Эрцбергер за немедленную амнистию и освобождение заключенных, если до 6 часов вечера в Киле восстановится порядок. Так же высказывается Гаусман.
Директор департамента Сименс докладывает телеграммы, полученные им из Киля от знакомого. В городе спокойно, хотя ночью много стреляли. Самое тяжелое — обстрел одного отеля. Солдатский совет поддерживает порядок. Шейх возражает против предложения графа Редерна распустить флот.
Фон Пайер сообщает, что 10 000 солдат препроводили из Фридрихсорта правительству резолюцию, в которой требуют упразднения палаты господ и введения избирательного права, начиная с достигших 21 года. Остальные требования совпадают с известными кабинету. Граф Редерн, Эрцбергер и Тримборн решительно восстают против посылки в Киль Шредера на место Сухона. Граф Редерн требует, кроме того, немедленного возвращения императора в Берлин. Сименс: «В этом отношении принц сделал все возможное». В эту минуту канцлер входит в кабинет. Носке просит к телефону Шейдемана.
Из моего телефонного разговора с Носке, записанного дежурным офицером.
Я говорю: «Скажи солдатам, а также рабочим, что правительство вполне единодушно в вопросе об амнистии. Мы все согласны также и в том, что должны быть свободны от наказания все, совершившие теперь проступки против военной дисциплины. Изъяты должны быть, конечно, только лица — в этом мы согласны с выставленными требованиями, — которые совершили общие преступления. Условия для того и другого: возвращение солдат сегодня же на свои места и возвращение насильственно захваченного оружия и снаряжения.
Мы пытаемся снестись с императором, который, по действующему праву, должен санкционировать наши решения.
В ближайшие дни можно определенно обещать начало переговоров о перемирии, а непосредственно за ними — и мирных переговоров. Обрати, однако, внимание солдат на то, что переговоры как о перемирии, так и о мире, к которым мы стремимся как можно скорее, будут сильно затруднены, если неприятель узнает о событиях в Киле. Поэтому необходимо, чтобы в Киле, как и в других местностях, тотчас же восстановился порядок. Солдаты должны вернуться к своей службе, и все будет считаться исчерпанным.
Скажи далее, что выставленные ими политические требования — избирательного права и др. — не могут быть проведены правительством по решениям с мест. Это вопросы, которые, разумеется, могут быть решены только народным представительством, то есть рейхстагом. Как только начнется перемирие, соберется рейхстаг. Я надеюсь, что солдаты поймут это, и сегодня вечером будет спокойно».
На вопрос Носке я ответил: «Вопрос об императоре еще висит в воздухе, он будет решен на днях».
Затем Носке сказал, что он почти падает под бременем гигантской работы. На вопрос, послать ли к нему кого-нибудь на помощь, он ответил: «Если кто-нибудь пойдет, конечно». На дальнейший вопрос, послать ли кого-нибудь из правительства или лучше из партии, он сказал: «Против правительства такая травля, что желательнее кто-нибудь из членов фракции». На предложение прислать депутата ландстага Брауна или депутата рейхстага Вельса, которые оба крепкие люди, Носке сказал, что будет рад одному, как и другому.
Единственное, что его, Носке, радует в настоящую минуту, это то, что на некоторых из главных крикунов нашел страх, потому что события превзошли их ожидания.
На неоднократные вопросы Носке определенно обещает оставаться в Киле, пока он вообще сможет продержаться. Он не скрывает, что чувствует серьезную опасность и он может быть убит из-за угла, потому что даже и в солдатском совете сидит изрядное число очень свирепых людей.
7 ноября была получена от Носке телеграмма, последнее его сообщение по должности до 9 ноября:
«Только что должен был взять на себя начальство над флотом в Киле. Прежний начальник передал мне дела. Как справиться с задачей, не знаю. Вдобавок, только что приехал Гаазе. Если начнутся споры, ничего, конечно, нельзя будет сделать. Сегодня он заверил меня, что единение не будет нарушено. Жду за это компенсаций в Берлине. На мой намек о том, как здесь складываются дела, Ваншаффе сказал мне сегодня по телефону, что правительство надеется, что я останусь здесь так долго, как это будет возможно. Напряженно жду указаний, остается ли правительство при том же взгляде».
Если бы война окончилась победой Германии, то императора чрезмерно возвеличили бы, произвели бы, вероятно, в полубоги. Но случилось иначе. Нужен был козел отпущения — и прежде всего его нашли в императоре. Вопрос об отречении императора, как это видно из предыдущего, обсуждался везде, в публичных и частных собраниях, за каждым столом в кафе, в каждой конторе, на железных дорогах и в трамвае. Только в печати было мало определенных сообщений, потому что цензура запрещала газетам обсуждение этого вопроса.
Как кошка не может оставить в покое мышь, так не могли во время войны оставить в покое прессу чиновники и офицеры, прикомандированные к цензуре Главным командованием. Это находил невыносимым уже старый Фриц. До дня окончательной гибели старого режима цензурные герои все еще пытались обуздать прессу, хотя и знали, что правительство принца Макса образовалось на основе программы, объявившей печать принципиально свободной и согласившейся лишь на некоторые меры против нескромности печати, которая могла повредить интересам войны. Еще 21 октября один чиновник из министерства иностранных дел попросил меня об обуздании прессы. Я не только обстоятельно ответил ему на это, но изложил в письме свой взгляд на его ходатайство. «В вашем письме от 21 октября 1918 года вы выражаете желание, чтобы я повлиял на прессу в указанном вами направлении; сделать это я совершенно не в состоянии. Я буду решительно восставать против всякой попытки наложить в дальнейшем оковы на печать. В программе правительства точно указаны те случаи, когда цензура имеет право вмешательства. За исключением четырех случаев, обусловленных интересами войны, печать ни при каких обстоятельствах не может быть лишена права беспрепятственно, свободно и открыто выражать свое мнение».
Тема об отречении императора, на мой взгляд, не военная, а политическая. Но даже если принять искусственную конструкцию военной темы, ввиду того что император — верховный вождь армии, то и тогда не могло бы иметь места вмешательство цензуры. Под цензуру поставлено не обсуждение любой военной темы, а единственно вопросы стратегического и тактического порядка, а также вопросы, связанные с военным снабжением. Поэтому я не вижу, чем могло бы быть обосновано право воспретить или хотя бы затруднить прессе обсуждение указанной выше темы.
В последних числах октября принц Макс заговорил на заседании кабинета о «тяжелом вопросе» — об отречении императора. Без обиняков он заявил, что, по имеющимся у него сведениям, широко обсуждается вопрос, требуют за границей отставки императора или нет, а именно стоит ли Вильсон на той точке зрения, что император должен уйти? Он, принц, желает сделать заявление, что для него отречение императора мыслимо лишь как добровольный акт. Требуя свободы действия для императора, он должен оставить ее и за собой. И канцлер обратился прямо ко мне с вопросом: как я, в качестве представителя Социал-демократической партии, отношусь к отречению императора. Я ответил ему, что не намерен в эту минуту взрывать кабинет требованием отречения императора. Правда, я считал бы самым счастливым выходом из положения, если бы император решился, как можно скорее, добровольно отречься.
В течение дальнейших прений канцлер покинул заседание. Граф Редерн настоял на приходе Вольфа, который должен был дать справку об отношении к отречению императора за границей. Зольф, который был сильно занят в своем министерстве, пришел лишь некоторое время спустя и повторил то, что он уже, по-видимому, докладывал канцлеру и что дало последнему повод поднять сегодня вопрос. Из нот Вильсона нельзя с необходимостью заключить, что предъявляется требование отречения императора, но многие другие обстоятельства доказывают, что этого отречения ждут. Вероятно, требуют, чтобы пал недавний яркий символ германского милитаризма. Можно допустить и то, что положение Вильсона в Антанте будет во время переговоров лучше, если он добьется падения императора.
В общем, я хотел бы указать, что в этом заседании кабинета не раздалось ни одного голоса против ухода императора. Все статс-секретари и министры согласились с тем, что добровольное отречение императора облегчит положение. Военный министр Шейх указал, что фактов, которые требовали бы отречения императора, собственно нет, считаются же только с настроениями. Всякое давление, которое пытались бы оказать на императора, разрушительно подействовало бы, по его мнению, на армию. Генералы не стали бы больше вкладывать души в дело. Для того чтобы избежать недоразумений, члены кабинета должны прямо подчеркнуть свои монархические убеждения и указать, что дело идет для них о тактическом вопросе. Эрцбергер защищал тот взгляд, что отречение императора, несомненно, принесет больше вреда, чем пользы.
Но народ все громче требовал отречения императора, и все возрастало число голосов, которые требовали уже отречения и кронпринца. Я получал легионы писем, говоривших о том, что он должен быть устранен. Меня посещали люди из различных общественных кругов; государственные деятели, а также офицеры заявляли мне, что император не может оставаться на посту. Настроение в стране становилось хуже не с каждым днем, а с каждым часом. За несколько дней до обсуждения вопроса об отречении императора кабинетом — 26 октября — меня посетил полковник Гифениг из Мюнстера. Он рассказал мне чрезвычайно серьезные вещи о Рейнланде-Вестфалии. Некоторые независимые депутаты совершенно открыто призывали на собраниях к революции. Редактор газеты в Золингене, Меркель, рассказал ему в четырехчасовой беседе, что через три недели все будет кончено. Все приготовления сделаны. Гифениг выражал уверенность, что, поскольку Меркель говорил о приготовлениях, он оставался в пределах истины. Время от времени в газетах выдвигались требования отречения императора. Некоторые газеты были запрещены. Как уже указано, это вмешательство цензуры противоречило программе правительства.