вить всему миру, как грозен своим врагам русский народ, окруживший несокрушимою стеной своего венценосного вождя с твердой верой в небесный промысел. Государь, настала пора грозной борьбы во имя охраны государственного достоинства, борьбы за целость и неприкосновенность русской земли, и нет ни в ком из нас ни сомнений, ни колебаний. Призванное к государственной жизни по воле вашей, народное представительство ныне предстало перед вами. Государственная дума, отражающая в себе единодушный порыв всех областей России и сплоченная одною объединяющей всех мыслью, поручила мне сказать вам, государь, что народ ваш готов к борьбе за честь и славу отечества. Без различия мнений, взглядов и убеждений Государственная дума от лица Русской земли спокойно и твердо говорит своему царю: «Дерзайте, государь, русский народ с вами и, твердо уповая на милость Божию, не остановится ни перед какими жертвами, пока враг не будет сломлен и достоинство России не будет ограждено».
У государя были слезы на глазах. Он ответил:
– Сердечно благодарю вас, господа, за проявленные вами патриотические чувства, в которых я никогда не сомневался, и проявленные в такую минуту на деле. От всей души желаю вам всякого успеха. С нами Бог.
Государь перекрестился, за ним все присутствующие и запели: «Спаси, Господи, люди твоя».
Подъем был необычайный. Великий князь Николай Николаевич подошел ко мне, обнял меня и сказал:
– Ну, Родзянко, теперь я тебе друг по гроб. Все для Думы сделаю. Скажи, что надо.
Я воспользовался этим и попросил возобновить газету «Речь», которую великий князь распорядился закрыть за антипатриотические статьи против Сербии.
– Милюков наглупил, – сказал я, – и сам не рад. Возьмите с него слово, и он изменит направление. А газеты теперь нам так будут нужны.
На другой день «Речь» была открыта, и орган Милюкова во время войны поддерживал национальное направление.
После приема в Зимнем дворце депутаты отправились в Таврический дворец. Там был сперва молебен, затем заседание, на котором присутствовали все министры и дипломаты дружественных держав. Хоры были набиты публикой.
Как председатель Государственной думы я произнес речь:
– Государю императору благоугодно было в трудный час, переживаемый отечеством, созвать Государственную думу во имя единения русского царя с верным ему народом. Дума ответила своему государю на его призыв на сегодняшнем высочайшем приеме. Мы все знаем хорошо, что Россия не желала войны, что русский народ чужд завоевательских стремлений, но самой судьбе угодно было втянуть нас в военные действия. Жребий брошен, и во весь рост встал перед нами вопрос об охране целости и единства государства. В этом небывалом еще в мировой истории стремительном круговороте событий отрадно видеть то величие и преисполненное достоинства спокойствие, которое охватило всех без исключения и которое ярко подчеркивает перед всем миром величавую силу русского духа. Спокойно и без задора мы можем сказать нападающим на нас: «Руки прочь! Не дерзайте касаться нашей святой Руси». Народ наш миролюбив и добр, но страшен и могуч, когда вынужден за себя постоять. «Смотрите, – можем мы сказать, – вы думали, что нас разделяют раздор и вражда, а между тем все народы, населяющие Россию, слились в одну братскую семью, когда общему отечеству грозит беда».
И не повесит голову в унынии русский богатырь, какие бы испытания ни пришлось ему переживать. Все вынесут его могучие плечи, и, отразив врага, вновь засияет миром, счастьем и довольством единая, нераздельная родина во всем блеске своего несокрушимого величия. Господа члены Государственной думы! В этот час наши мысли и пожелания там, на границах наших, где бестрепетно идет в бой наша доблестная армия, наш славный флот. Мы мысленно там, где наши дети и братья с присущей им доблестью защищают наше отечественное величие. Помоги им, Всевышний Господь, укрепи их и защити, а наши горячие пожелания успеха и славы будут всегда с ними, нашими героями. Мы, оставшиеся дома, должны работать не покладая рук в деле обеспечения оставшихся без своих кормильцев семей, и пусть в армии нашей знают, что не только на словах, но и на деле мы не допустим их до нужды.
После председателя Думы говорил председатель Совета министров Горемыкин, потом министр иностранных дел Сазонов. Ему устроили овацию, видимо сильно его взволновавшую. Он долго не мог начать свою великолепную речь. Говорят, ее написал князь Г.Н. Трубецкой.
Сазонов закончил речь со слезами в голосе, и опять его бурно приветствовала вся Дума, встав со своих мест.
За ним министр финансов Барк доложил Думе о блестящем состоянии финансов. Хранившиеся в Берлине деньги были вовремя вывезены. Это заявление было встречено с большим одобрением.
После министров говорили депутаты всех партий и национальностей. Все слилось в одном крике: постоять за целость и достоинство родины. Особенно сильна была речь латыша, который заявил:
– Неприятель в каждой нашей хижине найдет своего злейшего врага, которому он может отрубить голову, но и от умирающего он услышит: «Да здравствует Россия!»
В день выступления Преображенского полка у Преображенского собора на площади днем был молебен для всего войска. Картина была величественная. В соборе не хватало мест, и полк был выстроен на площади в виде каре. Преображенцы выглядели молодцами. Когда полк проходил в казармы, толпа перед ним снимала шапки. На проводах на вокзале каждый вагон встречали криками «Ура!». С таким же подъемом провожали и другие части.
После исторического заседания 26 июля[60] Дума была распущена.
После первых боев начали приходить известия о возмутительной постановке санитарного дела по доставке раненых с фронта. Неразбериха была полная. В Москву приходили товарные поезда, где лежали раненые без соломы, часто без одежды, плохо перевязанные, не кормленные несколько дней. В то же время из отрядов Елизаветинской общины моя жена, попечительница ее, получала известия, что такие поезда проходят мимо их отряда и даже стоят на станциях, без дела, не развернувшись, а сестер в вагоны не пускают. Между военным ведомством и ведомством Красного Креста было соревнование. Каждое ведомство действовало самостоятельно, и не было согласованности.
Всего хуже была подача первой помощи у военного ведомства: не было ни повозок, ни лошадей, ни перевязочных средств, а между тем другие организации вперед не пускались. Не было другого выхода, как довести все это до сведения великого князя Николая Николаевича[61]. Я отправил ему письмо, в котором указывал на следующее: всеобщий патриотический подъем вызвал к жизни целый ряд добровольных санитарных организаций. Но эти добровольные организации становятся как бы на дороге пресловутым начинаниям военно-санитарного ведомства с Евдокимовым во главе. Чувствуя, что добровольные организации значительно выше по своим качествам, но не желая в этом сознаться, он применяет давно излюбленный прием проволочек, задержек и тормозов. Между тем раненые ждать не могут, их надо перевязывать и лечить, надо снабжать наступающие в боевой линии части войск летучими санитарными отрядами и перевязочными средствами. Терять время невозможно.
Так как соглашения между военно-санитарным ведомством и добровольческими организациями быть не может, то необходимо, чтобы всю санитарную часть армии и тыла возглавило одно лицо с диктаторскими правами, которому необходимо поручить привести дело в надлежащий порядок.
Одновременно я поехал к императрице Марии Феодоровне на Елагин остров и рассказал ей, как обстоит дело. Она пришла в ужас.
– Скажите мне, что же нужно сделать? – спросила императрица.
Я посоветовал послать телеграмму Николаю Николаевичу с просьбой заставить начальника военно-санитарной части Евдокимова упорядочить дело и приказать ему допускать к раненым организации Красного Креста, которые он систематически отстранял от работы на фронте. Императрица тотчас попросила от ее имени написать телеграмму. В результате предпринятых шагов была получена от великого князя Николая Николаевича телеграмма, а затем письмо, в котором он извещал, что вполне согласен с председателем Думы и что примет меры. Вскоре после этого Евдокимов был вызван в Ставку, а затем верховным начальником санитарно-эвакуационной части был назначен принц Александр Петрович Ольденбургский с диктаторскими правами.
Великий князь Николай Николаевич писал мне, что на удалении Евдокимова он давно настаивал, но его не удаляли, потому что он пользовался расположением Сухомлинова и императрицы Александры Феодоровны, которые убедили государя оставить его на месте. Говорили, что императрица Александра Феодоровна настаивала на этом только потому, что желала сделать наперекор императрице Марии Феодоровне.
Когда после открытия военных действий выяснилось, что молодая императрица не у дел, был созван Верховный совет исключительно в тех видах, чтобы Александре Феодоровне дать видное положение в общих работах для войны. Состав Совета получился чрезвычайно громоздкий. Председателем была императрица, но председательствующий в заседаниях был председатель Совета министров И.Л. Горемыкин, и поэтому в ведении дела получалась ни с чем не сообразная двойственность. Горемыкин старался угадать желания императрицы, а императрица, в сущности, не знала, что ей надо делать. Главный источник деятельности Совета – денежные средства – как бы висел в воздухе, потому что законных ассигновок не имелось, и средства должны были назначаться из военного фонда, который, в свою очередь, находился в распоряжении Совета министров.
Участники Совета с первых же заседаний поняли, что обсуждение вопросов будет носить чисто платонический характер и разрешение их будет зависеть в конце концов от каких-то других учреждений при полной неясности и неизвестности, как к этим вопросам учреждения будут относиться. Поэтому заседания носили чисто формальный характер, всех тяготили, а присутствие императрицы производило леденящее впечатление.