– Так что же мне делать? Я не могу влиять на свободу мнения членов Государственного совета.
– В ваших руках, ваше величество, списки назначенных членов Государственного совета. Измените эти списки, назначьте более либеральных, согласных с вашим мнением. Заставьте министров вас слушаться.
Этот разговор не имел действия. Списки членов Государственного совета остались почти те же и если были изменены, то как раз в обратном направлении.
На том же свидании я показал государю две вырезки: из «Колокола» – синодского официоза – и из «Вечернего времени». В «Колоколе» было написано приблизительно следующее: «Благодаря святым старцам, направляющим внешнюю политику, мы избегали войны в прошлом году и должны благословить судьбу. Благодаря им мы видим теперь назначение новых иерархов и будем надеяться, что и тут влияние старцев будет так же благотворно».
В «Вечернем времени» была отповедь «Колоколу» в том смысле, что руководство высшей политикой принадлежит верховной власти. «И мы напоминаем „Колоколу“, – писали там, – что ни о каких старцах речи быть не может. Руководство внешней политикой принадлежит верховной власти, и назначение иерархов тоже принадлежит государю».
Прочитав, государь сказал:
– Какие старцы… О каких старцах здесь говорится?
– Ваше величество, – ответил я, – старец на Руси есть один, и вы знаете, кто он. Он составляет горе и отчаяние всей России.
Государь промолчал.
– Ваше величество, у меня есть еще важное сообщение – вопрос государственной важности, который прямо не касается моего доклада, но который я очень хотел бы довести до вашего сведения.
– Я вас прошу говорить.
– В комиссии по военным и морским делам стало известно, что заводы Армстронга и Виккерса имеют пять сверхдредноутов, готовых для продажи, все за сто двадцать миллионов. Цена каждому из них на десять миллионов дешевле той, какую исчисляли в России. Если их купить, получилась бы экономия в пятьдесят миллионов. Дредноуты все очень хорошие и уже готовы или почти готовы, а при постройке в России подобных им прошли бы года. Министерство почему-то не захотело их покупать. В Думе очень волновались и возлагали большие надежды на доклад у государя.
Государь сказал:
– Да, но какое значение имеет покупка для Балтийского моря, если нам надо усилить Черное? Не можем же мы перевести их туда.
– Если немцы будут тревожить нас в Черном, мы будем тревожить их с севера, и при дипломатических сношениях мы всегда можем напомнить им, что мы сильнее их в Балтийском море.
– Да, вы правы, – сказал государь. – Помните, в прошлом году, когда вы мне говорили про балканский вопрос, ведь вы были правы. Тогда надо было действовать решительнее, проливы были бы наши теперь.
– Ваше величество, время еще не упущено. Если мы купим эти дредноуты, мы будем сильнее Германии, и тогда строительство наше пойдет без форсировки, мы улучшим старые корабли и в 1915 году будем обладать мощной эскадрой.
Государь, по-видимому, заинтересовался, поблагодарил за сообщение и выразил желание непременно купить указанные корабли.
– Только не разрешайте обсуждать это Морскому министерству, – сказал я при прощании. – Прикажите, ваше величество, прямо купить их, потому что министерство будет против.
– Почему?
– Да потому, ваше величество, что от этой покупки ничего к рукам не прилипнет.
– Что вы этим хотите сказать?
– Ваше величество, не мне вам объяснять. Вы лучше меня знаете…
– Да, это за ними водилось, я помню. Ну а как же Дума? Ведь она распущена. Придется эту покупку провести по 87-й статье[58], с Думой выйдут неприятности.
– Ваше величество, я вам ручаюсь, что Дума будет только аплодировать.
На другой день морской министр позвонил мне по телефону:
– Что вы наговорили во время доклада? Зачем меня экстренно требуют в Царское?
Я отклонил разговор по телефону и поехал к Григоровичу сам.
Мы два часа кричали друг на друга, отстаивая каждый свою точку зрения, не замечая даже присутствия матроса, подававшего чай.
Вскоре после этого государь приказал созвать особое совещание из министров и высших чинов морского ведомства для обсуждения этой покупки. Совещание высказалось против покупки, и дело было отложено. Тем временем Турция, субсидируемая Германией, купила самый сильный дредноут из этих пяти, тот, который как раз подходил по типу к имеющимся у нас. Два дредноута усилиями Германии были изъяты из продажи, а на два последних заводы повысили цену. В то время как высшие чины морского ведомства противились покупке, рядовые офицеры то и дело спрашивали: «Скоро ли состоится покупка?» Некоторые говорили: «Наш дед (морской министр) дурит. Убедите вы его в Думе».
В комиссии по военным и морским делам очень волновались результатами этих переговоров, и, когда Григорович туда явился, его встретили во всеоружии. Я нарочно не пришел, чтобы он не думал, что комиссия действует под давлением председателя, но о ходе переговоров меня все время извещали приставы Думы. Представители всех партий оказались одного мнения, и все доводы Григоровича были разбиты с цифрами в руках. В особенности же его уничтожило то, что трудовики и социалисты убеждали в выгодности этого шага. «Если тратить деньги на военные расходы, – говорили они, – то лучше сэкономить по десять миллионов на каждом корабле».
Григоровичу ничего не оставалось более, как сказать, что он поддержит желание комиссии перед государем. Эти слова его были покрыты бурными аплодисментами. Он сдержал свое слово. Когда перед отъездом на Пасху я был снова у государя, он сказал:
– Удивительно, морской министр сперва был против этой покупки, говорил, что могут выйти неприятности с Думой. Теперь оказывается, что Дума за покупку, и он сам поддерживает это мнение.
Григорович же просил передать мне: «Скажите председателю Думы, что два дредноута будут куплены, и передайте также, что от этой покупки морскому министру не будет никакой личной выгоды».
Для покупки назначили адмирала Стеценко, известного своей неподкупной честностью, на которого указала Дума.
Встретив меня на свадьбе князя Феликса Юсупова, Григорович сказал:
– Я надеюсь, что теперь вы нами довольны.
Общее впечатление зимой 1913/14 года было такое, точно высшее петербургское общество вдруг прозрело. Всюду были разговоры о Распутине, и всех он волновал. То, что в думской среде говорилось два года назад, докатилось и до придворных кругов. Те люди, которые раньше строго молчали обо всем, даже известном им в царской семье, из чувства ли порядочности или просто уважения к своему государю, говорили теперь – некоторые со страхом, другие с отвращением, третьи с улыбкой – об этом человеке. Привожу здесь характерные рассказы о том, каким неограниченным влиянием пользовался Распутин. Однажды наследнику оказалось необходимым сделать небольшую операцию. Лейб-хирург Федоров, приготовив все нужное в операционной комнате Зимнего дворца, отправился звать наследника. Каков же был его ужас, когда он увидел, что все приготовленное, тщательно дезинфицированное им (бинты, перевязочный материал и т. д.), оказалось покрытым какой-то грязной принадлежностью туалета. На вопрос к своему помощнику, что это значит, он получил ответ, что приходил Григорий Ефимович, молился и крестился и покрыл все приготовленное к операции своей одеждой. Федоров отправился к государю с жалобой, но государь отнесся довольно снисходительно.
В продолжение весны вся сессия Думы прошла в борьбе с министром внутренних дел Маклаковым, который, делая ряд незаконных распоряжений, назначил недостойных лиц в губернаторы, а в Царском Селе приобретал все большее влияние. По сведениям из придворных сфер, он там разыгрывал роль шута. Рассказывал веселые анекдоты, передразнивал разных лиц, подражал звукам животных; перед великими княжнами изображал влюбленную пантеру, вообще был там свой человек, а в обществе, как представитель власти, заслужил презрение. Сессия Думы продолжалась очень долго, до самого лета. Работа ее была значительно заторможена продолжавшимся бойкотом со стороны правительства.
В мае месяце члены комиссии по обороне отправились в Ревель для осмотра работ доков и укреплений. Это совпало с приездом в Петербург английской эскадры под командой адмирала Битти. Ввиду такого совпадения и неизбежности посещения членами Думы английской эскадры в Ревеле, что носило бы характер почетной встречи до приезда их в столицу, я испросил доклад у государя, чтобы осведомиться о его мнении, как в данном случае надлежит Думе поступить.
Государь нашел, что нам необходимо посетить эскадру в Ревеле, и дал свое разрешение на возможно предупредительные и любезные речи. Имея высочайшую санкцию, мы в довольно большом составе, причем в наличии был весь президиум Думы, отправились на крейсере «Богатырь» под конвоем миноносца «Генерал Кондратенко» в Ревель и были встречены салютами русской эскадры и английской, причем адмирал Битти на броненосце «Lion» поднял русский национальный флаг в честь Государственной думы. Немедленно же прибыл флаг-капитан адмирала с приглашением к завтраку на «Lion». Я решил свою приветственную речь сказать по-русски и просил переводить члена Думы Звегинцева.
Когда я окончил речь, адмирал Битти обратился к Звегинцеву с просьбой быть переводчиком его ответа. На что, как было условлено, Звегинцев сказал: «Это вовсе не нужно, так как председатель Думы понимает английскую речь и ею владеет».
На этот ответ адмирал Битти и все присутствующие командиры других судов и офицеры протянули: «О, о, о…», затем дали понять, что они оценили желание председателя Думы говорить с англичанами на языке своей страны. Потом сами офицеры, показывая членам Думы свой великолепный корабль, говорили, что ввиду неизбежного союза с Россией пора англичанам изучать русский язык.
После торжеств на английских судах и осмотра ревельских укреплений члены Думы предприняли поездку по шхерам с заходом в порт Ганге, а английская эскадра направилась в Петербург.