Но сейчас не было времени сравнивать юношеские мечты с достижениями и провалами зрелых лет. Блюхер, ругающийся как солдат, которым он никогда и не переставал быть, отступил к правому крылу Шварценберга, найдя его в Бар-сюр-Обе и незамедлительно получив 20-тысячное подкрепление, пусть и не излечившее его самолюбие, но восполнившее потери. Здесь, на пути союзников, история приподняла уголок занавеса, показывая, что будущие поколения прусских милитаристов припасли для Запада. Был издан приказ безжалостно расправляться с любыми французскими общинами, защищающими свои очаги, как с партизанами. Оказавшие сопротивление гражданские лица подлежали расстрелу, а деревни — сожжению. В ближайшие двое суток были сожжены две деревни — Ла-Шез и Морвийе, первые из длинного списка. В то время в прусских рядах сражался прусский военный теоретик Клаузевиц. Вскоре он станет проповедником жестокости, огласив доктрину безжалостного террора, якобы ускоряющего окончание войны, — доктрину, которая в последующие годы распространилась подобно чуме среди прусских военных умов. В 1870 году в Седане патриотически настроенных граждан казнили за «стрельбу». Путь германской армии по Бельгии в августе 1914 года был отмечен пылающими городами и убитыми мирными жителями; объявлялось, что жертвы этих инцидентов стреляли по германским солдатам. В 1940 году уроки Клаузевица распространились так широко, что гитлеровским палачам не требовалось особого понукания. Вся Бельгия и Северо-Восточная Франция усеяны могильными камнями с надписями «Расстрелян немцами, 1914» или «Расстрелян немцами, 1944». В одном лишь городке Тамин камней с первой надписью насчитывается 384. В деревнях между Бриенном и Ла-Ротьером, возможно, найдутся и могилы с датой «1814». Может быть, именно здесь Клаузевиц придумал свою теорию умиротворения. Ветераны Великой армии находились на постое в Германии с 1806 года, и было бы глупо полагать, что мирные жители не испытали на себе грабежей и насилия. Но такие случаи были отдельными, и совершали их ожесточенные люди, опьяневшие от вина, или от вида крови, или от того и другого. Подобные инциденты никогда не являлись частью преднамеренной политики, провозглашенной французскими властями. Любая война ложится тяжким бременем на население оккупированных территорий, но средний западный солдат — не обязательно убийца, по крайней мере, до тех пор, пока жестокость не возводится в ранг политики.
Наполеон понимал пропагандистское значение этих актов. Через три дня после штурма Бриенна он писал Коленкуру, все еще поглощенному политическим покером на Шатильонской конференции: «Вражеские войска ведут себя гнусно. Все жители ищут убежища в лесах… враги съедают все, уводят всех лошадей и скот, уносят всю одежду, какую находят, даже лохмотья бедных крестьян; они избивают и мужчин, и женщин, непрерывно насильничают. Я видел это состояние вещей собственными глазами… Вы должны нарисовать живую картину вражеских зверств. В таких городах, как Бриенн с двухтысячным населением, не осталось ни единой живой души!»
Эффект от победы в Бриенне оказался еще более скромным, чем от побед при Лютцене и Дрездене во время саксонских кампаний. Блюхер отступил, но, получив подкрепления и находясь в тесном взаимодействии с главной армией союзников, вскоре снова был готов идти в бой. И он сделал это под Ла-Ротьером, в нескольких милях к юго-востоку от Бриенна.
Наполеон, полагая, что старый пруссак находится в одиночестве, двинул на него 40-тысячный корпус, и в полдень 1 февраля Блюхер атаковал. Крылья французов держались стойко, но центр поддался, и Мармон под напором генерала Вреде также отступил. В одной из атак австро-баварская кавалерия захватила семь пушек, а всего французы потеряли их в тот день пятьдесят четыре, а также шесть тысяч человек, причем почти половину из них — пленными. Не обошлось и без обычных проявлений героизма. Батарея Старой гвардии, окруженная врагами, отказалась сдаваться и прорвалась сквозь кольцо. Во время боя был починен мост через Об в Л’Эсмоне, и французы смогли отступить к Труа, куда они прибыли 3 февраля. Здесь Наполеон встретился с генералом Рейнье, одним из командиров, захваченных при борьбе за мост Линденау в октябре. Отпуская его под честное слово, царь Александр сказал: «Мы будем в Париже раньше вас». Что же тогда дипломаты обсуждали на конференции в Шатильоне?
Каждый день падал снег — первый снег, как отмечает А. Макдонелл, который помогал Наполеону. В прошлом снег всегда помогал врагу. Он задержал спуск Наполеона с перевала Сен-Бернар в 1800 году, похитил у императора победу при Эйлау в 1807 году и почти два года спустя дал возможность спастись армии сэра Джона Мура в Испании. Кроме того, он погубил Великую армию в 1812 году, но сейчас он тормозил передвижение преследователей и дал Наполеону несколько дней для перегруппировки. 7 февраля император отступил к городу Ножану.
На военном совете союзников, состоявшемся после этого отступления, был принят новый план. Блюхер с 50-тысячным войском должен был направляться по кратчайшему пути к Парижу, а Шварценберг с 150-тысячной армией — наступать через Санс, в тридцати пяти милях к западу от Труа и в двадцати милях к юго-западу от Ножана. Снова чреватое катастрофой отсутствие единства: не только единства армии, но и единства на совете. Даже в столь невозможно поздний час путь к примирению не был закрыт. Франция могла сохранить свои границы 1791 года, и этим скупым предложением она была обязана нежеланию Австрии видеть возвращение Бурбонов на престол. Амбиции русского царя питали те мили, которые прошла его наступающая армия. Сейчас Александр решил забрать себе всю Польшу, взамен отдав Пруссии Саксонию. Даже британский посланник Каслри был встревожен, не видя перспективы прочного мира в полном расчленении Франции или восхождении царского кандидата Бернадота на трон вместо Наполеона. Аргументы британской и австрийской делегаций были недостаточно убедительными, чтобы остановить наступление союзников на Париж, но, по крайней мере, они заставили Александра согласиться, чтобы французы сами выбрали себе главу государства, когда (и если) Наполеон будет низложен.
На второй неделе февраля Наполеон ударил снова, выиграв пять битв за девять дней.
Сценой, на которой величайший воин в мире исполнил свое предпоследнее представление, была местность с низкими лесистыми холмами, болотистыми речными долинами, маленькими городками, соединенными друг с другом грязными дорогами, а в это время года затерявшимися среди переполненных водой каналов и широких заливных лугов — местность, которую пересекают реки Сена, Об, Марна и Йонна.
В принципе поле боя было далеко не идеальным для образцовой кампании против противника, имеющего колоссальное численное превосходство. Непрерывно падал снег, и холмы стояли белыми под черно-синими кронами голых деревьев. Реки у берегов замерзли, но лед был слишком тонким, чтобы выдержать вес человека, не говоря уже о пушечном лафете. В немногие оттепельные дни раскисали дороги, которые в мороз были бы проезжими. В речных долинах висел туман, а над опустевшей местностью проносились северо-восточные ветры, суровые, как на русских равнинах, неся дождь со снегом или надоедливую морось. В промежутках между недолгими метелями в небе бесполезно светило солнце, но чаще небо затягивали свинцово-серые тучи, обещающие новые снегопады. Питаться здесь было почти нечем, но даже Имперская гвардия, привыкшая жить за счет окрестной местности, не желала грабить фермы и маленькие имения французов. В своем штабе в Ножане Наполеон сочинял одно из своих яростных писем, на этот раз адресованное интенданту Доре: «Армия умирает с голоду! Все ваши доклады о том, что она обеспечена продовольствием, — чистый вздор!.. Представьте мне отчеты о количестве риса в различных армейских корпусах… но это должен быть точный отчет, не смейте удваивать суммы наличных запасов!»
И все же, несмотря на нехватку людей, нехватку продовольствия, непогоду и непроезжие дороги, картина была не совсем безнадежной. Блюхер, превосходящими силами преследовавший Макдональда по долине Марны, совершал одну глупость за другой, в то время как Шварценберг, наступающий по Сене, вел себя в точности наоборот, двигаясь так медленно и осторожно, что не сумел даже раздавить 25-тысячные силы Удино, имея шестикратное превосходство. В различиях темперамента двух этих полководцев заключалось решение задачи, которую Наполеон должен был решить — причем немедленно, если он хотел спасти Париж. Было необходимо воспользоваться безрассудством Блюхера за счет осторожности Шварценберга, и, добиваясь своих целей, Наполеон вел кампанию, превосходившую своим замыслом и исполнением все войны, которые он вел в юности.
В письме брату Жозефу из Ножана он обрисовал свой план: ударить по рассеянным силам Блюхера, уничтожить их, после чего наброситься на более сильную армию Шварценберга. Он не особенно надеялся победить крупную армию в сражении, но рассчитывал, что сможет остановить ее продвижение и тем самым спасти столицу. «После этого, — туманно пишет он, — я буду ждать новых комбинаций». Лишь он сам и, может быть, Талейран и Меттерних знали, что скрывается за фразой о «новых комбинациях».
В качестве первого шага угрюмый и одолеваемый предчувствиями Мармон направился на север в сторону Сезанна. Его отряд, насчитывавший немногим больше 4000 человек, шел на верную гибель, но вслед за ним выступили император с 8-тысячной Старой гвардией, Ней с 6000 новобранцев-пехотинцев и 10-тысячная кавалерия во главе с такими опытными командирами, как Груши, Нансути и Думер, — всего около 28 500 человек, включая авангард.
Виктор с еще 8000 человек был оставлен в Ножане с приказом быть готовым к выступлению на север или на юг в зависимости от ситуации. Удино по-прежнему отступал вниз по Сене под напором австро-российской армады Шварценберга. Макдональд, больной и изнуренный после боевого отступления из Нидерландов, стоял на крайнем западном фланге, в городке Ла-Ферте-сюр-Жуар, всего в тридцати милях восточнее Парижа.