Спуск к реке под артиллерийским огнем оказался для всадников тяжким испытанием. Марбо говорит, что обязан жизнью своей умной турецкой лошади, которая ступала по краю оврага, «как кошка по крыше». К ужасу разбитой армии, вода в реке за время боя резко поднялась, заливая немногие мосты, а броды оказались совершенно непроходимыми. Утонувших было не меньше, чем погибших под градом картечи, сыплющейся с плато, и от сабель и пик прусской кавалерии, нашедшей более удобный спуск и налетевшей на толпу беглецов у реки.
В течение многих лет наполеоновская армия не испытывала такого сокрушительного морального поражения: ведь даже на долгом отступлении по российским снегам честь императорских орлов была спасена Неем и его голодающим, померзшим арьергардом, отбившим все атаки казаков, но в данном случае сказалась фатальная слабость рекрутов 1813 года. Юные призывники Лютцена и Баутцена очень быстро узнали, что слава — дорогое удовольствие для неопытных солдат. Полк Марбо с его блестящей дисциплиной отступил через реку, потеряв всего двоих, но, если бы не присутствие на дальнем берегу свежей кавалерийской дивизии генерала Сен-Жермена, предпринявшей резкую контратаку, французские потери оказались бы намного серьезнее, хотя и те, что были, привели Макдональда в ужас — 13 тысяч убитых и утонувших, 20 тысяч попавших в плен и 50 пушек, включая все, кроме одного, орудия генерала Себастиани.
Рассказ Макдональда об этом единственном уцелевшем орудии помогает нам узнать, как Наполеон отнесся к катастрофе. Опасаясь потерять последнюю пушку, Себастиани приказал везти ее в обозе, и ее через пять дней захватили пруссаки Блюхера во время преследования врага. «Артиллерия должна защищать армию, а не обозники — артиллерию!» — орал император на генерала в присутствии подчиненных последнего. Себастиани был так унижен этой публичной выволочкой, что хотел пустить себе пулю в лоб. Потребовался весь такт и терпение Макдональда, чтобы успокоить его.
Поведение Макдональда после битвы характерно для человека его типа. Иной на его месте стал бы оправдываться непогодой и неудобной местностью или ссылался бы на приказ императора любой ценой наступать и взять Бреслау, но Макдональд был не таков. Он созвал всех офицеров в чине полковника и выше, сказав им, что каждый человек в армии выполнил свой долг и ответственность за катастрофу лежит всецело на нем самом. «Битва проиграна по вине одного человека — меня!» — заявил Макдональд, и Марбо, слышавший эти откровенные слова, добавляет: «Это благородное признание разоружило критиканов, и каждый человек прикладывал все усилия ради безопасности армии при отступлении к Эльбе».
Несколько дней спустя при реорганизации в Пильнице Марбо имел возможность узнать, что не все пруссаки разделяли ненависть Блюхера к французам. Он получил благодарственное письмо от господина фон Бланкензее, того самого полковника, чью жизнь он спас в рубке на Яуэрском плато; сейчас полковник возвращал ему лейтенанта и десятерых бойцов из 23-го егерского полка, раненных и взятых в плен после того, как фон Бланкензее был освобожден своими. Этот жест, немыслимый на современной войне, доказывает, что рыцарское поведение на поле боя дожило до XIX века, но становилось редким в условиях военного ожесточения, захлестнувшего весь континент, как свидетельствует прием Вандамма русским царем после того, как этот француз почти со всеми своими людьми был пленен во время отступления союзников из-под Дрездена. Именно Вандамм, человек, которого Наполеон когда-то собирался поставить во главе сил вторжения в «Преисподнюю», несет личную ответственность за третью катастрофу, постигшую французскую армию в неделю ее великой победы 26 августа под Дрезденом.
Чеснок, непогода, давление обстоятельств, а может быть, и чрезмерная уверенность Наполеона привели к тому, что 30 августа преследование побитых сил коалиции возглавил Вандамм.
Северная Чехия с ее лесистыми горными склонами и глубокими скалистыми ущельями — неподходящее место для армии во главе с человеком такого темперамента, как Вандамм. Первоначально его позиция на пути отступления союзников была хорошо выбрана, однако благоразумный военачальник не торопил бы события, дожидаясь подхода корпусов Мармона и Сен-Сира при поддержке победоносной кавалерии Мюрата, чтобы вместе с ними отрезать отходящие от Дрездена колонны русских, пруссаков и австрийцев. Тем не менее Вандамм, спустившись на Кульмскую равнину, находившуюся примерно в шестидесяти милях к югу от Дрездена и только в пятнадцати — от Эльбы, подвергся яростной атаке превосходящих сил русской гвардии и отступил в дефиле, ведущее на северо-восток к Петерсвальде, в направлении, откуда он пришел несколько дней назад после того, как пересек Эльбу. У выхода же из ущелья он наткнулся прямо на прусский корпус Клейста, и обе колонны, решив, что попали в ловушку, врезались одна в другую в надежде вырваться на свободу.
Какое-то время исход боя был неясен, но чаша весов склонилась на сторону пруссаков: вскоре в тыл колонны Вандамма ударила русская гвардия, и французы оказались зажатыми между многотысячной толпой беглецов, стремившихся из-под Дрездена в Теплиц с его богатыми складами, и войском русского генерала Остермана, решившего, что царь попал в плен и его нужно вызволять. Вандамм сражался, пока хватало сил, но в конце концов был вынужден сдаться вместе с генералами Аксо, Гюйоном и 7-тысячной армией. Еще пять тысяч погибли.
То, что осталось от корпуса, спас генерал Корбинко благодаря тому духу, который начиная с дней Самбр-э-Мёза принес Франции столько побед. В яростной атаке вверх по склону холма в сторону Петерсвальде кавалеристы генерала захватили батарею, зарубили канониров и открыли проход, через который уцелевшие смогли соединиться с авангардом Великой армии, спешившим на помощь, но опоздавшим.
Эффект поражения многократно превосходил численность сражавшихся или потерь, понесенных войсками Вандамма. Утром 30 августа армия коалиции представляла собой не многим более, чем скопище беглецов, в беспорядке отступающих к своим чешским базам. Ее рядовые были деморализованы, а командиры находились в отчаянии. К вечеру того же дня она вернулась с семью тысячами пленных, включая Вандамма, в Теплиц как победоносная армия, совершившая — теперь это можно было представить в таком свете — успешный налет на штаб-квартиру Наполеона. Но самодержцы не забыли своего унижения под Дрезденом и теперь срывали злобу на пленных. Вандамма, представшего перед царем, стали обличать в грабежах на германской земле. Он ответил с усмешкой: «По крайней мере, меня не обвиняют в убийстве своего отца», — имея в виду упорные слухи, что Александр участвовал в убийстве Павла I, которому наследовал.
Капитан Барре, чей полк находился в арьергарде французских сил преследования, стал свидетелем катастрофы, но ему повезло — он избежал смерти или плена. Он получил удар казацкой пики в правое плечо, а в спорадических стычках в лесах и ущельях к северу от Теплица потерял еще восьмерых людей. Весь день 31 августа его рота вела отчаянные арьергардные бои. «Ружья настолько покрылись нагаром, что пули не лезли в ствол», — записывает он. В этом сражении погибла почти треть его батальона, а уцелевшие спаслись, разложив огромные бивуачные костры и под покровом темноты отступив в еще более дикую местность. Лишь утром 1 сентября Барре узнал о пленении Вандамма и понял, что означал этот яростный натиск на его солдат. На следующий день он записывает: «Шесть дней мы голодали. Я не ел ничего, кроме земляники и черники, которой полно в лесах. Наконец нас нашла ротная маркитантка, у которой в телеге я хранил кое-какие припасы. Несчастная женщина бросила нас, когда увидела, в какую глушь мы направляемся». В данных обстоятельствах осторожность женщины, обремененной груженой телегой, вполне оправдана. Скорее всего, ее остановило бездорожье, а не трусость, поскольку большинство очевидцев свидетельствуют: храбрость полковых маркитантов не уступала храбрости наполеоновских солдат. Нередко под огнем маркитанты разносили спиртное и перевязывали раненых.
Наполеон, все еще привязанный к Дрездену, получил вести о поражении Макдональда на Кацбахе в 8.30 вечера 28 августа. Еще до утра прибыли известия о неудаче Удино под Гросс-Беереном и его отступлении к Эльбе. А в 2 часа ночи 31 августа императора разбудили и сообщили, что случилось с Вандаммом в чешских лесах. Барон Фейн, составитель «Летописи 1813 года», утверждает, что Наполеон перенес вести об этой цепочке катастроф философски, играясь с циркулем и тихо повторяя строчки из поэмы Корнеля, казавшиеся ему уместными:
Я сорок лет вершил судьбу царей,
Я сорок лет не ведал пораженья,
Но помнил, что нет истины верней —
Судьба держав зависит от мгновенья.
В ту неделю судьба нанесла ему еще один удар, наверняка самый несчастный в его карьере. В Императорской армии много лет был принят обычай: адъютант, приносивший хорошие новости, немедленно повышался в чине. Таким образом маршалы регулировали старшинство молодых людей при штабах, но в конце лета и осенью 1813 года подобных повышений почти не происходило. Через неделю после Гросс-Беерена, Кацбаха и Кульма пришло известие о четвертой катастрофе, на этот раз постигшей Нея, который заменил побежденного Удино на севере. Несмотря на неудачи, Наполеон еще не отказался от своего плана взять Берлин, чтобы отвлечь основную часть союзных войск от Австрии и изолировать державу, которую он надеялся разбить еще одним решительным усилием, если удача снова окажется на его стороне.
Примерно в сорока милях точно к югу от Берлина находится городок Барут. Нею был отдан приказ идти на него, имея в виду предотвратить наступление северной группировки союзников по Эльбе и не дать им соединиться с Блюхером, который по-прежнему угрожал Макдональду в речной стране к востоку от Дрездена, а также со Шварценбергом, спешившим в чешском Теплице привести свои батальоны в порядок. Стратегическая концепция снова была превосходной, но ее успех зависел от той роли, которую обещал в ней играть сам Наполеон, а именно — поддержать удар Нея и собрать основну