[64]. Неудивительно, что больше всего в печати теперь злобствуют по поводу тех людей, которые в XX веке больше всего сделали (не сказали, а именно сделали!) для России и русского народа — Николая Второго, Иосифа Сталина и Леонида Брежнева.
А потом к власти пришел Горбачев…
Знаете… Если так подумать — Горбачев ведь больший коммунист, чем Сталин, и его лозунг «больше социализма» — он ведь истинный. Сталин не любил говорильни, а Горбачев ее всеми силами провоцировал. Сколько съездов собралось при Сталине? А при Горбачеве — мало съезда, он решил устроить «убийство» страны в прямом эфире, создав Совет народных депутатов. При Сталине каждый отвечал за свое дело (как правило, головой), а при Горбачеве — коллегиальность, товарищи, выборность руководителей. Горбачев и в самом деле вернулся к чему-то наподобие ленинизма — шумной анархии, бурному обсуждению под разграбиловку нэпа, каким-то «платформам» в КПСС, гигантскому росту бюрократии (при Ленине количество бюрократов выросло на порядок), безответственности. Было у Горбачева и некое подобие Троцкого по имени Александр Николаевич Яковлев, только жидковат был Яковлев, всего-то год Стэнфорда, а Троцкому сам президент США паспорт вручал. Во как!
Последовавшее за горбачевщиной опять-таки нельзя было назвать развалом, все, что Горбачев мог развалить, — он это сделал сам, и ни с кем не советуясь. Борис Николаевич Ельцин сделал главное, опять-таки кто бы что про него ни говорил, — он не допустил крови, кровавого передела, как в восемнадцатом и девятнадцатом годах. Девяносто третий — это не кровь, если сравнить с девятнадцатым. Он сохранил базис, платформу, на которой можно что-то строить. Но к строительству не приступал — ни он сам, ни те, кто пришел за ним. Разрушили общий дом, растащили — да так и остались жить на юру.
А потом пришла власть безликих. Это было закономерным итогом морального распада, который и начался намного раньше, чем распад территориальный. Самым точным понятием того, что произошло с русскими людьми, было — измельчали. Измельчали все, измельчали физически, душевно, умственно. Измельчали, кстати, не только у нас — если, к примеру, в Германии самым полезным изобретением года признают программу для мобильного телефона, которая позволяет проигрывать выбранную пользователем мелодию ровно пять раз, — что это как не измельчание? Вот и тут — измельчали. Если война — так с Грузией, господи, нашли, чем гордиться. Если инновации — так непонятно что, никто не может уже сделать, к примеру, фотонный двигатель, и это не потому, что его технически невозможно сделать — а потому, что никто не в силах представить его как мечту, а потом — идти к этой мечте. Космические полеты ведь начались с мечты Циолковского — и уже через сорок лет — стали реальностью. А тут…
И — изворовались. Это тоже было закономерным итогом системы отрицательного отбора, царившего в Советском Союзе. Но в СССР наряду с партейными, которые по разрушительному воздействию на мир людской не уступали саранче, — были профессионалы. Были технократы, пришедшие с заводов, знающие производство. Не рассуждающие отвлеченно, а достоверно знающие, что и как работает. Возможно, самой большой трагедией девяносто первого года было то, что власть-то как раз взяли партейные. Горластые, быстро перекрасившиеся, выступающие на трибуне Совета народных депутатов как коверный на арене, умеющие громыхать словами. Кто-то сейчас жалеет о событиях девяносто третьего года, называет Ельцина преступником. Полноте! Ельцин преступник, а остальные кто? Не коверные ли? Знаете поговорку — игра была равна, играли два… ну и так далее. Может быть, и лучше, что власть осталась в одних руках, пусть неумелых и трясущихся с похмелья, а не перешла к коверным.
И деньги власть не изменили — сделали только хуже. Громкие прожекты, бессмысленные, массивные строения, меленькие победы, долбящий по ушам пиар… интересно, кого они хотели убедить в величии страны, людей — или самих себя? Власть, которая правила Россией, была мелкой, даже меленькой, ей бы Россию размером в десять раз меньше — наверное бы, она и справилась. Но, увы, Россия была великой. И оставалась пока ею — несмотря ни на что.
Ростов-на-Дону, город купеческий, с богатыми историческими традициями, почти что морской — не каждая птица перелетит разлившийся Дон, — в новой России неожиданно приобрел намного более важное значение, чем это было раньше, в Советском Союзе. В Советском Союзе его только и знали как город, где ворья много, да Ростсельмаш, комбайны «Нива» производит, которые уже стали неотъемлемой частью советской деревенской жизни. А сейчас…
А сейчас Ростов-на-Дону стал почти что неофициальной южной столицей России. Как началась вторая чеченская — Ростов стал почти последним русским оплотом на Юге, последним городом, относительно которого можно твердо сказать, что этот город — точно русский. Местный ОМОН был одним из самых подготовленных в России — не вылезали из командировок. Отделение Альфы, управления А, работавшее по Чечне и Дагестану, было в Краснодаре.
Потом, как понеслось — Ростов стал центром эмиграции. Со всей Украины, с Крыма — с земель, которые всегда, во все времена были русскими и были подарены Украине большевиками, на Русь бежали русские люди. В Крыму их резали татары, в остальной Украине — поляки и бандеровцы. По жестокости бандеровцы ничем не уступали наведавшимся на эту землю семь десятилетий назад гитлеровцам — жгли, грабили, убивали. Сыграли свою роль и местные гопники — народное хозяйство в Украине давно было и не народным и не хозяйством, — развалили все, что только можно. Одесса жила на контрабанде и китайском шмурдяке, Севастополь — на русском флоте, Киев — на бардаке, прокрутке денег, самых бесстыдных гешефтах, Западная Украина — на гастарбайтерах, заробитчанах. Восточная Украина жила металлургией, нормальные производства — автомобилестроение, авиастроение, ракетостроение, двигатели для самолетов и вертолетов — угробили, что можно разворовали, в селе гнали самогонку и пьянствовали, шахты закрылись. В сельской местности родился новый класс, доселе невиданный — сельские маргиналы, гопота. Господи… когда доживались-то до такого, никогда село не было прибежищем гопоты, село любило рабочие руки, их постоянно не хватало, лентяи, лоботрясы — обществом крестьянским отвергались. Сейчас что в России, что в Украине народился новый класс — сельская гопота, дети неработающих, пьющих до посинения родителей, сами не имеющие никаких шансов в жизни. В село приходили отсидевшие — дом в селе порой можно было купить за столько, сколько в городе стоил один квадратный метр жилья. Так на деревне появлялось еще кое-что, чего там никогда не было, — криминал. Не мешок посыпки с фермы украсть — а самый настоящий, махровый криминал, грабеж, разбой и убийство, порой из-за нескольких гривен — хватило бы на бутылку водки. И вот эти пацаны из полумертвых сел — голодные, озлобленные, дорвавшиеся до оружия, сбивающиеся в банды — грабили и убивали беженцев, которые шли через границу, спасая самое ценное, что у них было. И они грабили их не просто так — убивали, насиловали, распинали, вспарывали животы, вешали. И они это делали не просто так, просто так — ограбили бы до нитки и отпустили. Нет, они это делали потому, что ненавидели — ненавидели тупой, тяжелой, заливаемой до поры сивушной бурдой ненавистью. Они ненавидели горожан, которые ехали мимо их деревень, спасая добро, — и неважно, что один на «Ланд-Круизере», а второй на старом «жигуленке» — все едины, все одним миром мазаны! Все они до поры до времени смотрели на них как на уродов, как на ничтожества — а вот теперь перевернулось все. И последние — стали первыми. До времени.
Многих из этих гопников уничтожили ополченцы, казаки и остатки русской армии, прикрывавшие отступление, — разговор с такими был короткий, расстрел на месте. Потом эта гопота — кто в живых остался — почти поголовно пошла на службу, стали полицаями, эсэсовцами, кто-то и в сельские старосты выбился. Вот такой вот сейчас — народ. Свои — хуже самых страшных из чужих.
Вот и вышли беженцы — многие в чистое поле, да и в России-то их не особо ждали, это тебе не СССР, где беду пострадавшей от землетрясения маленькой Армении каждый воспринял как свою, личную боль, как общую беду. Теперь же — их никто не ждал, и им нечего было терять, и у многих в руках было оружие, а за спиной разбомбленный дом и зверски убитые родные. Совершенно неожиданно — маятник качнулся в другую сторону, если раньше кавказцев было все больше, то теперь на всем юге было больше русских, да каких русских — таких, от которых разве что только бежать. Так, с болью и кровью рождалась новая империя — и хоть Ростов не станет ее столицей, про него всегда будут помнить. Потому что империя начиналась, не в Москве, она начиналась здесь.
Роскошный черный внедорожник Range Rover Autobiography, бронированный и стоящий больше, чем стоит приличная квартира в Ростове-на-Дону, срулил с дороги, ведущей на Батайск, к довольно приличному двухэтажному каменному заведению, около которого стояли, несмотря на самый разгар летнего дня, только два автомобиля — бронированный «Хаммер-1» и «Мерседес G». Автомобиль пристроился рядом с ними, причем встал он, как и эти, носом к дороге, чтобы не тратить время на разворот в случае чего. Из «Рейндж Ровера» с московскими номерами и трехцветным пропуском с грозным некогда двуглавым орлом вылез человек в неприметном на вид, но стоящем не меньше тридцати тысяч долларов[65] костюме и с небольшим дипломатом в руке. Больше всего он был похож на топ-менеджера какой-то крупной и успешной компании, ни в коем случае не владельца, потому что владельцы могут чудить, а этот человек лет пятидесяти был одет по строгому дресс-коду. Ботинки у него тоже были дорогие, британские, а вот часы неожиданно дешевые (относительно) — черный, противоударный «Брайтлинг», такие носят пилоты и космонавты. Говорят, что богатый человек может быть одет как угодно, но его всегда выдадут ботинки. А вот тут ботинки выдавали кое-что другое — часы «Брайтлинг» в стандартной комплектации включали в себя аварийный передатчик международ