Крушение империи. Записки председателя Государственной думы — страница 21 из 49

Члены Думы правого крыла, обиженные тем, что они оказались в меньшинстве, и негласно поддерживаемые правительством, стали интриговать против большинства Думы. Они собрались на заседание объединенных монархических организаций, на повестке которого первым номером стояло о необходимости разгона IV Думы. Это они старались сделать тайно, но, конечно, все стало известно, а повестка целиком была напечатана в «Вечернем времени» и в других газетах.

Отсутствие крепкого, сплоченного большинства в самой Думе, неопределенное положение, волнующее ожидание роспуска, бесплодная работа – на важнейшие запросы и законопроекты не было отклика в правительстве, – все это не могло не отражаться на настроении Думы.

На Страстной неделе я поехал с докладом к государю. Встречен был, как всегда, любезно, но должен был сообщить много неприятных фактов. По поводу устава Военно-медицинской академии и запроса Думы указал на незакономерность действий военного министра Сухомлинова, который ответственность своего поступка свалил на высочайшую власть.

Я сказал:

– Вам неправильно доложили дело, ваше величество, дав вам подписать утверждение устава в порядке верховного управления, тогда как по закону он должен был пройти через законодательные палаты.

Государь на это ничего не ответил.

По поводу действий полиции во время манифестации я сказал об оскорбленном народном чувстве и всеобщем недовольстве, которое не скоро забудется. Государь как будто бы соглашался, находя действия министра внутренних дел неосторожными.

Я сказал также и о внешней политике, о недовольстве всех тем, что русская дипломатия своей нерешительностью заставляет Россию играть унизительную роль. Я советовал действовать решительно. С одной стороны, двинуть войска на Эрзерум, с другой – идти на Константинополь. Я несколько раз повторял:

– Ваше величество, время еще не упущено. Надо воспользоваться всеобщим подъемом, проливы должны быть наши. Война будет встречена с радостью и поднимет престиж власти.

Государь упорно молчал.

Говоря об административном произволе, я рассказал подробно факт предания суду председателя Черниговской губернской управы Савицкого, всеми уважаемого земского деятеля, за побег политического арестанта. Его предал суду Н.А. Маклаков, в бытность свою черниговским губернатором. Цель этого предания суду более чем ясна, так как по закону лица, находящиеся под следствием или судом, лишены, как активно, так и пассивно, избирательных прав, а бывший тогда губернатором Маклаков находился во враждебных отношениях с Савицким. Предлог для предания суду не может считаться основательным, так как был только побег из земской больницы политического арестанта. Если виноватым оказался не заведующий палатой врач, а председатель управы, то по преемственности власти таким же образом можно считать виновником сначала губернатора, а затем и министров, тем более что этот же Маклаков был тогда губернатором.

Государь на это заметил:

– Да, вы правы.

Под конец сессии Думы произошел небольшой инцидент, сам по себе не важный, но чреватый последствиями. Марков 2-й[55] по поводу сметы Министерства финансов вздумал сказать: «Красть нельзя». Председательствовавший князь Волконский не нашелся, как его своевременно остановить, а министр финансов Коковцов принял оскорбление на свой счет и объявил, что Дума вся виновата, если не реагировала на слова депутата, и должна извиниться перед правительством и что «пока это не будет исполнено председателем Думы, министры не будут посещать Думу».

Дума решила, что она не ответственна за своего одного депутата, и я никаких извинений приносить не намеревался. Все это – и резкие слова правого депутата по отношению к правительству, и неожиданная обидчивость министров – похоже было на провокацию. Сначала над этим смеялись, но потом создалось невозможное положение: вследствие отсутствия министров работа в комиссиях совершенно затормозилась. Для разъяснения по бюджету приезжали даже не товарищи министров, а какие-то делопроизводители, и председатель бюджетной комиссии Алексеенко отказывался их выслушивать.

При докладе в конце июня 1913 года в Петергофе после роспуска Думы я опять говорил государю о внешней политике, настаивал на решительных действиях, а потом сказал о министрах:

– Ваше величество, министры не являются в Думу, не желают принимать участия в законодательной работе. Ведь это может породить в народе несколько озорную мысль.

– Какую?

– Да ту, что можно и без них обойтись.

На это государь сказал:

– К осени они одумаются.

* * *

Осенью 1913 года мы отправились в Киев на торжества открытия памятника П.А. Столыпину. Характерно при этом, что элементы, относившиеся враждебно или недоброжелательно к Думе вообще, и в частности к ее председателю, воспользовались этой поездкой, чтобы высказать свое отрицательное к нам отношение. Так, например, мне было предоставлено в официальном поезде самое неудобное отделение. По приезде моем в Киев никто меня не встретил, квартиры отведено не было, и местный губернатор позволил себе несколько неудобных и даже резких выходок. С другой стороны, широкие общественные круги наперебой старались оказать представителям Думы подобающее внимание.

На закладке здания губернской земской управы у меня произошел с председателем Совета министров следующий разговор. Я подошел к Коковцову, который стоял в стороне, и сказал ему:

– Ну что же, Владимир Николаевич, вы кончите бойкот Думы? Есть надежда, что вы осенью будете в Думе?

– Пока Дума не извинится – все мы решили туда не ездить.

– Я должен вам сказать, что на моем последнем докладе государь выразил надежду, что вы одумаетесь к осени.

Через несколько дней в газете «Русское слово» появился этот разговор с явным желанием выставить меня в карикатурном виде. Тут же было сказано, что Коковцов в скором времени едет с докладом в Ливадию. Так как во время разговора с Коковцовым никого рядом не было, я понял, что напечатал это сам Коковцов. Цель его, вероятно, была та, чтобы отвезти эту вырезку государю императору и указать ему, как легко председатель Думы обращается со словами государя императора и даже позволяет себе печатать о них статьи в довольно левой газете.

Прочитав эту заметку, я напечатал опровержение, в котором сказал, что разговор происходил с глазу на глаз и в совершенно других выражениях, а потому об авторе этой заметки сомнений быть не может.

По приезде в Киев мне был предоставлен порядок речей. Из членов Думы был назначен только Балашев. Поспешность, с которой был представлен этот список, обнаруживала желание помешать мне или кому-нибудь другому говорить речь. Оскорбленные октябристы решили не говорить речей, и Гучков, возлагавший венок, молча до земли поклонился памятнику. Это красноречивое молчание как-то еще больше выражало чувство скорби по поводу смерти Столыпина.

После киевских торжеств вместе с членами Думы, которые поехали осматривать пороги, в связи с предстоящей ассигновкой на шлюзование Днепра, я отправился на пароходе в Екатеринослав.

Население при остановках парохода приветствовало своих избранников, членов Государственной думы. Так, например, в Кременчуге чуть ли не весь город пришел к пристани. Городской голова принес хлеб-соль и сказал прочувствованную речь. Такие встречи устраивались даже в селах, а представители сельских обществ приветствовали путешественников бесхитростными, но очень задушевными речами.

На рауте у екатеринославского губернского предводителя дворянства князя Урусова у меня произошел интересный разговор с архиепископом Агапитом.

При выборах в IV Думу Агапит принимал деятельное участие в агитации против октябристов, а после выборов с амвона произнес обличительную речь, в которой сказал:

– Кого выбираете? Октябрей христопродавцев!

На рауте я, естественно, избегал встреч с ним, но Агапит сам подошел и сказал:

– Позвольте, Михаил Владимирович, вас благословить в знак примирения. Я знаю, что вы на меня сердитесь.

– Нет, владыко, от вас благословения не приму. Вы меня жестоко оскорбили во время выборов, а после называли нас даже «христопродавцами».

– Не вас, не лично вас, Михаил Владимирович, – вставил Агапит, прижимая руки к груди.

– Это безразлично: меня или тех, за кого я стою. Вы оскорбили октябристов, значит, и меня. Хотя я, быть может, более православный, чем многие из ваших священников, особенно тех неучей, которым вы так щедро раздаете приходы. Вспомните, когда я приехал в Екатеринослав в прошлом году, я явился тотчас же к вам, уважая ваш сан. Право, вы сделали бы гораздо лучше, если бы бросили заниматься политикой. Ваше место в церкви, и вы должны любовью привлекать ее членов, как добрый пастырь, а не сеять раздоры, обличительными речами и указаниями священникам, кого они должны выбирать. Оставьте священникам быть пастырями. Чего вы этим достигли? Вы уничтожили последнее уважение, которое было к сану священника.


Михаил Владимирович Родзянко


Генерал-адъютант Владимир Александрович Сухомлинов, военный министр с марта 1909 г. по июнь 1915 г.


Великий князь Николай Николаевич-младший. С августа 1914 г. по август 1915 г. Верховный главнокомандующий армией Российской империи


Император Николай II, министр двора В.Б. Фредерикс (в центре) и Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич в Ставке. Сентябрь 1914 г.


Император Николай II


Император Николай II в Ставке с начальником штаба Верховного главнокомандующего (с 1915 г.) генерал-адъютантом М.В. Алексеевым (справа) и генерал-квартирмейстером штаба М.С. Пустовойтенко (слева)


Генерал от инфантерии Алексей Андреевич Поливанов, с 1906 г. по 1912 г. помощник военного министра; с июня 1915 г. и. о. военного министра, с сентября 1915 г. по март 1916 г. военный министр


Генерал от инфантерии Дмитрий Савельевич Шуваев, военный министр с марта 1916 г. до января 1917 г., сменил на этом посту А.А. Поливанова