В то время как левые настаивали на ответственном министерстве, а правые находили, что этого вопроса вовсе нельзя касаться, центр столковался на том, что об ответственном министерстве должно быть сказано, но не в виде требования, а в смысле пожелания и что во всяком случае сейчас «должны быть призваны к власти люди, пользующиеся доверием страны». Такое правительство могло бы прекрасно работать с Думой, так как против ожиданий под влиянием войны мелкие разногласия между отдельными партиями центра были сглажены и достигнуто такое соглашение, которое создавало большинство, объединенное в Прогрессивном блоке и позволявшее правительству иметь надежную опору.
На закрытом заседании 20 июля решено было привлечь к ответственности всех лиц, виновных в недостатках снаряжения армии. Был принят закон об учреждении Особых совещаний при военном министре, а также при министрах путей сообщения, торговли и промышленности, земледелия и внутренних дел с привлечением в эти совещания представителей Думы и Государственного совета, торговли и промышленности. Кадеты хотели внести предложение об учреждении отдельного министерства снабжения. С другой стороны, правительство стремилось подчинить Особое совещание Совету министров. К счастью, то и другое было отвергнуто, и закон об Особом совещании был принят в том виде, как оно уже существовало, то есть с подчинением только верховной власти при ответственности военного министра.
X. Государь. – Верховный главнокомандующий. – Влияние императрицы усиливается. – Горемыкин распускает Думу. – Как был уволен А.Д. Самарин. – Путиловский завод. – Англичане и торговый флот
Между тем войска наши отступали, и казалось, что этому не будет конца. Мы очистили Перемышль, Львов, выдержали ожесточеннейшие атаки на линии Люблин – Холм, прикрывая войска, находившиеся под Варшавой, и спасаясь из тех железных клещей, которыми нас грозили захватить немцы. Новогеоргиевск был обречен на гибель, сдерживая неприятеля. Крепость геройски держалась, была взята штурмом, и немного из ее защитников уцелело. Другие наши крепости: Ковно[82], Осовец[83] и Брест-Литовск – почти совсем не сопротивлялись и были покинуты почти без взрывов. Здесь тоже обнаружилась измена и преступная халатность командования и Военного министерства: крепости были сооружены скверно, кирпичные форты оказались никуда не годными, а коменданты крепостей были не на месте. Генерал Григорьев по глупости или сознательно сдал Ковенскую крепость, почти не защищаясь[84]. А между тем про эту крепость депутат Савич говорил в комиссии обороны: «Ковно – это такой орешек, который немцы не скоро раскусят». Вместо «орешка» оказался карточный домик.
Еще в конце апреля немцы одновременно с наступлением в Галиции стали нажимать в Прибалтийском крае и, хотя с трудом, заняли Шавли[85], Либаву[86] и Митаву[87], стремясь прорваться к Риге. Вильна была в руках неприятеля, который вел атаки на Двинск[88]. На юге мы имели успех у Тарнополя и предупредили наступление, которое угрожало Киеву. В Киеве была уже паника, началась эвакуация и население, собиравшееся бежать, задерживалось с посевом озимых. В Подольской губернии копались окопы и не на шутку готовились уходить вглубь страны, ожидая только распоряжения властей.
Вера в великого князя Николая Николаевича стала колебаться. Нераспорядительность командного состава, отсутствие плана, отступление, граничащее с бегством, – все доказывало бездарность начальника штаба при Верховном главнокомандующем генерала Янушкевича. Великий князь должен был давно заменить его Алексеевым, бывшим начальником штаба у генерала Иванова во время нашего наступления в Галиции, а затем главнокомандующим Западного фронта. На этом имени сходились решительно все. Я писал об этом великому князю, горячо убеждая его оставить Янушкевича и взять на его место Алексеева.
Между тем стали усиливаться слухи, что царь хочет отстранить великого князя Николая Николаевича и сам принять Верховное командование. Говорили, что это желание императрицы, что она ненавидит великого князя и хочет отстранить государя от руководства внутренними делами, чтобы во время его нахождения в Ставке распоряжаться в тылу самой. Желание удалить Николая Николаевича считалось в думских кругах и в обществе большой ошибкой. Легко можно было себе представить все последствия подобного безумства. Под влиянием неудач в народе уже и без того наряду с правдой распространялись самые вздорные слухи и все чаще и чаще называлось имя царицы. Надо было что-то предпринимать, чтобы предупредить надвигавшееся несчастье. Ясно было, что Горемыкин знал о решении государя, но скрывал, не смея и не желая противодействовать тому, что приготовлялось во дворце.
Нужно сказать, что в это время после моих поездок в Царское Село и в Ставку кем-то были пущены слухи, что я буду назначен председателем Совета министров. Поэтому отношения с Горемыкиным сделались более натянутыми. Но в такую минуту нельзя было об этом думать, и я решил убедить Горемыкина и председателя Государственного совета отправиться к государю, чтобы просить отменить свое решение и оставить великого князя Николая Николаевича. Перед этим я хотел переговорить с Кривошеиным и позвонил к нему на Елагин остров. Он очень неприятным тоном заявил, что занят и не может меня принять. Тогда я категорически ему ответил, что время не терпит, что мне надо видеть председателя Совета министров и его, Кривошеина, и что я сейчас же приеду на Елагин. Встретил меня Кривошеин с плохо скрываемой злой усмешкой, которая выдавала его опасения.
– Вы, вероятно, приехали, чтобы председательствовать над нами?
– Нет, – отвечал я, – над вами я никогда не буду председательствовать.
Предложение оказать противодействие решению государя, конечно, было отвергнуто. Горемыкин говорил в том же духе, что и Кривошеин, ссылаясь на священную волю императора, на то, что он не может вмешиваться в военные дела и прочее. Я поехал к председателю Государственного совета Куломзину, повторил ему те же доводы, но тот тоже отказался и в разговоре все вспоминал, как звали вельможу, который в 1812 году коленопреклоненно просил Александра I не брать на себя командование армией, а призвать Кутузова.
Оставалось последнее средство – самому испросить аудиенцию и умолять государя.
Княгиня З.Н. Юсупова ездила к императрице-матери и просила повлиять на сына, который должен был явиться к ней, чтобы объявить свое решение.
На приеме в Царском Селе я передал государю о желании всех видеть на месте Янушкевича генерала Алексеева. В ответ на это, к своему ужасу, я услышал:
– Я решил бесповоротно удалить великого князя Николая Николаевича и стать самому во главе войск.
– На кого вы, государь, поднимаете руку? Вы верховный судья, а если будут неудачи, кто будет вас судить? Как можете вы становиться в подобное положение и покидать столицу в такое время? Ведь в случае неудач опасность может угрожать и вам, государь, и всей династии.
Государь не хотел слушать никаких доводов и твердо заявил:
– Я знаю, пусть я погибну, но спасу Россию.
После аудиенции я отправил государю пространное письмо, еще раз повторяя свои доводы и еще раз умоляя отказаться от своего решения[89].
21 августа во дворце было первое заседание соединенных Особых совещаний, первое после того, как этот закон прошел в Думе. Председательствовал государь, сказавший хорошую речь. От имени Думы я отвечал государю.
23 августа был издан приказ по армии и флоту, где государь объявлял о своем решении стать во главе войск. Многие были в панике от этого акта. К нам приезжала княгиня З.Н. Юсупова и со слезами говорила жене: «Это ужасно. Я чувствую, что это начало гибели: он приведет нас к революции».
Вопреки общему страху и ожиданиям, в армии эта перемена не произвела большого впечатления. Может быть, это сглаживалось тем, что стали усиленно поступать снаряды, и армия чувствовала более уверенности.
Образование в Думе и в Государственном совете блока[90] и редкие речи с критикой правительства, естественно, не нравились Горемыкину, и он стал подготавливать государя к необходимости распустить Думу.
Отношения между Думой и правительством особенно обострились после того, когда Дума приняла законопроект об Особых совещаниях при министрах, расширив его своими поправками, и перешла к законопроекту о борьбе с немецким засильем.
Правительство внесло этот законопроект в таком виде, как будто умышленно хотело дискредитировать Думу: он был так составлен, что Дума должна была бы его отвергнуть, и тогда можно было бы сказать, что Дума за немцев. Принять этот законопроект в редакции правительства было невозможно, потому что он касался главным образом колонистов, то есть земельных собственников, которых не следовало возбуждать во время войны. Кроме того, выселение целого ряда колонистов повлекло бы за собою уменьшение посевной площади на юге России. Инженеры, администрация заводов, крупные торговцы, банкиры и другие влиятельные и гораздо более опасные немцы в законопроекте вовсе не упоминались.
Государь уехал в армию, а делами внутренней политики стала распоряжаться императрица. Министры, особенно И.Л. Горемыкин, ездили к ней с докладами, и создавалось впечатление, что она негласно была назначена регентшей. Вскоре после отъезда государя Горемыкин отправился в Ставку и заручился согласием на роспуск Думы.
27 августа в заседании Совета министров Горемыкин поднял вопрос о необходимости роспуска Думы, говоря, что он