Подпись: Кессель».
Чиновники уголовной полиции собрали всех членов забастовочного комитета для прочтения им кесселевского приказа и соответствующих карательных правил закона, а также чтобы отобрать у каждого из нас следующую подписку: «Подписываюсь в том, что настоящая бумага сообщена мне сегодня: число — подпись».
Таким образом, первый президент Германской республики Эберт, первый ее канцлер Бауэр и я, первый министр-президент, за год до занятия своих постов должны были удостоверить, что знаем о тяжкой каре, грозящей нам за участие в забастовке.
30 января не вышел и «Форвертс», который был запрещен, пока происходили описанные выше события. В тот же день закрыли канцелярию Дома профессиональных союзов. Таким образом, рабочие не имели больше права собираться, исполнительный комитет был распущен, орган рабочей печати был закрыт. После безумных мер, принятых властями, особенно после глупого поведения Вальраффа, у рабочих не осталось никаких путей к соглашению. Никто не мог дать им совета, не подвергая себя опасности тяжкого наказания лишением свободы, и рабочая газета не могла сказать ни слова о значении забастовки. Последствием было то, что большие массы рабочих собрались 31 января на улицах и площадях.
После того как уголовная полиция сообщила нам названный выше приказ, за мною по пятам ходили сыщики, так что в первые часы я был лишен возможности встретиться с остальными членами забастовочного комитета, которым пришлось не лучше моего. Но 30 января, утром, мы собрались, ибо никто ни минуты не думал из-за угроз лишением свободы нарушить свои обязательства перед рабочими. Правда, собираться приходилось в погребах и других служебных помещениях отдаленных гостиниц.
31 января сотни тысяч мужчин и женщин, которым воспретили организованные собрания, были на улицах. Мы условились о местах, где будут выступать перед массами члены забастовочного комитета. Депутат Диттман, который сменил в качестве оратора товарища Эберта, был арестован и приговорен впоследствии к пяти годам заключения в крепости будто бы за призыв к забастовке. Еще прежде, чем я добрался до места, с которого должен был говорить, полицейские учинили надо мною грубейшее насилие. Так как остальные прохожие — в этом месте их было не более 20–25 человек — разбежались при виде полицейского отряда, который вынырнул из густого тумана, застилавшего временами все на расстоянии трех шагов, и с криками и угрозами перерезал улицу, то я оказался совершенно один перед двадцатью вооруженными до зубов героями.
Без малейшего к тому повода меня стали толкать и наступать мне на ноги. Начни сопротивляться, я был бы арестован, попытайся я бежать, мне, вероятно, стали бы стрелять в спину. Поведение полиции в эти дни сделало мне совершенно понятной ненависть к «синим».
31 января, после беседы депутатов Шмидта (Берлин) и Бауэра (Бреслау) со статс-секретарем фон Штейном о хозяйственных вопросах, по инициативе фон Штейна и с нашего согласия состоялся разговор тех же депутатов с канцлером для выработки основ, на которых могло бы состояться соглашение. Канцлер изъявил готовность к переговорам, если, кроме депутатов обеих фракций, в них примет участие Генеральная комиссия в качестве представительницы профессиональных союзов. Таким образом, в переговорах могли участвовать и организованные в профессиональные союзы рабочие, причем вопрос об их участии или неучастии в забастовке не поднялся бы. Независимые решительно отклонили всякое привлечение Генеральной комиссии. Заинтересованные лица, принадлежавшие к Социал-демократической партии, не возражали против привлечения комиссии, для того чтобы сделать возможными переговоры с участием самих бастовавших рабочих. Смешная «принципиальность» независимых, ни за что не соглашавшихся на участие комиссии, сделала, к сожалению, невозможным прекращение забастовки в желательном нам порядке, который доставил бы нам всеобщий почет, а правительство заставил бы уважать рабочую дисциплину. Начались безотрадные попытки и потуги. Такие или иные переговоры с правительством должны были, однако, начаться, если не хотели дать забастовке заглохнуть окончательно.
Следует подчеркнуть, что Генеральная комиссия профессиональных союзов публично заявила о своем нейтралитете в забастовочном движении, которое носило явно политический характер. Тогда несколько депутатов обеих социал-демократических фракций решили послать канцлеру следующую телеграмму:
«Нижеподписавшиеся депутаты и 5 должностных лиц профессиональных организаций, избранные представителями бастующих, просят принять их для объяснения по вопросу о праве собраний. Ответ просим дать депутату Эберту.
Эберт, Гаазе, Ледебур, Шейдеман».
Правительство отклонило это предложение. Тогда представители независимых вместе с представителями Социал-демократической партии решили предложить канцлеру комиссию для переговоров в следующем составе: Гаазе и Ледебур от независимых, Эберт и Бауэр от Социал-демократической партии и трое рабочих от профессиональных союзов. Согласно этому предложению, Генеральная комиссия, не участвуя официально, была бы все же представлена одним из своих представителей, который вошел бы вместо меня в качестве члена рейхстага. Но и это предложение, после продолжительных переговоров между Эбертом и помощником статс-секретаря Радовицем, было отвергнуто канцлером. Он настаивал на том, чтобы вести переговоры не с представителями забастовочного комитета, а с представителями партий и профессиональных союзов. Потому он и не отступал от требования официального участия Генеральной комиссии в переговорах.
Если уже решительное отклонение участия Генеральной комиссии казалось нам мало понятным со стороны независимых, то еще больше были мы изумлены, когда в тот же день депутат Гаазе заявил канцлеру ходатайство о созыве заседания, с участием одних только членов рейхстага. Правда, переговоры с канцлером должны были иметь целью единственно создать возможность собрания делегатов бастующих рабочих. Как бы то ни было, — это необходимо заметить, — согласись независимые на участие Генеральной комиссии, планомерные переговоры об общем положении были бы возможны, как предполагал канцлер, при участии депутатов рейхстага и бастующих рабочих.
Говорить с членами рейхстага, как того желал Гаазе, канцлер был готов. В беседе с канцлером участвовали: канцлер фон Гертлинг, вице-канцлер фон Пайер, статс-секретарь внутренних дел Вальрафф, прусский министр внутренних дел Древс; со стороны депутатов: Гаазе и Ледебур, Эберт и я. Гаазе заявил: необходимо дать рабочим возможность собрать своих делегатов для обсуждения вопроса о том, на каких условиях сможет быть окончена забастовка. Как забастовка может вообще прекратиться, если нельзя принять решения об ее прекращении? Ведь другого пути окончить забастовку вообще не существует.
Затем разговор зашел об истории возникновения и о значении забастовки. Конечный результат был следующий: правительство дало понять, что оно готово принять меры к допущению собрания делегатов, если депутаты могут гарантировать, что это собрание вынесет единственно постановление об окончании забастовки. Так как присутствовавшие четыре депутата такой гарантии, естественно, дать не могли, то и это заседание окончилось ничем.
Везде и всегда пробивать лбом стену — вот тактика независимых. Там, где необходимо действовать сдержанно, где нужна единая, хорошо взвешенная тактика, там Ледебур и ему подобные, чья разговорчивость и притязательность значительно превосходят опыт в рабочем движении, регулярно портят ситуацию.
Забастовка была тяжелым ударом для правительства и так называемой отечественной партии; но она могла бы быть ударом уничтожающим.
Как только начались забастовки, 30 января президиум Социал-демократической партии собрал комитет партии, который был подробно обо всем информирован. Комитет единогласно принял следующую резолюцию:
1. Комитет партии констатирует, что нынешняя забастовка не направлена против обороны страны и не стремится к поддержке неприятельского империализма. Она порождена глубоким недовольством и вызвана продовольственными затруднениями и гнетом осадного положения. Реакционные выступления в прусской палате, направленные против прусской избирательной реформы, вызывающее поведение так называемой отечественной партии и неясная позиция правительства в вопросе о мире обострили это недовольство. Так как все советы и предложения Социал-демократической партии оставлялись без внимания, то взрыв народного настроения стал неизбежен.
Вступление социал-демократических депутатов обеих фракций в забастовочный комитет давало полную гарантию тому, что движение пойдет организованным путем и будет закончено быстро, не причинив вреда. При этом предполагалось, что правительство воздержится от насильственных мер и удовлетворит требования, которые считает справедливыми подавляющее большинство населения.
Вместо того чтобы пойти этим путем, правительство под ничтожным формальным предлогом отклонило переговоры с представителями бастующих рабочих. Точно так же оно допустило, чтобы подчиненные ему органы выступили с прискорбными мерами подавления движения. Право собраний было совершенно уничтожено, «Форвертс» запретили, а в конце концов воспрещена оказалась и всякая деятельность забастовочного комитета. Следствием этого стало то, что забастовка, подобно взрыву, захватывает все новые группы и, чуждая какому бы то ни было регулированию и контролю, распространяется на все новые местности.
Ответственность за этот ход вещей падает на власти, которые перед началом забастовки и в течение ее упорно отказывались внять голосу разума и чья политика против желания населения ясно направлена была к насильственному миру.
Во все время войны Социал-демократическая партия высказывалась бесповоротно за оборону страны. Интересы обороны страны ставятся, однако, под угрозу политической недальновидностью тех, кто желает вести войну во имя затягивающих ее и не одобряемых народом целей, кто отказывает народу в обещанных ему правах и на всякий протест против ставшего невыносимым гнета отвечает усилением этого гнета. Поэтому ныне должны объединиться все силы для предотвращения рокового курса, в интересах самосохранения нашего народа и достижения скорого справедливого мира.