В конце концов, Адлер оправился настолько, что по приезде в Копенгаген настоял на совещании с Штаунингом в тот же вечер. Я тотчас же уведомил некоторых товарищей. До совещания я ужинал вместе с Адлером.
Трогательно было наблюдать, как быстро с маленьким улучшением его состояния возвращались к нему юмор и хорошее настроение. Доказательством тому служит небольшой анекдот, который среди тяжких политических забот дня он рассказал мне за столом. Он скорбно жаловался на то, сколько он за свою жизнь переболел. «Извольте видеть, ребенком я был болен грыжей. В детстве, кроме того, заикался». Тут он рассказал, как вскоре после сдачи экзамена на аттестат зрелости он лечился от заикания в Бургштейнфурте около Мюнстера. Это было в войну 1870 года. Когда в Бургштейнфурте было устроено торжество в честь Седанской победы, на котором, в качестве ораторов, выступали именитые граждане, директор лечебницы для заик внезапно приказал возвестить тушем выступление Адлера. Ему не оставалось ничего иного, как взойти на трибуну, заговорить и продемонстрировать, как быстро излечиваются в Бургштейнфурте от заикания. Он поздравлял тогда германский народ с победой от имени 8 миллионов австрийцев. «Знаете, Шейдеман, на миллионы я никогда не скупился. Не раз я говорил от имени нескольких миллионов, когда за мной стояли несколько сот человек».
После обеда мы пошли в комнату Адлера, где собрались для первой беседы Боргбьерг, Штаунинг, Нина Банг, Янсон, Андерсен и я. Мы говорили о множестве разнообразных вещей. Боргбьерг рассказывал о петербургских переживаниях. При этом, поддерживаемый Штаунингом, он неоднократно указывал на то, что Россия не в состоянии продолжать войну. Если Австрия и Германия не желают продолжения войны с Россией, то на востоке война может считаться оконченной.
Адлер в большом волнении: «Мы, продолжать войну? Извините, пожалуйста, мы не можем и не хотим ее продолжать. Это я могу заявить авторитетно от имени всей Австрии. Я доподлинно знаю, что император и Чернин хотят во что бы то ни стало мира».
Боргбьерг сообщил, что в России, даже при скромной жизни, турист не может прожить на 30 рублей в день. Все хотят мира, но никто не идет на сепаратный мир.
Штаунинг шепнул мне, что он и Боргбьерг ждут меня у него завтра, в три часа дня, для того, чтобы поговорить.
Как всегда, я использовал и это свое пребывание в Копенгагене для того, чтобы поговорить с официальным германским представителем. Граф Ранцау и его главный сотрудник, атташе по торговым делам, доктор Тепфф (позднее помощник секретаря иностранных дел) поддерживали все время войны хорошие отношения с Данией, что составляет их величайшую заслугу. Они придерживались во внешней политике одной точки зрения с нами, и прежде всего относились так же, как и мы, к беспощадной подводной войне. Понятно поэтому, что копенгагенское посольство стало пунктом помешательства для всех аннексионистов и пангерманистов, особенно ввиду его разумного сотрудничества с датскими социал-демократами, которых мы, разумеется, поддерживали всеми силами.
Я нанес графу Ранцау визит. Мы поговорили очень откровенно. Он не хотел окружать себя тайной и особенно выразительно говорил о Вильгельмштрассе. Я не отставал. А когда я рассказал графу о проделках Ягова с бароном Эккардштейном, то он разразился совершенно простонародными проклятиями. Он рассказал мне о своих хороших отношениях со Скавениусом, которого считал крупным государственным человеком. Скавениус действовал всегда открыто и в конце концов, когда «подводное помешательство» стало делаться все страшнее, сказал Ранцау, что он откажется от своего поста. «Если Германия хочет теперь все разрушить, то у меня нет другого выхода, как уступить свой пост другому».
Затем граф сообщил мне конфиденциально, что он предоставил свой пост в распоряжение статс-секретаря Циммермана. Абсолютно бессмысленные взрывы шведских и датских пароходов с продовольствием разрушают все, что он с трудом построил за три года. Дания согласна опять дать нам 12 000 лошадей, однако она может это сделать не иначе как под условием беспрепятственного плавания ее пароходов в Англию и обратно. При таких условиях англичане готовы закрыть глаза. Они сделают вид, будто верят, что эти 12 000 лошадей предназначены для сельского хозяйства, хотя ни один человек не может сомневаться, что они все до одной пойдут на фронт. Для нас вывоз из Дании в Германию — масло, 700 туш в неделю и т. д., а кроме всего лошади — разумеется, гораздо важнее, чем вывоз ветчины и масла в Англию. Очевидно, что благодаря умной политике Скавениуса положение сложилось так, как если бы между Данией, Англией и Германией состоялось соглашение о предметах вывоза. При этом положение Германии лучше всего. И вот теперь прилагают все усилия, чтобы нас рассорить с Данией. Датское правительство не требует безопасности в минированной полосе, но между этой полосой и датским побережьем не должен быть ни потоплен, ни взорван ни один датский пароход. Граф Ранцау уверяет, что датский вывоз в Англию так ничтожен, на голову населения — 10 граммов в день, — что он не должен был бы иметь существенного значения для нашей политики, которая в действительности, однако, вовсе не учитывает ни хозяйственных, ни политических последствий. Население Дании становится все несдержаннее. Враждебное Германии настроение все растет. Растет на глазах. Если министерству Скавениуса (с Штаунингом) придет на смену консервативное министерство, враждебное Германии, то Дания сейчас же окажется в стане врагов. Это особенно плохо для времени после заключения мира.
Мы говорили и о наших дипломатах. Он рассказал мне, что при последнем кризисе его со всех сторон выдвигали на пост статс-секретаря. Но он сам ратовал за Циммермана, потому что если бы он стал серьезно конкурировать с Циммерманом, то, вероятнее всего, место занял бы кто-нибудь третий.
Затем вопрос о мире. Как и граф Бьернсторф, он вполне согласен со мной в оценке положения. Однако, сказал он при этом, он не мог одобрить мирного предложения канцлера от декабря 1916 года, потому что в то время он, действительно, считался с тем, что это предложение могло быть сочтено за проявление слабости. Я, конечно, возражал. «Взаимные укоры прошлым не имеют теперь, конечно, смысла», — заключил он. Совершенно правильно он считает мою формулу «без аннексий и контрибуций» защитой для нас.
Он многократно и выразительно подчеркивал, насколько лево он настроен, — это знают в Берлине, и влиятельные круги ставят ему за это палки в колеса. Здесь его левая позиция позволила ему отлично работать со Скавениусом.
При этом социал-демократы оказали ему исключительные услуги. Мы расстались, как старые друзья.
В день моей беседы с графом Ранцау я встретился с его атташе по торговым делам, доктором Тепффом, который был очень озабочен будущим. Он опасался серьезного конфликта между Германией и Данией в ближайшее время, если у нас тотчас же не обуздают военных. Конечно, в Германии есть военные, которые были бы очень довольны, если бы мы «завоевали Данию в три дня» и послали военные суда в Копенгаген. Быкоподобный генерал, который потом стал бы управлять Данией на правах губернатора, тоже, конечно, легко найдется.
Я спросил его: «Что, по-вашему, следовало бы тотчас сделать, если бы и т. д.?» Он: «Должен быть дан свободный проезд через Берген». Он убежден, что Скавениус в твердой уверенности, что Германия ничего не предпримет против датского вывоза и ввоза в Англию и из Англии (что противоречило бы старым соглашениям), связала в отношении себя так или иначе также и Англию. Только потому Англия терпела, например, вывоз лошадей в Германию. Если Германия своими мероприятиями дезавуирует теперь его, Тепффа, то, значит, ему невозможно оставаться на своем посту, и он уйдет. Дания не требует гарантий в минированной полосе, но прямо от побережья до этой полосы, так же как и через Берген, проезд должен быть свободен. После краткого размышления я написал для Тепффа телеграмму Циммерману, которую теперь должен был отправить, переговорив с Ранцау. Телеграмма была следующего содержания: «Из конфиденциального разговора с Штаунингом я вынес абсолютно твердое впечатление, что положение вещей в министерстве примет катастрофический характер, если не будет очищен, по крайней мере, проезд через Берген. Ввиду настроения в германских рабочих кругах настоятельно прошу сделать все для удовлетворения минимальных требований. Шейдеман».
Когда я вечером у Боргбьерга встретил Штаунинга, он сказал мне, что сообщил Скавениусу, действительно выдающемуся министру иностранных дел, о моем пребывании в Копенгагене. Скавениус намекнул на то, чтобы сказать мне, чтобы я энергично действовал в Берлине в вопросе о подводной войне. Штаунинг обрадовался, когда я сообщил ему о телеграмме Циммерману. К счастью, мое вмешательство не осталось безрезультатным.
О Стокгольмской конференции уже напечатано все, что только можно о ней сказать, да и происходила она на глазах всего света. Поэтому в этой книге я могу ограничиться сообщениями о том, о чем до сих пор рассказано мало или вовсе не было известно. Само собой разумеется, я опускаю здесь всякую полемику против поведения германских социалистов меньшинства, которые в Стокгольме были так же близоруки, как позднее в прениях по Версальскому договору. «Мы должны подписать», «мы подпишем».
2 июня 1917 года. Германская делегация, прибывшая накануне в Копенгаген, уехала в Стокгольм. Виктор Адлер жил в «Гранд-отеле», мы разместились в отеле «Континенталь» — большом караван-сарае. Адлер очень резко говорил о порядке, установленном в интернациональном мирном бюро. Он рассказал нам, между прочим, об обширной анкете, которая будет предложена нам к заполнению и которая, как мы впоследствии могли убедиться, сделала бы честь прусскому тайному советнику. Мы тотчас же устроили заседание делегации, в котором также приняли участие Штаунинг, Адлер и Гюбер. На этом заседании Адлер сказал нам, что всякие споры о праве самоопределения народов глупы, потому что это издевательство — уверять маленькие народы и народики, что они могут стать во всех отношениях самостоятельны. Комитет должен со всею возможной быстротой обсудить и выяснить один-единственный вопрос: как нам скорее приблизить мир? «Перестать стрелять» — вот в чем дело.