кости она оказалась отнюдь не бескровной. Недолгое сражение в пригородах обошлось союзникам более чем в 9000 человек.
Всю ночь в доме Мармона на улице Паради толпились дипломаты. Среди посетителей был и Талейран. Встретив там графа Орлова, он не забыл передать царю «глубочайшее почтение». Мармон полагал, что сделал все, что в силах человеческих. Бурьен, один из заговорщиков Талейрана, видел, как он пришел после уличного боя. В его мундире зияли пулевые дыры, лицо с восьмидневной щетиной на подбородке почернело от пороха. Один свидетель сражения на Монмартре говорит, что видел, как шесть человек рядом с маршалом были заколоты штыками. Другой утверждает, что Мармон в тот день потерял пять лошадей и был ранен в руку и ладонь. С этого момента солдаты сошли со сцены, уступив место политикам. К утру 31 марта Талейран уже работал над черновиком конституции. В одном отношении представители союзников были непреклонны: они не собирались вести переговоры ни с кем из семейства Бонапарт.
Именно в этот момент, в полдень 31 марта, на бульваре Мадлен прошла конная демонстрация. Ее роялистский пыл оказался заразительным. На окнах развевались белые шарфы. Некоторые национальные гвардейцы срывали трехцветные кокарды и заменяли их белыми. К отдельным выкрикам «Да здравствует король!» и «Да здравствуют Бурбоны!» добавились новые восклицания — «Да здравствует император Александр!», «Да здравствует король Пруссии!» и самый удивительный — «Да здравствуют наши освободители!». Талейран у себя в отеле, должно быть, улыбался, ощущая пульс публики, как врач, наблюдающий за течением болезни. Вокруг него к убежденным заговорщикам присоединялись колеблющиеся, многие из которых еще неделю назад пресмыкались перед Наполеоном. Уверенность грела эту группу подобно весеннему солнцу. Из пригородов, сперва ручейком, затем потоком в центр города текли освободители — возможно, самая космополитическая армия, какую видели эти места с тех времен, когда римские легионеры назвали скопище хижин на берегу Сены Лютецией — «грязной». Любопытные парижане толпились на улицах, и процессия, которая предстала их глазам, оказывала отрезвляющий эффект на людей, возмужавших в годы наполеоновских триумфов, — перед ними во плоти шли 180 тысяч вооруженных представителей тех стран, которые были побеждены императором, сыновья городов и деревень, знакомых по длинным перечням французских военных триумфов и имперских титулов. С высот Монмартра спускались ветераны Блюхера, гусары с косичками, гренадеры и пехота в низких киверах, с боями прошедшие весь путь от Силезии. От Венсенна и Шарантона шли австрийцы, соотечественники бежавшей императрицы, шеренги хорватской пехоты и венгерские всадники, празднующие первую настоящую победу после более чем пятидесяти поражений от рук французских республиканских, консульских и имперских армий. Но наибольшее изумление вызывали русские — их армия выглядела так, будто сошла со страниц средневековой истории: бородатые казаки на лохматых пегих лошадках, кирасиры в кольчугах, башкиры с короткими луками за спиной, татары и сибиряки в привычных мехах, а между ними затерялись отряды шведов, чехов, баварцев, саксонцев, вюртембержцев, многие из которых еще несколько месяцев назад шли вместе с ветеранами Великой армии к последней из ее побед.
Во главе процессии ехали два старейших союзника — Александр и Фридрих Вильгельм Прусский, а вместе с ними присоединившийся позже Шварценберг, представлявший императора Франца Австрийского, который тогда находился в Дижоне. Всех троих почтительно встретил муниципалитет; почтительность перешла в раболепие, когда стало известно, что величайший из победителей издал эдикт: Париж подлежит оккупации до наступления всеобщего мира, но, в отличие от Москвы, он не будет сожжен. Он даже не будет разграблен, — дал слово отцам города лично царь Александр.
Париж был покорен, но будущее Франции оставалось далеко не решенным. Даже на этом этапе державам еще предстояло выработать общую политику. Австрия втайне все еще надеялась на введение регентства Марии Луизы. Пруссия, и особенно Блюхер, была полна решимости разделаться с Наполеоном, и появилось несколько недопеченных планов по организации его убийства. На царя Александра, от которого сейчас зависело любое важное решение, не убежденного доводами англичан в пользу реставрации Бурбонов, сейчас усиленно нажимали Талейран и его заговорщики. Шатобриан, один из наиболее известных писателей того времени, в эпоху империи — верховный жрец французской литературы, оказывал им существенную поддержку своим престижем. Он отдалился от Наполеона после узаконенного убийства герцога Энгиенского в 1804 году и в последнюю зиму империи написал эссе-памфлет с подзаголовком «О необходимости вернуться к нашим законным государям ради спасения Франции и Европы». События обогнали его перо. Памфлет еще не вышел из печати, когда союзники вошли в Париж*. Похоже, что общее настроение в Париже было роялистским, но царь, человек романтичный, отнюдь не был дураком. Он скорее ощущал, нежели видел, что-то нарочитое в периодических демонстрациях сторонников Бурбонов на уличных углах. В Александре не было злобы. Он не питал ненависти к Наполеону и, конечно, не желал его смерти. Наоборот, он осознавал, насколько важно и для Франции, и для Европы, и для истории, и для его репутации принять в этот момент верное решение. Крови пролилось более чем достаточно, и он не желал проливать новую ради семейства, которое более четверти столетия провело в изгнании. Если Франция вправду желает Бурбона, она его получит. Если нет — следует найти какой-то компромисс: длительное регентство, может быть, даже Бернадот. Талейран отверг последнее предложение. «Если непременно нужен солдат, то у нас уже есть лучший в мире», — сказал он, добавив, что никакой другой французский полководец не сможет собрать под своими знаменами и сотню человек.
Появился Коленкур, искренний друг Наполеона, настаивая на регентстве, но временное правительство состояло из креатур Талейрана и убежденных роялистов, а ни та ни другая фракция не желали продолжения династии. Это марионеточное правительство издало указ, освобождающий солдат от их присяги Наполеону, а Талейран осторожно, но неустанно продолжал защищать претензии Бурбонов как единственное возможное решение.
И его бы осуществили без промедления, если бы завершение кампании было не за горами и если бы Наполеон был заперт в своей столице, но это было не так. Он по-прежнему разгуливал на свободе во главе своей армии, если ее можно было назвать армией, а совсем рядом, в Эсоне за Сеной стоял Мармон с 14 тысячами дисциплинированных солдат, способных дать бой. И это было не все. Приходили вести о том, что гарнизоны некоторых западных крепостей идут на запад, на соединение со своим вождем. Сульт по-прежнему вел бои с Веллингтоном. Ожеро еще не заявил, на чьей он стороне. Каталонская армия Сюше была цела и невредима. А Эжен в Италии отказался подражать Мюрату. В прошлом Наполеон совершил немало чудес и мог совершить новые, если бы ему удалось собрать эти разбросанные силы и вести войну к западу от Парижа или к югу от Луары. И он был не один со своими рядовыми. Бертье, Удино, Ней, Лефевр и другие сохранили ему верность, как и Мортье, еще один защитник Парижа. Все эти факторы следовало принять в соображение, поскольку царь не желал продолжения войны, особенно народной войны. В этих соображениях известную роль играло и тщеславие. Сейчас Александр видел в себе не победоносного полководца, покорившего вражескую столицу, а отца всей Европы, всеведущего, но справедливого, умеренного и милосердного.
Но пока что в доме Талейрана продолжались переговоры и торги, на которых председательствовал, по большей части молча, царь, гость священника-расстриги с искалеченной ногой и умом непревзойденного мастера интриги.
Глава 14Появление нового слова
В сотне миль к востоку, в городе Сен-Дизье, Наполеон, отошедший туда после того, как Макдональд заявил о невозможности штурма Витри, ничего не знал об этих важных событиях.
25 марта, выяснив, наконец, что следующие за ним от Арси-сюр-Об 8000 русских кавалеристов были только приманкой, он вернулся к своему плану громить тылы врага, и воплотил бы его в жизнь, если бы не понял, что все, кроме Макдональда, против такого отчаянного курса. В некоторой степени этот план уже выполнялся, так как вся округа была охвачена восстанием, и вооруженные крестьяне ежедневно захватывали пленных и боеприпасы; некоторые их стычки с врагами превращались в крохотные битвы, как, например, в Базоше, неподалеку от Сен-Мийеля, где тот самый невезучий полковник Вирио (оклеветанный тайной полицией Фуше) обратил все свое раздражение и отчаяние на захватчиков.
Маленький бой полковника Вирио — типичный пример того, что тогда происходило в этой части Франции, демонстрирующий осуществимость императорского плана. Позаимствовав из Вердена шесть пушек, в которые запрягли тягловых лошадей, полковник напал на русский армейский корпус и разгромил его, захватив 1800 пленных, 80 подвод, 500 лошадей и восемь пушек. Судьба, однако, продолжала терзать его. Корпусом, который он разбил, командовал курляндский князь Бирен, близкий друг Людовика XVIII, и, когда все кончилось, невезучему Вирио пришлось держать ответ за эту победу.
К этому времени Наполеон уже узнал подробности поражения Мармона и Мортье под Фершампенуазом и осознал, что Париж будет взят, но это не стало для него сюрпризом. Он должен был понимать, что оба маршала с несколькими тысячами изнуренных призывников не сдержат объединенные армии коалиции, и никогда не рассматривал их силы более чем заслон. Однако без энергичной поддержки своих старших офицеров он был не способен предпринять контратаку, а в штабе все выступали за мир, причем мир любой ценой. Крупномасштабные партизанские действия в тылу врага затянули бы войну до бесконечности, и между 26-м и 28 марта в Сен-Дизье стало ясно, что мечта разжечь пожар на союзных линиях коммуникаций никогда не превратится в реальность. Постаравшись по максимуму воспользоваться последним оставшимся выходом, Наполеон направился на запад, нацеливаясь приблизительно на Фонтенбло, южнее Парижа; он шел так, чтобы его правое крыло от левого крыла союзников, стоявших в Мо, отделяла Сена. Кроме того, этот путь пролегал по местам, где еще можно было найти продовольствие для солдат и фураж для коней.