Сколько злобы было бы избегнуто, если бы обещанная реформа прусского избирательного права была действительно осуществлена. Если бы крушение гнилого режима не произошло 9 ноября 1918 года автоматически, в качестве последствия проигранной войны, то правительство сделало бы революцию прямо необходимой своей двойственной игрой, избирательной реформой и бесчисленными другими грехами, совершенными, главным образом, в конституционной комиссии.
Первое парламентарное правительство и крушение империи
Всякому, у кого были глаза, становилось все яснее, что государство стоит над ужасной пропастью. На смену медлительному Бетман-Гольвегу — несомненно, честному, но, к сожалению, полному сомнений и оглядок человеку — пришел «современник» Михаэлис, который в мирное время был бы лишь преходящим, забавным впечатлением. Призвание его на пост канцлера в 1917 году было преступлением. Михаэлиса сменил совершенно старчески расслабленный Гертлинг. Я присутствовал при том, как канцлер, барон фон Гертлинг, на важном заседании, в котором участвовали члены правительства и лидеры партий, вскоре после 9 часов вечера встал и отправился спать. Ни одному человеку он не сказал о своем намерении уйти. Он просто исчез среди заседания.
В эти месяцы монархия в Германии окончательно вырыла себе могилу. Если бы ее можно было оправдать в каком бы то ни было отношении, то должен был бы выступить хотя бы один из многочисленных представителей правящих домов и показать, что не все они неспособны видеть дальше собственного носа. Однако этого одного не нашлось. В те дни ко мне приходили всевозможные советчики из очень «высоких» кругов, чтобы подвигнуть меня на «большое» дело. Я благодарил, ибо помимо всего прочего не мог закрывать глаза на то, что даже в рядах моей собственной партии, среди руководящих ее членов, высказывались взгляды, которых я абсолютно не понимал. Никогда не забуду, как один из моих друзей, перед самой катастрофой 9 ноября, жестоко набросился на одного академически образованного члена партии за то, что тот назвал требование отречения монарха само собою разумеющимся. Когда 9 ноября 1918 года отряд рабочих и солдат вытащил меня из столовой рейхстага и заставил говорить перед собравшимся народом, и я, правда, без всяких к тому оснований, но как это вполне понятно со стороны социал-демократа, заговорил о республике, тот же товарищ по партии сделал мне ряд жестоких упреков. Я не имел-де никакого права на это, ибо форму правления установит учредительное собрание. Однако не буду предвосхищать событий.
У принца Макса было в рейхстаге несколько друзей, которые уже давно хотели его лансировать. Рассказывали чудеса о его уме и его современных воззрениях. Для будущего великого герцога Баденского это значения не имело. Один из друзей принца намекнул мне уже в 1917 году, что хорошо было бы с ним договориться. Когда я потом, между прочим, спросил о принце депутата баденского ландтага Вильгельма Кольба, то он сказал мне, что Макс Баденский действительно умный и очень приличный человек. Политических познаний у него тоже больше, чем у всех других людей его положения. Но по существу это стоит немногого. Из обстоятельного разговора с принцем он знает, например, что о значении и задачах социал-демократии у принца лишь самые смутные представления.
Позднее я нашел, что характеристика Кольба очень близка к действительности. Принц Макс произвел на меня самое лучшее впечатление. Вероятно, в последние годы он многому еще подучился. Когда Эберт, Пайер и я в первый раз говорили с принцем о его кандидатуре на пост канцлера, он самым определенным образом заявил нам, что только в том случае примет пост, если в его кабинет войдут социал-демократы. О своих планах в качестве рейхсканцлера он рассуждал очень свободно и, к моей радости, шел широко навстречу нам. Он был сторонником решительной демократизации и самого скорого, насколько это возможно, мира на началах соглашения. Все эти вопросы были подробно обсуждены в межфракционной комиссии, и социал-демократическим членам этой комиссии казалось бесспорным, что социал-демократы войдут в правительство.
На заседании 20 октября 1917 года был подробно рассмотрен вопрос о том, должны ли мы участвовать в правительстве. Эберт и я доложили о заседании межфракционной комиссии. Вопрос еще раз был подробно рассмотрен. Я был решительным противником участия и аргументировал прежде всего тем, что не могу потребовать ни от кого из товарищей по партии вступления именно теперь в кабинет, во главу которого призывается принц. Но, кроме того, я считал нежелательным в минуту крайнего обострения положения брать на себя ответственность, которую мы едва ли были в состоянии нести. Вольфганг Гейне хотел подчинить вступление социал-демократов в правительство определенным условиям. Ландсберг был вполне согласен со мной и высказывался против вступления. За участие в правительстве были, между прочим, Гренц, Давид, Давидсон, Зюдекум, Носке и Шбель. Живо поддерживал меня в моей отрицательной позиции и главный редактор «Форвертса» Штампфер. Окончательного решения в этом заседании принято не было. Ввиду высказанных в заседании сомнений Эберт и я вновь говорили с канцлером. При этом, не предвосхищая решения фракции, мы сказали ему: для вступления социал-демократов в кабинет совершенно необходима вполне ясная позиция в вопросе о мире, кроме того, всеобщее, равное, тайное избирательное право во всех союзных государствах, так же как изменение многих других постановлений конституции. Принц шел нам во всем навстречу. Между тем во фракции, так же как и в межфракционной комиссии, обсуждался вопрос о том, какие государственные посты должны быть заняты представителями различных партий.
3 октября мы были в состоянии доложить президиуму фракции следующее: центр потребовал учреждения ведомства печати и пропаганды, во главе которого должен стать Эрцбергер в качестве статс-секретаря. На пост помощника статс-секретаря должны выдвинуть своего представителя прогрессисты. Ведомство труда должен взять на себя Бауэр. В качестве помощника статс-секретаря центр хочет предложить Гисбертса. Если в министерстве народного хозяйства останется барон фон Штейн, то ему предполагают дать социал-демократа в качестве помощника статс-секретаря. На ведомство внутренних дел притязает центр, который намечает на этот пост Тримборна. О замещении постов по ведомству иностранных дел еще будут вестись переговоры. Во всяком случае, Давид должен вступить на пост помощника статс-секретаря. Затем в кабинет должны быть введены один социал-демократ и один депутат центра, в качестве статс-секретарей без портфелей. Вместе с подлежащим министром они будут составлять малый военный совет. На этот пост центр выдвигает депутата Гребера.
Изображение всех подробностей заседания межфракционной комиссии социал-демократической фракции и ее президиума завело бы слишком далеко. Но одно я хочу установить: когда на заседании президиума мы снова советовались о том, вступать нам в правительство или нет, я решительно восставал против вступления, главным образом ввиду тяжелого положения на Западном фронте. Как мы можем в эту минуту величайшего отчаяния вступать в это «обанкротившееся предприятие»? Во время моей речи пришел Эберт, который участвовал в заседании, где были сообщены потрясающие известия из главной квартиры. Эберт был подавлен. Услышав еще раз мои возражения, он решительно выступил против меня с защитой взгляда, что именно теперь мы должны вступить в правительство. Правда, он не думает, что мы можем еще что-нибудь спасти, но должны учесть следующее: если сейчас все рушится извне и внутри, то не будут ли нас потом упрекать, что мы отказали в своей помощи в минуту, когда нас со всех сторон о ней просили. После долгих споров, которые были перенесены потом в заседание фракции, значительным большинством было решено участвовать в правительстве и именно я вместе с Бауэром были намечены к вступлению в кабинет принца Макса.
Я пришел домой, мало убежденный в правильности этого решения. На следующий вечер, когда я ужинал в одном из берлинских ресторанов, мне по телефону сказали, что меня немедленно желает видеть вице-канцлер фон Пайер. Разумеется, я немедленно отправился по приглашению. К моему большому изумлению, я застал фон Пайера не на квартире, а в конференц-зале, в кругу старых и вновь назначенных статс-секретарей. Все присутствующие явились в черных сюртуках, так что я, в своем сером рабочем костюме, выделялся, вероятно, совсем по-пролетарски. Мое изумление, однако, еще возросло, когда вице-канцлер обратился ко мне со словами: «Ваше превосходительство господин Шейдеман, приветствую вас в нашем кругу в качестве статс-секретаря. Мы же заняты обсуждением важного вопроса». Я поклонился и сел.
Несколько позднее я попросил господина фон Пайера переговорить со мной и сказал ему, что, на мой взгляд, он должен был предварительно уведомить меня о том, что меня ожидало. В таком предварительном разговоре я непременно попросил бы его отказаться от титулования меня превосходительством. Во всяком случае, я прошу об этом теперь. Фон Пайер, шутя, стал отклонять мою просьбу. «Вместе пойманы, вместе повешены».
Позже я без труда и окончательно освободился от «превосходительства».
Работа в кабинете принца Макса началась с вопроса, который был разрешен к общему удовлетворению его участников.
Первое постановление было об общей амнистии. Только о двух лицах говорили особо. Депутат Дитман был приговорен к пяти годам заключения в крепости, из которых он отбыл уже девять месяцев. На вопрос представителя военного ведомства, не будет ли депутат Дитман исключен из амнистии, было сразу отвечено отрицательно. А один буржуазный статс-секретарь даже подчеркнул, что депутат Дитман совершенно безобидный гражданин. Серьезные затруднения возникли по поводу Либкнехта. Военное ве