ить переговоры. Я стал решительно оспаривать это и настаивать на опубликовании. Но Зюдекум, по-видимому, пошел уже слишком далеко в своих обещаниях. Ибо он высказывал различные сомнения. Если верно, говорил он, что Гинденбург и Людендорф возражали против текста резолюции, то нам не следует доводить дело до разрыва и т. д. Я: «Что до меня, то я вообще не вправе приостановить опубликование. Если ты будешь об этом говорить с другими, то я прошу тебя ясно сказать, что я за опубликование». Зюдекум собирался еще говорить с Давидом, попытаться снестись с прогрессистами, которые — он знал — сидят у Лютера и Вегнера.
15 июля 1917 года. Вчера утром, в 10 часов, было междуфракционное совещание. Пайер в ярости из-за того, что опубликование резолюции было решено без него. Мы пытались его успокоить. Как сообщают, Людендорф предложил агентству Вольфа не печатать резолюцию. Но так как я переслал ее «Форвертсу», то там она появилась. И очень хорошо! Зюдекум сообщил о событиях прошлой ночи следующее: в 11 часов его вызвал по телефону Рицлер, который изумленно спросил, как агентство Вольфа может брать на себя опубликование резолюции. Как ему известно, переговоры еще не закончены и должны завтра возобновиться. Зюдекум ответил, что он ничего не знает о возобновлении переговоров и не имеет полномочия приостановить опубликование резолюции. На это Рицлер заявил, что он утверждает, что было прямо постановлено переговорить еще раз на следующий день. Зюдекум сказал, что соберет сведения, и позвонил Шейдеману. Шейдеман определенно отказался сделать что бы то ни было для приостановки опубликования резолюции, так как соглашения, о котором говорил Рицлер, не существует. Тогда Зюдекум позвонил по телефону Давиду. После долгого разговора Давид посоветовал ему обратиться к Людендорфу, чтобы сговориться с ним. Зюдекум, однако, заметил, что это создаст трудное положение: если Людендорф распорядится, то резолюция опубликована не будет. Тем не менее в неутомимости своей Зюдекум обратился ночью к Людендорфу. Следствием этого явилось то, что Людендорф счел правильным приостановить опубликование резолюции, так как Гельферих желает еще раз пригласить депутатов, бывших вчера у Гинденбурга и Людендорфа, на совещание в субботу, в 5 часов. Гинденбург считал очень важным, чтобы резолюция не была опубликована в предполагавшейся форме. В этой форме Главное командование не могло бы ее подписать. Эрцбергер заявил, что он ничего не знает о новых переговорах, Гинденбург и Людендорф лишь выразили желание, чтобы резолюция была составлена позитивнее. Сегодня утром оба генерала пригласили его, Эрцбергера, для беседы. Эрцбергер и в этот раз не вынес такого впечатления, чтобы генералы были сколько-нибудь ущемлены или задеты. Я изобразил ход вещей и несколько раз подчеркнул, что о новых переговорах не может быть и речи, поскольку Гельферих ссылается на несуществующее вчерашнее соглашение. Тогда Зюдекум сослался на Ваншаффе. Последний сказал ему ночью, что Гельферих уже разослал новые приглашения партиям большинства. Брун сказал, что, судя по положению вещей, можно попытаться еще раз снестись с правительством, ибо ему кажется, что не исключена возможность сговориться. Возражая фон Пайеру, Давид сказал: «Мы были вчера вечером прямо вынуждены постановить опубликование резолюции, после того как ее опубликовали, к тому же не в последней редакции, „Лейпцигские последние известия“, восьмичасовая вечерняя газета, и „Военная газета“».
Давид против новых переговоров. Необходимо как можно скорее официально опубликовать резолюцию. Предлагают даже написать письмо Гельфериху с указанием, что объединенные партии безусловно останутся на точке зрения резолюции, кто бы ни занимал канцлерский пост. Суть этого письма, по мысли предлагавших, Гельферих должен был сообщить императору. Составление этого письма было поручено Зюдекуму. Пайер должен был его подписать от имени объединенных партий. По поручению Зюдекума письмо напечатали в самом рейхстаге. Позднее отсылка его оказалась излишней, и предназначенное Гельфериху письмо, вместе с копией, вклеено в мой дневник. Зюдекум вручил мне оба документа со словами: «Спрячь это для своего дневника, для того чтобы потом можно было доказать, что отправка подобного письма была решена, и оно существует в оригинале, хотя и без подписей». Вот текст письма:
«Берлин, 13 июля 1917 года. Ваше превосходительство, нижеподписавшиеся партии препровождают вам прилагаемую при сем резолюцию, в качестве формулы целей войны, которую названные партии решили защищать перед всяким лицом, которое может занять пост имперского канцлера. Партии ходатайствуют перед Вашим превосходительством о безотлагательном сообщении резолюции его величеству императору. Инициаторы резолюции намерены присоединить к ней особое заявление о заслугах армии и флота. Следующие фракции рейхстага образуют большинство: фракция центра, фракция прогрессивной народной партии, социал-демократическая фракция, некоторые члены немецкой фракции и другие члены рейхстага.
С совершенным почтением, за объединенные партии… Его превосходительству господину представителю имперского канцлера доктору Гельфериху».
Новый канцлер! Старый исчез почти незаметно в суете последних тревожных дней. Почему? Даже после длящейся месяцы борьбы, которую всеми средствами клеветы и очернения вели против канцлера пангерманисты, тщетно спрашиваешь себя: что послужило непосредственным поводом его падения? Несколько позднее я говорил об этом с тайным советником Рицлером. Он считал интересным то, что Бетман должен был уйти не потому, что он ничего не достиг, а наоборот. Его отставка вызвана тем, что он добился довольно многого из того, чего тогда вообще можно было добиться. После пасхальной декларации об избирательном праве было очень трудно вырвать у императора равное избирательное право. Но Бетман-Гольвег неутомимо долбил свое и в конце концов победил, добившись второй декларации. Он провел соответствующее решение в прусском министерстве и заставил уйти строптивых министров. Его нельзя упрекнуть ни в недостатке энергии, ни в недостатке успеха. Но именно поэтому консерваторы и пангерманисты видели в нем большую опасность и приложили все усилия к тому, чтобы сбросить его. Они довели Гинденбурга и Людендорфа до ультиматума: либо он, либо мы. Это решило судьбу канцлера.
Мы смутно чувствовали связь событий, хотя не знали ничего точно. Наша первая беседа с внезапно всплывшим новым человеком сложилась так.
В течение дня 15 июля Юнггейм бросил мне, что Гельферих просит меня к себе в пять часов. «Гельферих должен еще что-нибудь сообщить?» — спросил я Юнггейма. Он: «Я не знаю, но, во всяком случае, пожалуйста, пойдите». Я отправился, но вместо пяти с четвертью пришел в пять часов двадцать минут, потому что поезд из Ванзее опоздал. Я вошел в конференц-зал министерства внутренних дел и нашел его пустым. Ко мне подбежал служитель и сказал, что фельдмаршал просил меня в зал на совещание. «А, — подумал я, — значит, новая попытка!»
Я прошел изрядное расстояние по прекрасному парку и не встретил ни души. Вдруг, на повороте одной из аллей, уходившей вправо, я наткнулся на Гинденбурга, Людендорфа, Гельфериха и Михаэлиса. В ту же минуту к нам подошла другая группа: Пайер, Гаусман, Эберт, Ваншаффе и т. д. Когда я хотел присоединиться к этим последним, Гинденбург попросил меня остаться. Мы обменялись несколькими словами неполитического содержания, а затем Михаэлис взял меня под руку и отвел в сторону, к великому изумлению остальных. Он: «Я должен с вами сейчас же поговорить, господин Шейдеман. Так называемый Шейдемановский мир я устрою завтра же, если смогу, но что мы будем делать с этой резолюцией?» При этом он показал мне номер «Форвертса» от 14 июля, где была напечатана резолюция. Я: «Это отличная платформа, ваше превосходительство». Он: «Нет, нет, резолюция мне неудобна, она слишком связывает меня, это вам еще вчера сказал Гинденбург».
Тут развернулась длинная, минут в 25–30, беседа о значении резолюции. Я возражал ему шаг за шагом. Если вы добьетесь соглашения о том-то и о том-то, никто не сможет вас ни в чем упрекнуть. Он: «Да, соглашение — это в конце концов приемлемо, хотя выражение это меня не совсем устраивает. Но что ужасно, это слово „насилие“. Всякую малейшую уступку нам будут отклонять, опираясь на вашу резолюцию. Не могу вам сообщить дальнейших подробностей, но не исключена возможность, что я в ближайшее время буду вести „переговоры“. Чувствуется в воздухе… — При этом он сделал широкий жест правой рукой. — Больше я ничего не могу сказать. Но я знаю, что эта резолюция мне будет очень неудобна». Я снова пытался его успокоить и склонить в пользу резолюции. Он: «Я думал, что вы и — главное! — командование вполне единодушны в вопросе о резолюции. Если бы я знал, что это не так, то хорошенько подумал, раньше чем принять пост». Я: «Да, но если вы принимали пост, предполагая, что Главное командование вполне единодушно с нами, то из этого можно заключить, что вы сами, не сомневаясь, вступили бы на почву резолюции». Он: «Я ее совсем не знал. Вообще, к сожалению, я не в курсе дела, как вы и другие. Вследствие крайней занятости я, в сущности, только в качестве современника, следовал до сих пор за колесницей большой политики». И далее: «Во всяком случае, понятно, что мы с вами поговорим прежде, чем я выступлю с речью». Я: «Мне очень приятно, что вы это говорите, иначе я сам просил бы вас об этом. С вашим предшественником мы говорили и в важных случаях по нескольку раз перед выступлениями в парламенте». Он: «Ну да. Я тоже считаю это нужным». К нам подошел Гельферих со словами: «Господа, не удаляйтесь больше от остального общества». Мы подошли к группе, которая собиралась сесть за садовый стол. Когда мы подходили, я заметил, что в доме статс-секретаря за всеми гардинами торчали головы; значит, за нами внимательно следили.
Мы сели: Гинденбург сидел напротив меня, налево от него сидели Михаэлис, Ваншаффе, Гаусман, Людендорф, Готгейм, направо Фишбек, Эберт, Давид, Зюдекум, фон Пайер, Эрцбергер, Гельферих. Михаэлис заговорил с «Форвертсом» в руках. Он повторил все то, что мне только что сказал. Новым было одно: нельзя ли отказаться от голосования резолюции, если его речь удовлетворит нас и Гинденбурга. Мы тотчас же набросились на него: Эрцбергер, Давид и я. Об этом не может быть и речи. Если мы не внесем теперь резолюции, то ее внесут независимые социалисты. При этом они несколько изменят ее, однако так, что нам все-таки придется голосовать за нее. Гинденбург: «Если бы она была немножко тверже — вы не должны на это обижаться, — но, по-моему, она слишком мягка. Не могли ли бы вы выпустить место о насилии? Оно нехорошо подействует в армии». Долгие, долгие дебаты без всяких новых результатов. Наконец, «современник» Михаэлис сказал, что он подготовит речь и снесется по телефону с Гинденбургом. «Затем я переговорю с одним или двумя из присутствующих здесь — я подумал прежде всего о господине Шейдемане. Я надеюсь, что мне удастся говорить так, чтобы вы были удовлетворены, хотя я прямо и не скажу того, что сказано в резолюции. Таким образом, может быть, удастся довести все до благополучного конца». Давид тотчас же сказал: «Не должно быть никакой двойственност