Капитан Барре, сражавшийся с дивизией на правом краю поля боя, оставил нам живую картину того, что приходилось испытать офицеру одного из уцелевших каре в течение этих тяжелейших часов. Он удерживал строй своих мальчишек под шквальным огнем, выбивавшим одного офицера за другим, и под мощными кавалерийскими атаками в промежутках между залпами. Менее чем через час битвы Барре, до того пятый капитан в батальоне, стал его командиром. Три с половиной часа бойцы не знали ни мгновения передышки. Поредевший батальон медленно отходил к деревушке Штр азид ель. К тому времени одна только часть Барре потеряла сорок три солдата и почти всех офицеров. Сам Барре получил две раны, причем одну из них нанесла попавшая ему в лицо оторванная голова младшего лейтенанта. Он даже узнал человека, чья кровь залила его: «…Очень милый юноша, который, за два месяца до того покидая Ecole Militaire[3], сказал: „К тридцати я буду полковником или погибну“».
В те минуты Барре думал, что бой проигран, но майор, только что прибывший из Испании, уверял его, что победа близка, указывая на колонны Четвертого корпуса Бертрана и Пятого корпуса Лористона, обрушившиеся на врага с крайних левого и правого флангов. Майор рассудил верно. Менее чем через час остатки батальона Барре пошли вперед и отбили захваченные деревни, понеся новые потери под новыми залпами.
Сеть была брошена, но враг оказался гораздо проворнее. К 2.30 пополудни маневры, намеченные императором, были выполнены. Еще через два часа Бертран и Мармон сомкнулись на правом фланге, а Лористон громил правое крыло врага. Маршал Макдональд, не в состоянии наступать на равнине без кавалерии, описывает яростные атаки отчаявшейся русской конницы на его корпус. Все они были отбиты с тяжелыми потерями, и генерал Латур-Мобур* предложил осуществить контратаку своими смехотворно маленькими кавалерийскими силами, но осторожный Эжен не позволил ему этого.
К 5.30 все было готово для атаки по центру. Молодая гвардия построилась в четыре плотные колонны; Старая гвардия и гвардейская кавалерия всячески ее поддерживали. Генерал Друо привел восемьдесят пушек, и вся колонна пошла вперед как боевой таран. Ничто бы не устояло на ее пути. Рана, Гросс-Горшен и Кляйн-Горшен были взяты штурмом, и русские резервы не могли удержать натиск. Врага ярд за ярдом оттесняли к Эльстеру, и только нехватка кавалерии у французов не позволила довести дело до полного разгрома.
Несколько человек, имевших возможность наблюдать за Наполеоном во время этой атаки, оставили свидетельства о его личном участии в сражении и воодушевляющем эффекте, который оно оказывало на молодых бойцов. За двадцать лет, проведенных на войне, он никогда не подвергал свою жизнь такому риску, мчась туда-сюда среди пуль и ядер, летящих со всех сторон. Мармон, «впоследствии недруг Наполеона», отдает должное его храбрости и находчивости и говорит, что даже умирающие, завидев императора, приветствовали его. Нет никаких свидетельств, чтобы правители союзных держав когда-либо вели себя подобным образом, хотя Блюхер сражался со своей обычной доблестью, а его лейтенант Шарнхорст в 6.30 получил смертельную рану.
Новобранцы, залегшие среди руин деревень, узнавали о ходе французской контратаки по приближающейся пальбе гвардейской артиллерии. К 7.30 все кончилось. Враги переправились за Эльстер, прикрывая свой отход кавалерией. Преследовать их было невозможно, и они спокойно отступили к Лейпцигу, а затем к Дрездену. Но для французов победа оказалась пирровой. Их потери убитыми и ранеными составляли более 20 тысяч человек, в большинстве своем из Третьего корпуса Нея. Потери союзников были меньше — приблизительно 12 тысяч. Отмечая стойкость новобранцев, Наполеон сказал: «В моих юных солдатах я нашел всю доблесть моих старых товарищей по оружию. В течение двадцати лет, что я командую французскими войсками, я никогда не видел такой храбрости и преданности».
На рассвете 3 мая император объехал поле. Друзей и врагов, еще подававших признаки жизни, свезли в амбары на перевязку, а затем отправили в госпитали Лейпцига и Вейсенфельса. Среди погребенных с военными почестями по приказу императора оказался молодой прусский солдат, найденный в обнимку с флагом, который он защищал до конца. Флаг был похоронен вместе с ним.
Глава 5«Ни пушки! Ни пленника!»
Между Вейсенфельсом, где раздались первые выстрелы, и Бреслау, где через тридцать четыре дня закончился первый этап кампании, протекает десять рек, в том числе три — широкие потоки даже в это время года, а остальные — мелкие притоки Заале и Одера. И все их форсировала французская армия, движущаяся вперед лавина жаждущих победы конных и пеших, ветеранов и новобранцев, с величайшими командирами той эпохи во главе, подстегиваемые боевой доблестью своего поколения кирасиры, драгуны, уланы и гусары, летучая артиллерия с легкими пушками и зарядными ящиками, усатые гренадеры гвардии и рекруты, потеющие под тяжестью ранцев, — все шли на восток, но слишком медленно и неуклюже, чтобы охватить армии царя Александра и Фридриха Вильгельма Прусского, отступающие к силезской границе и северному отрогу Чешских гор, пограничных с Австрией. На окровавленной равнине Лютцена Наполеон восторжествовал над врагами, но решительная победа ускользнула от него. Теперь ему был нужен новый Аустерлиц, триумф, который заставит Европу согласиться на лучшие условия, которые она сумеет выторговать у человека, еще несколько недель назад казавшегося раненым гигантом, окруженным врагами и предателями. Нейтральные государи и сатрапы по всему континенту выжидали в мучительных колебаниях, пока три армии передвигались по огромной центральной равнине. Из столицы в столицу мчались курьеры с предложениями и контрпредложениями. В лагере союзников царило уныние и взаимное недоверие, а при дворах немецких князей и герцогов — замешательство и смущение. Меттерних в Вене обдумывал все имеющиеся возможности в попытке найти решение на любой случай. В Штральзунде бывшего маршала Бернадота, ожидавшего британских субсидий, одолевала неприятная мысль, что, может быть, он все-таки поставил не на ту лошадь.
Итог великой Лютценской битвы был скорее политическим, а не военным: на смену решительности пришли колебания. Ложная заря надежды светила и французам и союзникам. Армии встретились и померились силами, но хотя сейчас две из них отступали, а третья наступала, все три по-прежнему находились в поле, и каждая получила подкрепления, более чем возместившие бреши, пробитые артиллерийскими залпами, кавалерийскими атаками и убийственными столкновениями пехотинцев, которые завалили трупами разрушенные деревни на равнине. Австрия, лихорадочно вооружавшаяся, оставалась потенциальным посредником. Швеция, с ее опытной армией, держалась в стороне. Веллингтон и его закаленные в боях англичане и португальцы продолжали наступать на Пиренейском полуострове. Ничего не было решено — и не будет решено, пока равнины Саксонии не обагрятся кровью полумиллиона человек.
Исход Лютценской битвы прибавил решимости только одному человеку, королю Саксонии, выделявшемуся среди марионеточных монархов тем, что он единственный видел в Наполеоне не нейтрального благодетеля и не деспота, а друга.
Когда русско-прусские силы заняли его столицу, король бежал в Прагу. Сперва дрезденцы приветствовали пришельцев как освободителей, но теперь бюргеры оказались в точно таком положении, как жители Гамбурга ранней весной. Человек, которого они считали беглецом, стоял у их ворот с победоносной армией. К счастью для горожан, их повелитель присутствовал здесь и мог вступиться за подданных. Побитые освободители ушли за Эльбу и за Шпрее к Баутцену, где окопались, построив за городом укрепления; их арьергард расположился на лесистой возвышенности, а левое крыло опиралось на Чешские горы. Девятый корпус маршала Макдональда шел вперед, преодолевая разрушенные пролеты мостов при помощи лестниц, и пробился к берегам Шпрее. За ним следовал Эжен, написавший весьма вежливое письмо королю Саксонии, в котором извинялся за то, что приходится «воевать во владениях Его Величества», а после него шла вся Великая армия, две грозные боевые колонны под командованием маршала Нея и самого Наполеона. 8 мая, через шесть дней после победы при Лютцене, император вступил в Дрезден.
Крайним напряжением сил майнская и эльбская армии были полностью перегруппированы. Северную колонну Нея, состоявшую из Второго, Третьего, Пятого и Седьмого корпусов — 80 тысяч пехотинцев и 4800 кавалеристов, — возглавляли маршал Виктор и генералы Лористон и Рейнье. Наполеон, наступающий по более южной дороге, вел гвардию, гвардейскую кавалерию и Четвертый, Шестой, Девятый и Двенадцатый корпуса под командованием соответственно генерала Бертрана и маршалов Мармона, Макдональда и Удино — первоклассных солдат с двадцатью годами активной службы за плечами. Кавалерийские силы этой армии составляли 12 тысяч, а ее пехотные полки вместе с гвардией — 107 тысяч человек.
Несмотря на временное численное преимущество, Наполеон по-прежнему был весьма склонен к компромиссу, если его удастся достигнуть минимальной потерей территории и престижа. Именно с таким настроением он встретил прибывшего в лагерь австрийского эмиссара и отправил к царю своего опытного дипломата Коленкура. Он считал возможным использовать на благо Франции недоверие Австрии и разногласия между союзниками.
Как выяснилось, его оптимизм был чрезмерным. Противники, сильно потрепанные в поле, тем не менее не были готовы уступать императору победу, в то время как Меттерних, ведя тонкую игру, продолжал заламывать невозможную, по мнению Наполеона, цену за австрийский нейтралитет — ни много ни мало как восстановление власти Габсбургов в Иллирии и Далмации на Адриатике, вывод французских войск из Польши и Нидерландов и независимость ганзейских городов на севере. Такую цену император не был готов платить даже за поражение, и переговоры на эту тему превратились в пустую болтовню.