и, из-за нее и пала прежняя система». Эрцбергер: «Да, если социал-демократы будут голосовать против кредитов, тогда кончено». Все посмотрели на Гинденбурга и Людендорфа. Взглянув на Эрцбергера, Гинденбург пробормотал тихо, но так, что все поняли: «Этого они не могут сделать, не могут же они лишить отечество поддержки». Михаэлис обещает пригласить к себе обоих депутатов во вторник. Вставая с мест, все были согласны с тем, что резолюция должна быть опубликована Вольфом. При этом Людендорф заявил, что он только потому возражал против опубликования резолюции, что этого желал Ваншаффе. Потом Людендорф вставил в глаз монокль и сказал: «Гинденбург находит, что в заключительных фразах есть некоторая двусмысленность, которую вы могли бы, вероятно, устранить».
Воспроизведу содержание резолюции по «Форвертсу», номер которого Людендорф держал в руках:
«Большинство рейхстага, образуемое фракциями центра, социал-демократической партии, прогрессивной народной партии, эльзас-лотарингцев, частью немецкой фракции и отдельными членами других фракций, согласилось на следующей программе мира, которая будет ими предложена рейхстагу для принятия соответствующей резолюции.
На пороге четвертого года войны, так же как 4 августа 1914 года, для германского народа сохраняют свою силу слова тронной речи: „Нами руководит не жажда завоеваний, Германия взялась за оружие для защиты своей свободы и независимости, во имя неприкосновенности своих территориальных владений“.
Рейхстаг стремится к миру на основах соглашения о прочном примирении народов. С таким миром не совместимы вынужденные уступки территорий и политические и хозяйственные или финансовые насилия. Рейхстаг отвергает также все планы, направленные на хозяйственное обособление и экономическую вражду народов после войны. Свобода морей должна быть обеспечена. Только экономический мир подготовит почву для дружеского сосуществования народов. Рейхстаг окажет действительную поддержку созданию международной правовой организации.
Пока, однако, неприятельские правительства не соглашаются на такой мир, пока они угрожают Германии и ее союзникам завоеванием и насилием, до тех пор германский народ будет стоять, как один человек, и непоколебимо ждать и бороться до полного обеспечения ему и его союзникам права на жизнь и развитие. В своем единстве германский народ непобедим.
Рейхстаг знает, что в настоящем заявлении с ним заодно люди, в геройской борьбе охраняющие отечество. Весь народ приносит этим людям вечную благодарность».
Людендорф: «Последние фразы будут всеми поняты так, как если бы Главное командование было согласно с настоящим заявлением, то есть с резолюцией в целом. А между тем это не так. Поэтому вы должны конец, по крайней мере, изменить». Вокруг нас образовалась небольшая группа и снова стали выдвигать возражения. Тогда мне пришла в голову спасительная мысль. Я предложил начать абзац словами «в своем единстве», а затем непосредственно присоединить следующую фразу: вместо слов «в настоящем заявлении» поставить слова «в этом» — тогда фраза будет относиться не ко всей резолюции, а только к словам о единстве, которое делает нас непобедимыми. А в этом Главное командование с нами заодно. Людендорф смеялся от чистого сердца. Таким образом Главное командование активно участвовало в выработке резолюции[1].
16 июля 1917 года. В три четверти девятого утра я был по приглашению у нового канцлера Михаэлиса. Потом я попросил записать для меня на машинке то, что он мне сказал, и вклеил это в свой дневник. Сегодня он произвел на меня впечатление человека сильной воли, который убежден, что он в конце концов может добиться всего, раз высшие назначили его на тот или иной пост. Некоторые заявления в его речи звучали прямо, удивительно и ясно показывали, насколько он был прав в своем замечании о том, что до сих пор только следовал, в качестве современника, за колесницей большой политики. Он совсем не в курсе дел, не имеет понятия о настроении за границей; иначе его заявления о победе и победном настроении были бы совершенно непонятными. На мои возражения или просьбы об изменении или отказе от того или иного места его речи он отвечал: «Хорошо, выдернем еще и этот зуб». Когда я вернулся в приемную, успел быстро информировать ожидавшего там Эрцбергера, чтобы он хорошенько помог в критических местах. Эрцбергер рассказывал потом, что Михаэлис к моменту его прихода уже изменил и опустил целый ряд мест, согласно моим указаниям.
Воспроизвожу записанное на машинке: «Эберт слишком поздно получил приглашение, так что я был один у Михаэлиса. Михаэлис, держа рукопись своей речи в руке, сказал мне, что я должен в своей речи считаться с армией и ее настроением. „Я признаю заслуги армии, затем перейду к самой войне и поставлю вопрос: доколе еще? Затем я буду говорить о больших победах, которые мы одержали на войне, несмотря на то что Англия подняла против нас весь мир. В этом сознании своих побед мы можем говорить откровеннее всех других“.
Здесь я стал энергично возражать. Всякое заявление о готовности к миру будет наперед бесцельно, если мы начнем его с указания на наши победы и победное сознание. Ни одна из стран, с которыми следует серьезно считаться, не чувствует себя побежденной. Но каждая из них почувствует себя глубоко оскорбленной, если будут говорить так, как предполагает Михаэлис. Он посмотрел на меня довольно удивленно, однако потом кое-что вычеркнул и сделал какие-то отметки на полях.
При этом я ему заметил, что, может быть, допустимо сказать, что мы всегда с успехом утверждали себя, несмотря на огромный перевес противника.
Все, что выходит за эти пределы, было бы, по-моему, в нашем положении злом.
Михаэлис произнес несколько незначительных фраз и, в конце концов, согласился ограничить свои пожелания. Мы должны обеспечить границы нашего государства на вечные времена, а также основные условия существования нашего народа. Мы хотим мира на основах соглашения, мира, который обеспечил бы прочное согласие народов. Мы не можем снова предлагать мир через полгода после того, как наша протянутая рука повисла в воздухе. Сделай другие какие бы то ни было мирные предложения, Германия немедленно готова к миру, как это уж не раз говорилось.
Затем он прибавил: „Эту часть речи я хочу закончить следующей фразой: наши цели достижимы в рамках вашей резолюции“. На это я мог согласиться, так как он определенно заявил, что на большее пойти не может, потому что считает это определенно вредным, а также потому, что это тотчас вызовет жесточайший конфликт с Главным командованием. Да и нельзя от него требовать больше заявления; что он не желает ничего, что выходило бы за рамки резолюции.
Потом я спросил его, что он намерен говорить о внутренней политике. На это Михаэлис ответил: „Вы должны дать мне время. Я всего три дня на посту и должен, прежде всего, немного осмотреться. Я едва информирован. Во всяком случае, я скажу, что питаю твердое намерение сделать связь между народными представителями и правительством более живой и действительной“. На это я ответил: „Ну, это немного“.
Ввиду того, однако, что несколько раз докладывали о новых посетителях, Эрцбергере и других, которые ждали канцлера, я не стал входить в подробности внутреннего положения, а вместо этого попытался проникнуть в планы канцлера о замещении должности статс-секретаря иностранных дел.
Я спросил его: кого он предполагает призвать на этот, без сомнения, важнейший пост. Так как он, Михаэлис, только что вступил в должность, то ему, конечно, очень важно иметь рядом с собой, на посту статс-секретаря, толкового человека. Михаэлис ответил: „Этот вопрос еще не решен. Во всяком случае, ни одно из тех лиц, кого называли в публике. Одного мешают пригласить личные причины, другого — существо дела. Я намерен выдвинуть на первое место вопросы послевоенной экономики, которые полны важнейшего значения для Германии. А в таком случае нужны не дипломаты, а люди, которые что-нибудь смыслят в хозяйственной жизни. Здесь-то я должен прежде всего осмотреться. Я вам скажу, как я обыкновенно поступаю в таких случаях. Я буду назначать два раза в неделю заседания министерства иностранных дел. Таким образом, я очень скоро увижу, кто на что-нибудь годится, а кто не годится никуда. Вы не можете не знать, что в ведомстве иностранных дел сидит изрядное число болванов. Как только я выясню положение, произведу чистку“. Я пожелал ему удачи в его планах и быстро простился, чтобы найти еще минуту дать некоторые указания Эрцбергеру».
17 июля 1917 года. В междупартийном заседании Пайер и Эрцбергер доложили после меня о беседе с Михаэлисом. Эрцбергер очень удивил нас, сообщив, что ряд мест, против которых возражали фон Пайер и я, изменен или вовсе выпущен канцлером из своей речи. Если канцлер намерен действовать так, как начал Михаэлис, то надо обсудить вопрос, не должен ли рейхстаг выразить ему доверие! Социал-демократы, так же как Фишбек, высказались решительно против вотума доверия.
Насколько мы были правы, не желая обсуждать самого вопроса о вотуме доверия, показало знаменитое заседание, которое мы называли изречением: «Как я это понимаю». В господине Михаэлисе не было ничего от дипломата, но зато было достаточно той бесчестности, которая пропитывала у нас всю политическую жизнь и парализовала все начинания. Несмотря на все препятствия и трудности, резолюция была не рождена мертвой, а убита бессовестной игрой тех, кто должен был бы, опираясь на нее, вести всю свою политику.
Ответ папе
В связи с резолюцией о мире я хочу привести для мировой истории еще один пример того, как в нашей военной политике одна полумера отменяла и лишала силы другую. Речь идет о мирном выступлении папы, которое повело к бесконечным разногласиям, а позднее и к сенсационным прениям в Национальном собрании. Ясно было, что после вспышки, какой явилась резолюция, установилось тяжелое настроение. Кто только имел глаза и уши, видел и слышал угрозу конца. Пусть не все сознавались, каждый готов был ухватиться за соломинку. Конец! Конец! Ради Бога, пусть наступит конец, так скоро, как возможно, и настолько благоприятный, насколько это достижимо. Может быть, еще удастся выйти целыми, может быть, еще можно избегнуть крушения, приближение которого, со всеми его страшными последствиями, я вижу уже давно. Теперь выступил папа — ему надо ответить. Пусть теперь оправдает себя комиссия семи — это новое завоевание парламентаризма. Таково было настроение в августе 1917 года. О решающем заседании я записал следующее: