Генерального штаба генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Начальник штаба Верховного главнокомандующего (с августа 1915 г.)
Николай Владимирович Рузский, генерал-адъютант, главнокомандующий войсками Северного фронта
Александр Иванович Гучков, лидер партии «Союз 17 октября», председатель III Государственной думы, председатель Центрального военно-промышленного комитета
Василий Витальевич Шульгин, член Государственной думы
Павел Николаевич Милюков. Лидер партии кадетов. Министр иностранных дел Временного правительства
Князь Георгий Евгеньевич Львов. Член партии кадетов. Первый министр-председатель Временного правительства России
Александр Федорович Керенский. После Февральской революции занимал пос ты министра юстиции, военного и морского министра и министра-председателя в разных составах Временного правительства
Александр Александрович Бубликов. Член IV Государственной думы, прогрессист, после Февральской революции – комиссар в Министерстве путей сообщения
– Простите, Михаил Владимирович, – сказал смущенный Агапит.
– Вы можете говорить «простите», но я забыть не могу. Я не искал с вами встречи, вы сами подошли ко мне. Я сдерживал то, что во мне накипело, но теперь я молчать не могу. Я должен вам высказать все мое негодование. Вспомните, что вы говорили мне, когда я к вам явился. Я не просил вашей поддержки, вы сами уверяли меня, что вы считаете октябристов надежными православными людьми. Вы говорили мне и всем постоянно, что я ваш ставленник. А что же мы видим после выборов? Вы не можете отрицать, что духовенство было использовано против нас.
– Позвольте, Михаил Владимирович, – пробовал вставить Агапит.
Но я, сильно взволнованный, не дал ему говорить.
– Никто вас не заставлял высказывать свое мнение. Зачем было кривить душой, зачем до выборов говорить одно, а делать другое? Чего вы этим достигли? Вы только унизили свой сан, а также все духовенство в глазах избирателей.
Тут подали шампанское, и Агапит, взяв бокал, сказал:
– За ваше здоровье, Михаил Владимирович, и нашу следующую, более дружескую встречу.
– Я готов выпить за ваше здоровье, – сказал я, – а встретимся мы, должно быть, на том свете, и я могу с уверенностью сказать, что за те слова, которые я вам сказал сегодня, я Богу не отвечу.
Мы чокнулись, и я отошел.
Во время разговора Агапит производил впечатление провинившегося школьника, который старается как-нибудь оправдаться перед старшими. О разговоре узнали в Екатеринославе. Большинство радовалось, что Агапиту «досталось» за его постыдную деятельность, некоторые же осуждали меня.
На другой день я поехал к князю Урусову извиниться, что резко говорил с его гостем в его доме, и очень был удивлен услышать от него, что Агапит, уезжая, благодарил хозяина особенно за то, что ему удалось «так хорошо поговорить с Михаилом Владимировичем».
Результатом этого разговора было то, что назначение в епархии малограмотных священников резко приостановилось, и вообще все заметили, что Агапит стал гораздо скромнее.
По открытии Думы вновь возник вопрос о забастовке министров. Перед открытием я поехал к Харитонову, государственному контролеру, и тот посоветовал на открытие сессии министров не приглашать, так как они все равно не придут, и это создаст новый повод к недоразумению. Так и сделали. И министерская ложа блистала своей пустотой. Такое положение продолжалось неделю или две. Наконец правительство поняло невыгодность своего положения и сделало шаг к примирению.
Министры решили удовлетвориться извинением одного Маркова. Это дали понять Маркову, и он 1 ноября в думском заседании в сжатой форме принес свои извинения, которые он читал по записке. Таким образом, инцидент был исчерпан. Дума сохранила свое достоинство, а министры стали еще менее популярны.
Эта победа Думы особенно порадовала: перед тем ходили слухи, что правительство хочет Думу разогнать, и, так как об этом много писалось в «Гражданине», можно было думать, что это состоится. Незадолго перед тем Коковцов вернулся из-за границы, где он очень самоуверенно заявил французскому корреспонденту, что «в России за сто верст от столицы и за тридцать верст от уездных городов никто политикой не занимается».
Это с насмешкой подхватили газеты, а, как бы в противовес заявлению Коковцова, на съезде октябристов, который открылся 8 ноября в Петербурге, Гучков в блестящей речи обрисовал внешнее и внутреннее положение политики России. Он говорил о том, что надо одуматься, что Россия накануне второй революции, что положение очень серьезное и правительство неправильной своей политикой ведет Россию к гибели. В сущности, речь Гучкова, напечатанная не вполне точно в газетах, была антидинастическая, и октябристам, как лояльной партии, не следовало бы вставать на тот путь, на который ее толкал Гучков.
На съезде была принята следующая резолюция по отношению к думской фракции:
«Парламентской фракции Союза 17 октября, как его органу, наиболее вооруженному средствами воздействия, надлежит взять на себя неуклонную борьбу с вредным и опасным направлением правительственной политики и с теми явлениями произвола и нарушения закона, от которых ныне так тяжко страдает русская жизнь. В парламентской фракции должны быть использованы в полной мере все законные способы парламентской борьбы, как-то: свобода трибуны, право запросов, отклонение законопроектов и отказ кредитов».
На правительство эта резолюция произвела сильное впечатление до смешного. На другой же день были Думе представлены все материалы, которых нельзя было добиться от разных ведомств в течение года. Подоспело время выборов в президиум. Близкие люди меня уговаривали не идти председателем:
– Все равно царь вас не хочет слушать. В Думе большинства нет, положение шаткое, только бесконечная трепка нервов.
Но, к сожалению, обстоятельства так сложились, что отказаться было нельзя. Другого кандидата даже и не предлагали. Наконец, сочетание политических конъюнктур было таково, что после моей вступительной речи отказ был бы равносилен отказу от намеченной цели – программы и поэтому казался бы сдачей без боя позиций. Инициатор политического курса при открытии Думы уподобился бы капитану, бежавшему со своего корабля. В силу этих соображений я должен был согласиться и был избран огромным большинством – 272 против 70, лучше всех предыдущих раз.
Я сказал речь, которая, хотя и была встречена аплодисментами, понравилась меньше прошлогодней, да и сам я находил ее слабее и, главное, бесцветнее. Я колебался, надо ли вообще говорить речь и повторять ли то, что было сказано в прошлом году.
После выборов президиума в партии октябристов начался разлад: правое крыло на первом фракционном заседании под давлением правительства стало оспаривать резолюцию съезда октябристов, даже порицало эту резолюцию. Среднее крыло решило, что оно принимает ее к сведению, а левое требовало принятия к руководству. Левые октябристы под давлением Гучкова устраивали районные совещания, центр не принимал в них участия. Они заявили, что не примыкают к правым октябристам и в то же время не желают слепо подчиняться указаниям Гучкова. Произошел раскол.
Я созвал совещание и постарался склеить партию, но это не удалось. Левые вышли из фракции в числе 22 человек. Главные: Сергей Шидловский, Хомяков, Звегинцев, Годнев и др. Было собрано второе совещание на квартире, чтобы спасти положение. Савич, Николай Шидловский, Алексеенко и я решили создать новую партию под названием «земцев-октябристов». В партии приняли решение отмежеваться от правых октябристов.
Когда это узнали в Думе, явилась масса желающих, и скоро в нашей группе было 50 членов, а за время рождественских каникул записалось до 70. Этим счастливым исходом было создано вновь большинство партии, но вместе с тем явилась необходимость стать во главе этой партии энергичному человеку. Бывший председатель фракции в начале раскола не сумел сплотить партию и, когда все разразилось, поспешил уйти. Я стал подумывать о том, чтобы уйти из председателей Думы и стать во главе новой партии.
VII. Аудиенция 22 декабря 1913 года. – Спор о покупке дредноутов за границей. – Встреча эскадры адмирала Битти[56]. – Гавань в Ганге
По возвращении царя из Крыма я послал заявление о желании быть принятым для доклада и 22 декабря 1913 года был принят царем. Необходимо было указать царю на отсутствие планомерности в действиях правительства: незадолго перед тем в Государственном совете Коковцов защищал один законопроект, в то время как Маклаков дал тайное распоряжение его провалить. Большая часть членов Государственного совета по назначению не явились на заседание[57], а другая часть голосовала против законопроекта, и, к большому удивлению Коковцова, который ничего не подозревал, законопроект этот провалился. Надо было обратить на это внимание государя, и на ближайшем докладе я обратился к нему с такими словами:
– Ваше величество, позвольте вам доложить, что у нас нет правительства.
– Как нет правительства?
– Мы привыкли думать так, что верховная власть в управлении часть своей власти делегирует министрам и членам Государственного совета по назначению. Последние исполняют волю правительства и отстаивают ее в законодательном учреждении. Так привыкли думать мы, члены нижней палаты. Что же мы видим? В прошлую сессию рассматривался законопроект о допущении польского языка в школах в привислинских губерниях. Воля вашего императорского величества была, чтобы язык этот был допущен с целью улучшить положение поляков, сравнительно с положением в Австрии, и тем привлечь их симпатию на сторону России.
– Да, это именно я имел в виду, – ответил государь.
– Мы так и понимали тогда и в этом смысле и разработали этот законопроект в Государственной думе. Теперь этот законопроект проходит в Государственном совете, и представитель правительства в своей речи защищает эту точку зрения. Между тем члены Государственного совета по назначению частью отсутствуют, частью голосуют против, и законопроект проваливается. Согласитесь, ваше величество, что члены правительства или не желают исполнять вашей воли, или не дают себе труда ее понять. Население не знает, что делать. Министры – каждый имеет свое мнение. Большей частью кабинет разделен надвое, Государственный совет – третье, Дума – четвертое, а вашего мнения страна не знает. Так нельзя продолжать, ваше величество, это не правительство, это анархия.