Я заявил протест и потребовал предоставления печати свободы в обсуждении вопроса об императоре. Этому воспротивился кабинет. Все время делались попытки оттянуть вопрос. Это дало мне повод продиктовать и послать через посыльного следующее письмо канцлеру:
«Берлин, 20 октября 1918 года.
Вниманию вашего великогерцогского высочества имею честь предложить следующее. В заседании господ статс-секретарей мнение большинства склонилось к тому, чтобы временно установить соглашение с господином главноначальствующим, который воспрещает заявлять в печати требования отречения императора.
В программе, которой должно руководиться новое правительство и которую ваше великогерцогское высочество торжественно признали на заседании рейхстага 5 октября текущего года, указано, что цензура временно действует только в вопросах военной стратегии, тактики, военного снабжения и производства, а также при обсуждении отношений к правительствам иностранных государств. Таким образом, область действия цензуры точно определена. Согласно этой программе, по господина статс-секретаря Эрцбергера и моей инициативе, в заседании кабинета, происходившем дней 8–10 назад, было постановлено отменить все ныне действующие постановления о цензуре и упразднить предварительную цензуру. В последующих заседаниях возникли разногласия. Некоторые из статс-секретарей были того мнения, что только что указанного постановления не было и что то или иное правило о цензуре должно остаться в силе. Воспрещение главноначальствующим заявлять в печати требование отречения от престола представляет прискорбный шаг в направлении к более резкому проведению цензурных правил.
После того как у общественного мнения отнята возможность уяснения себе, путем дискуссии, вопроса, превратившегося в жгучий вопрос судьбы германского народа, перед кабинетом с удвоенной серьезностью встает необходимость обсудить этот вопрос и дать ему решение. По этой причине я считаю себя вынужденным предъявить в кабинете требование, которого нельзя ставить в печати, а именно: господа статс-секретари благоволят попросить господина имперского канцлера дать императору совет добровольно отречься от престола.
Обоснование:
Не может подлежать никакому сомнению, что значительное большинство германского народа убедилось в том, что пребывание императора на его высоком посту затрудняет возможность добиться сносных условий перемирия и мира. Если будет заключен неблагоприятный мир, во время пребывания императора на своем посту, то позднее императора и его правительство будут упрекать в том, что они предпочли тяжкий ущерб народу необходимым выводам из раз создавшегося положения к благу всех.
Нельзя далее сомневаться в том, что мирные переговоры открывают значительно более благоприятные возможности, если изменение режима, происшедшее в Германской империи, будет сделано за границей и внутри страны путем смены на высшем государственном посту. Общее политическое положение наводит на мысль, что предлагаемый здесь шаг может быть оттянут, но отнюдь не избегнут. Поэтому лучше, чтобы император как можно скорее, сейчас же сделал те выводы из общего положения, которые необходимо сделать, по мнению большого числа германских государственных деятелей.
Вашему великогерцогскому высочеству совершенно преданный
Ф. Шейдеман».
Канцлер был болен гриппом и попросил меня прийти на следующее утро к нему. Когда я вошел в половине десятого в его спальню, он был бледен и выглядел очень утомленным. Он сидел, выпрямившись, на кровати. Протягивая мне правую руку, он высоко держал в левой мое письмо. Приветливая улыбка едва скрывала владевшую им печаль. Мне было его искренне жаль. Но политик часто попадает в положение, когда вынужден стиснуть зубы.
— Благодарю вас за письмо. Я всю ночь занимался им, но… прошу вас, возьмите его обратно. Вы знаете, что я стараюсь осведомлять его императорское величество о настроениях. Император уйдет. Легче будет достигнуть добровольного отречения императора, если на меня не будут оказывать такого давления. Поставьте себя на мое место. Я знаю императора с детства, мы оба были такого роста, — он сделал соответствующее движение рукой, — уже неделю я день и ночь занят этим вопросом. С Эйленбургом я уже говорил…
— Мне важно отречение императора, которое необходимо в общих интересах, а не то, оказывает ли мое письмо давление на вас. Если бы у меня была уверенность, что решение будет принято со всей возможною быстротой, я, конечно, мог бы взять письмо обратно. Но, как я уже сказал, нельзя терять времени.
— Со всею возможной быстротой — что вы под этим подразумеваете?
— Если я возьму теперь письмо обратно, мне должна быть возвращена свобода решения, иначе я не могу оставаться в кабинете. Для полной ясности: я должен через двадцать четыре часа знать, как обстоит дело.
— Через двадцать четыре часа? Не дадите ли вы мне больше времени? Ведь дело идет о страшно важном решении.
— Уже целые недели!
— Да, я знаю. Каково настроение населения?
— Настроение ухудшается с каждым днем. Я еще не встретил вообще ни одного человека, который высказался бы за то, чтобы император остался на посту. Я говорил не только с рабочими и деловыми людьми, но и с государственными деятелями высокого ранга. Один член Союзного совета сказал мне, что один из союзных князей писал в одном из своих писем: «Он должен уйти». В Баварии совершенно серьезно говорят об отложении от империи. Действительно, нельзя терять времени.
Мы еще долго говорили. Я сказал ему, что вполне понимаю его точку зрения, ибо он, как, в противоположность мне, и другие статс-секретари, человек монархических убеждений. Поэтому он должен ясно усвоить, что, желая сохранить монархию как форму правления, не может сделать ничего, кроме указания императору уйти. Никто не может знать, что принесут ближайшие дни. Если же, вследствие положения на фронте и тяжелого положения внутри страны, дело дойдет до большого народного движения, тогда нечего сомневаться, что потребуют не только отречения императора, но и замены монархии республиканской формой правления. Я взял письмо, которое он настойчиво протягивал мне, и сказал:
— Значит, до двенадцати часов завтрашнего утра.
Однако решение затянулось еще на целую неделю.
Несколько дней спустя 6 ноября состоялось заседание фракции, на котором я сделал доклад и потребовал полномочия уйти из состава кабинета, если император не отречется до 12 часов следующего утра. У кабинета не хватает смелости сделать выводы из положения, и он оттягивает неотложное. Ни фракция, ни я не желаем и не можем нести за это ответственности. Во всяком случае, должен был бы быть предъявлен срочный ультиматум.
Во время обмена мнениями некоторые медлительные люди советовали краткого срока в ультиматуме не устанавливать, потому что иначе разобьется большинство рейхстага. Я был не мало изумлен таким отношением к делу и очень решительно восстал против тактики промедлений в час, когда мы стоим перед самыми серьезными шагами в германской истории. «Разве вы не чувствуете, что мы стоим перед крушением империи, — а вы говорите о крушении большинства рейхстага? Сейчас необходимо стать во главе движения, иначе в стране воцарится анархия. Ведь надо чувствовать, что движение из Киля и Гамбурга завтра или послезавтра перебросится в Берлин. Может быть, еще можно избегнуть самого страшного, если император тотчас же отречется и, кроме амнистии, будет дано обязательство полной демократизации империи, союзных государств и местного самоуправления».
На мою отставку не согласились. Как убежденный демократ, я и в этом случае подчинился большинству. Я ушел из рейхстага с тоскливым чувством, опасаясь, что, недостаточно оценивая знамения времени, мы совершали большую ошибку.
На следующий день, 7 ноября, было заседание президиумов партии и фракций рейхстага. Рабочие и солдатские Советы были «запрещены» так же, как и назначенные на этот день собрания. Я еще раз и еще настойчивее требовал, чтобы мы ушли из правительства. События разворачиваются так катастрофически, а правительство так нерешительно, что мы не можем больше нести ответственность. Вельс был вполне согласен со мной. Кто знает, что даст завтрашний день, мы не можем брать на себя ответственности за кровопролитие. Давид: «Уход в настоящий момент нам нисколько не поможет. Отречения императора до вечера не добиться». Браун говорит то же, что я и Вельс. Приходим к соглашению, что император должен уйти до полудня завтрашнего дня. Относительно назначенных на сегодняшний день собраний, правительство должно дать указания военным и полицейским властям для того, чтобы те не делали глупостей. Что собрания должны состояться, разумеется само собою. Необходимо усиление социал-демократии в правительстве, следует также предложить независимым вступить в кабинет. Если правительство будет все еще медлить, то социал-демократы должны будут уйти в отставку.
8 ноября 1918 года в 5 часов вечера заседание кабинета. Император, конечно, еще не отрекся. Вокруг люди сильно озабочены положением, которое установится после отречения. Кто тогда будет королем или регентом? Однако, кто бы это ни был, окажется ли подлежащее лицо тем самым также и главою германских союзных государств? А в то время, как предаются этим странным рассуждениям, здание империи трещит со всех концов, во всех углах.
Между тем президиум Социал-демократической партии все время поддерживал теснейшее общение с представителями социал-демократов в крупных берлинских предприятиях. Эберт все время держал меня в курсе положения. Я был твердо убежден, что начавшего катиться камня не остановить. Изголодавшихся, изнервничавшихся за долгие годы напряженности, преследования и травли рабочих, особенно больших предприятий, нельзя было больше успокоить. Эберт до последней минуты думал, что можно избегнуть общего восстания, если сейчас будет заключен мир и сделаны политические уступки. 8 ноября вечером я участвовал в заседании представителей предприятий, происходившем в зале заседаний президиума партии, я хотел ближе ознакомиться с положением дел на фабриках и заводах и доложить о нем, поскольку его можно было усвоить, находясь на Вильгельмштрассе.