать орудием подстрекающих на войну. Рабочий класс всех народов должен непоколебимо стремиться к немедленному миру».
Известна та травля против Германии, и в особенности против германских социал-демократических рабочих, которой впоследствии занимался Гомперс. Эта его деятельность принадлежит к числу самых черных страниц в истории современного рабочего движения.
К изложенному я хочу прибавить разговор с графом Бернсторфом, который до вступления Америки в войну был нашим послом в Вашингтоне. Правда, разговор этот произошел лишь три месяца спустя, вскоре после того, как послу, которого ненавидели в главной квартире, удалось наконец сделать первый доклад императору после возвращения в Германию.
Но по существу, разговор этот неразрывно связан с проблемой: подводная война и Америка. Он показывает еще раз, как правильно мы оценивали положение и как недопустима была какая бы то ни было оптимистическая надежда удержать Соединенные Штаты от вступления в войну, так же как и недооценка этого вступления.
Я встретился с Бернсторфом по его желанию в отеле «Эспланада». Он тотчас же заверил меня, что согласен с моей формулировкой целей войны. Это единственное требование, которое может быть выдвинуто, если мы хотим справиться с войной. Большое значение, по его мнению, имела и энергичная демократизация государства. Он хорошо знает настроение за границей. Он восемь лет был в Америке и до того четыре года в Англии. Наше правительство считают не только лицемерным, его считают также и слабым. Говорят, что если Бетман даже полон самых лучших желаний, то он ничего не может провести, потому что у нас господствует военщина.
Достаточно напомнить одно: общеизвестно, что Бетман и слышать не хотел о подводной войне. Тем не менее ее ведут. Почему? Потому что ее хотела военщина, которая господствует в Германии. В недавней беседе с императором он, Бернсторф, подробно высказался о внутреннем положении страны и подчеркнул необходимость пересмотра конституции. Император выслушал его замечания с большим интересом и в заключение сказал, что в дальнейшем информируется подробнее. По воле случая к императору тут же пришел Баллин. «Ничуть со мной не сговариваясь, он сказал императору то же, что и я. В ответ на это император попросил Баллина составить записку. Баллин тотчас же исполнил это желание, так что записка, вероятно, уже в руках императора».
Я могу заявить, что во всем, что касается войны и ее целей, Бернсторф придерживается совершенно одной точки зрения со мной. Если он не сказал этого прямо, то, во всяком случае, дал это понять настолько ясно, что никакого недоразумения в этом быть не могло.
Бернсторф сообщил, между прочим, следующую интересную вещь: он долгое время работал в том же направлении, в каком я работал в Германии.
Он совершенно убежден, что Вильсон не хотел войны и, напротив, энергично стремился к миру. Но после того, как в дело были пущены подводные лодки, ему, после всех предыдущих деклараций, не оставалось выбора. Вот он и использовал положение: во-первых, для создания значительной постоянной армии, во-вторых, для улучшения флота и в-третьих, — что для Вильсона главное, — для сооружения торгового флота под предлогом создания тоннажа для Англии. Это с давних пор любимый план Вильсона: обеспечить Америку торговыми судами, потому что ему всегда казалось непонятным, почему Соединенные Штаты целиком зависят от торгового флота других стран. Затем Бернсторф прибавил: если допустить, что подводные лодки принудят Англию к миру, то это не только не даст вам общего мира, но в тот же момент Америка со своей стороны начнет с нами войну. В том, что это означает, какие хозяйственные последствия несет нашей стране, мы с Бернсторфом были совершенно единодушны.
Впрочем, я должен еще прибавить, что в течение разговора Бернсторф сказал мне, что целый ряд лиц, с которыми он встречается, полностью разделяют его точку зрения, но по сотне разнообразных причин не решаются высказывать ее публично, иногда даже создавая своим поведением такое впечатление, словно одобряют поведение наших оппонентов.
Граф Бернсторф уже при первой встрече произвел на меня самое лучшее впечатление. Это серьезный человек с большим опытом во внешней политике, которого я узнал потом ближе также в качестве очень благожелательного человека. За границей, особенно во время продолжительного пребывания в Америке, он освободился от консервативных взглядов, которые вызывают за границей такую нелюбовь к большинству людей его положения.
Две массовые забастовки 1917 и 1918 годов
Недовольство или, лучше сказать, негодование и голод дважды во время войны толкали рабочие массы на большие массовые выступления. Если бы я хотел пригвоздить к позорному столбу большинство прежних руководителей государственной жизни не только за интеллектуальные, но и за моральные грехи, то я мог бы заполнить эту книгу, страницу за страницей, самыми неслыханными насилиями и правонарушениями против политически неудобных людей, особенно против радикальных рабочих и социалистов. Даже и нам, которые день за днем имели дело со всем этим, каждый раз становилось непонятно, как мало психологической проницательности, а к сожалению, и честности было в руководящих военных кругах. Впрочем, и гражданские власти не отставали от такой военной практики в случае политических неудач или даже простого ущемления их тщеславия. Не нужно будет добавлять больше ни слова об отношении к рабочим, если я здесь расскажу о деле некоего барона, бывшего высокопоставленного должностного лица, и прибавлю, что чинившей в этом случае суд и расправу инстанцией был не кто-нибудь из командующих генералов, а бывший статс-секретарь министерства иностранных дел господин фон Ягов.
В начале января 1916 года я узнал много дурного о поступках министра иностранных дел фон Ягова с бывшим советником посольства в Лондоне, бароном фон Эккардштейном. Барон продал одному издательству в Штутгарте рукопись своих мемуаров. В них будто бы содержалось доказательство того, что германское правительство в начале XX века нанесло обиду Англии, желавшей примкнуть к Тройственному союзу, и тем толкнуло ее в объятия Франции. Такое документальное свидетельство со стороны человека, который в занимаемой им должности непосредственно переживал все эти вещи, естественно, должно было быть в то время неприятно германскому правительству и прежде всего министерству иностранных дел. Тем не менее господин фон Ягов избрал линию поведения, которую не будет слишком сурово назвать скандальной. Господин фон Ягов приказал не только конфисковать рукопись, но и арестовать барона, которого перетаскивали из одной тюрьмы в другую, чтобы в конце концов посадить в дом умалишенных.