в и к Дахау. За все это должны ответить Габсбурги, Гогенцоллерны, Бурбоны и Романовы, и Джон Буль, их финансист, должен сидеть рядом с ними на скамье подсудимых.
Глава 12Умирающий гладиатор
Даже военный гений должен вступить в контакт с врагом, чтобы продемонстрировать свое превосходство. Это Наполеон с успехом проделывал между 9 февраля, когда он пошел на север навстречу Блюхеру, и 18 февраля, когда стремительно преодолел тридцать миль между Марной и Сеной, чтобы разбить Шварценберга и отбросить его к Труа и Бар-сюр-Об. Но боевые действия шли уже в четырех районах, разделенных огромными расстояниями, которые вкупе с дурными дорогами мешали Наполеону своим присутствием влиять на события или хотя бы оценивать ситуацию иными способами, нежели только предположения.
Самым дальним и недоступным из этих районов были крепости к востоку от Рейна; часть из них сдалась еще до того, как Наполеон начал свою молниеносную кампанию. Самая важная из них — Гамбург — еще держалась, и Даву, маршал, для которого личная преданность стала религией, никогда бы не капитулировал, невзирая на недовольство горожан, нехватку продовольствия и нулевую вероятность того, что к нему придут на выручку. Мрачный, но пунктуальный даже в ужасных условиях продолжительной осады, Даву держался, зная, что никто и пальцем не пошевелит, чтобы ему помочь, но он решил исполнить свой долг до самого конца.
Бернадот, еще не оставивший надежды войти в Тюильри в качестве Карла, императора Франции, всю зиму усмирял Данию, но не выпускал из виду Антверпен, где оборонялся республиканец Карно, которому сейчас император тоже ничем не мог помочь. Никак Наполеон не мог и повлиять, разве что косвенно, на судьбу людей наподобие капитана Барре, запертого в разрушенных пригородах Майнца. Вдоль Рейна сражения в целом уже прекратились; и французам, и союзникам, и солдатам, и гражданским лицам требовалась вся их выносливость, чтобы пережить жестокие морозы (в том году замерзли и Рейн, и даже Темза) и вспышку свирепого тифа. Во время осады Майнца умерло и было похоронено в траншеях, засыпанных известью, 30 тысяч солдат и мирных жителей. Продовольствие, однако, было в изобилии и, несмотря на ужасающую смертность, работали кафе и театры, часто устраивались балы и концерты. «Я часто ходил в театр, — вспоминает Барре, — чтобы забыть о всех тяготах времени». Судя по доходившим до них вестям о том, что творится в мире, французы, защищающие Гамбург, Антверпен и Майнц, могли с тем же успехом находиться в Тимбукту. Множились слухи — как ободряющие, так и наоборот, — но защитники не получали ни подкреплений, ни новых приказов.
Для Эжена, вице-короля Италии, по-прежнему оборонявшегося на Минчио от численно превосходящей австрийской армии, ситуация была почти столь же отчаянной. Он имел связь с императорским штабом, но не осмеливался ни на что, кроме исключительно оборонительной тактики, поскольку король Мюрат со своими неаполитанцами шел на север к реке По и почти наверняка уже заключил союз с врагом. Почти наверняка; в этом была причина нерешительности Эжена, ибо пока что король Неаполитанский не вступал в бой со своими соотечественниками, а приказы, отданные вице-королю, четко гласили: «Обороняйте Италию, пока Мюрат открыто не выступит против вас. Если он это сделает, ведите вашу франко-итальянскую армию через Альпы мне на помощь».
Для такого добросовестного командира, как Эжен Богарне, ситуация оборачивалась ужасным напряжением. Под его началом состояло 36 тысяч человек, в том числе 24 тысячи французов (по большей части — уроженцев Италии) и 12 тысяч итальянцев. Против него на другом берегу Минчио выстроились армия австрийского генерала Бельгарда, насчитывающая более 70 тысяч бойцов, небольшая 8-тысячная англо-сицилийская армия и, как стало известно Бельгарду, 24 тысячи неаполитанцев Мюрата. Эжена тревожили не только военные, но и личные проблемы. Его преданная жена Августа Баварская, находившаяся на седьмом месяце беременности, вместе с детьми оказалась на территории, оккупированной врагом. К счастью для нее, австрийский командующий оказался благородным воином. Эжен писал к нему с просьбой дать проход сборщикам дров для своей полузамерзшей армии. Разрешение было получено вместе с заверениями, что жене Эжена в Милане ничто не угрожает.
Несмотря на этот обмен учтивостями, события в Италии стремительно развивались. 31 января Мюрат вошел в Болонью, от которой не так далеко до Мантуи, где стояло правое крыло Эжена, а 8 февраля Бельгард атаковал 17-мильный фронт Эжена вдоль реки от Мантуи до Пескьеры на озере Гарда.
Местность давала преимущество французам. Оба берега реки изобиловали виноградниками, крутыми откосами и каналами, но врагов было более чем вдвое больше, и Бельгард полагался на поддержку Мюрата, который находился всего лишь в тридцати милях оттуда. Похоже, он знал короля-гасконца далеко не так хорошо, как полагал. Мюрат дождался окончания боя, а когда после целого дня кровопролитных сражений австрийская атака захлебнулась, начал делать Эжену осторожные жесты примирения.
Положение Эжена стало менее напряженным с прибытием кое-каких итальянских войск из Испании, а когда погода начала улучшаться, с севера пришли вести: гонец сообщил подробности побед Наполеона над пруссаками на Марне. Ночью 17 февраля (всего через четыре дня после боя при Вошане) австрийцы услышали пушечный салют, раздававшийся на французских позициях. Французы праздновали триумфы императора под Парижем.
Таше, адъютант Эжена, поспешил на Марну с известием о победе Эжена на Минчио. Найдя в Нанжи императора, который готовился к атаке на Монтеро, он получил приказ немедленно возвращаться и передать Эжену, чтобы тот держался изо всех сил. Таше вернулся в Мантую 25 февраля. Он проделал поездку туда и обратно посреди зимы за семнадцать дней — по этому мы можем судить, какие требования предъявлялись к императорским гонцам — и застал вице-короля в ярости. Эжен только что получил письма от своей матери Жозефины и сестры Гортензии, которые умоляли его «подчиняться приказам императора, оставить Италию и прийти на помощь родной стране». Было очевидно, что обе писали по требованию Наполеона. Жозефина прибавляла: «Франции нужны все ее дети».
Эжен не любил подобных понуканий. Подобно Нею, он был крайне чувствителен, когда речь шла о его чести, и за этим вмешательством юбок усмотрел сомнения императора в его верности. И похоже, его подозрения подтвердились с прибытием, сразу же после донесений Таше, второго письма. Наполеон приказывал Эжену отослать жену и детей во Францию, и вице-королева поняла это так, что она станет заложницей, отвечающей за лояльность своего мужа.
Эжен был не из тех, кто молча лелеет в себе свои горести. Он сразу изложил свое негодование на бумаге, указывая, что ему был отдал четкий приказ удерживать Италию, если только не нападет Мюрат, а этого пока что не случилось — наоборот, Мюрат намекал, что при известных обстоятельствах порвет со своими нынешними союзниками! Заявив, что полученные им приказы в этом отношении трактуются совершенно однозначно и что соответствующие условия пока не наступили, Эжен далее описывает, что случится, если он начнет отступление. Его итальянцы и рожденные в Италии французы, писал он, будут дезертировать массами, и ценой за то, что остатки армии явятся на защиту Парижа, станет потеря всей Италии! Задним числом изучая ситуацию, в которой находился Эжен, нельзя не сделать вывод, что Наполеон ошибался, а его преданный помощник был прав.
Августа, в равной мере оскорбленная, не пожелала становиться, согласно приказу императора, беженкой или заложницей. Неся в себе нерожденного ребенка, она добралась до Мантуи, чтобы до конца оставаться рядом с любимым человеком. Ее ребенок, девочка, родилась 13 апреля в герцогском дворце. Еще лежа в постели, молодая мать услышала залпы вражеской артиллерии. Австрийцы отмечали вход союзников в Париж. Вскоре во дворец прибыл посланник Франца Австрийского с предложением провести переговоры. Это был учтивый, располагающий к себе мужчина, которого потерянный в сражении глаз не портил, а лишь сильнее украшал. Он носил черную повязку на глазу и очень быстро сходился с дамами. Его звали граф Нейперг, и он занял свою нишу в истории. Через несколько месяцев после прибытия в Мантую ему предстояло соблазнить вторую жену Наполеона, двадцатичетырехлетнюю Марию Луизу. Как соблазнитель бывшей императрицы, он пользовался уникальным преимуществом: он лег в постель юной женщины с благословения ее отца.
Четвертым районом боев, который Наполеон практически никак не мог контролировать, был осажденный юго-западный уголок Франции, где Сульт со своим 50-тысячным войском попал в весьма затруднительную ситуацию.
Начиная с июльских сражений в Пиренеях Никола Сульт, сын провинциального нотариуса, когда-то мечтавший стать деревенским пекарем, сделал все, что можно было ожидать от человека, командующего угнетенной, деморализованной армией, которой противостоит тройной союз, возглавляемый вторым в мире полководцем того времени.
Отброшенный от реки Нивель и сейчас сражающийся на французской земле, Сульт укрепил Байонну и временно задержал продвижение Веллингтона на север. Здесь было не так холодно, как в речных долинах Северо-Восточной Франции, но почти так же ветрено и гораздо более дождливо. Пиренейские реки вышли из берегов, а дороги превратились в трясины, непроходимые для воинских колонн и конвоев с припасами. В начале зимы война надолго замерла: Сульт окопался на правом берегу Нивели, а пиренейские ветераны Веллингтона встали лагерем в «тупике», по определению одного союзного офицера — справа была бурная река, слева море, а за спиной Пиренейский хребет. В их руках находился всего один приморский город — Сен-Жан-де-Люз, зато впереди лежала мощная крепость Байонна со стойкими защитниками и значительным гарнизоном.
Стрелок Кинсайд, верный своей натуре, постарался как можно лучше устроиться на время этого затишья, поселившись вместе со своими людьми в местном замке, принадлежавшем семейству д’Аркангю, и помогая своим хозяевам уничтожать запасы кларета в погребе.