а Игнатьева. Ответа долго не было, и французский военный агент маркиз Лягиш сообщил мне, что, по их агентурным сведениям, граф Игнатьев задержал телеграмму и не передал ее Жоффру. Я просил Лягиша послать телеграмму французским шифром непосредственно Жоффру и министру снабжения Тома, а сам обратился к Шуваеву с просьбой разъяснить, на каком основании военный агент позволил себе цензуровать и задерживать телеграмму председателя Думы, посланную с ведома военного министра военным шифром.
Игнатьев дал весьма странный ответ: он не хотел телеграммой председателя Думы волновать главнокомандующего. Между тем на телеграмму Лягиша пришел очень скоро ответ, в котором Жоффр извещал, что заказ сделан и аэропланы высылаются в ближайшее время. В Особом совещании ответ Жоффра произвел прекрасное впечатление.
Этим история с заказами аэропланов, однако, не закончилась.
Я уехал на короткий срок в имение. Через несколько дней я получил телеграмму, что бюджетная комиссия просит меня настаивать перед правительством о скорейшем созыве Думы. В этой же телеграмме сообщалось, что мой секретарь В. Садыков выехал ко мне с докладом. К немалому удивлению, Садыков, кроме постановления бюджетной комиссии, привез письмо от генерала Алексеева, в котором мне указывалось желание государя, чтобы я «устранил себя от непосредственного вмешательства в военные вопросы, не входящие в круг ведения ни председателя Государственной думы, ни члена Особого совещания»[122].
Секретарь обратил мое внимание, что письмо это было получено в конверте без печати, что не было надписи «секретно», несмотря на то что под печатями и с такой надписью присылались постоянно самые незначительные бумаги. Садыков говорил, что, вскрыв конверт, он, не объясняя никому причин, решил ехать ко мне в имение, так как знал, что я перед возвращением в Петроград должен быть в Ставке: не зная содержания этого письма, я мог бы оказаться там в очень неловком положении.
Исполнить желание государя я, по своему разумению, не мог: это значило пойти против совести, молча сидеть в совещании при обсуждении вопросов о снабжении армии и вообще, по примеру Горемыкина, решить, что «война меня не касается».
При следующем докладе эти мои соображения я сообщил государю и объяснил, что согласно законоположению об Особом совещании на мне, как на члене такового, лежит прямая обязанность активно принимать участие в вопросах снабжения армии, и при этом добавил, что, очевидно, ему было совершенно неправильно доложено о моем вмешательстве в это дело.
Государь ответил:
– Да, вы были правы, дело мне было доложено не так, как следовало.
Этим ответом государя я был вполне удовлетворен.
XIV. Манасевич-Мануйлов и Хвостов-старший. – Протопопов – министр. – Условия председателя Думы. – Королевич греческий. – Отказ в аудиенции. – У Штюрмера
При Штюрмере играл совершенно особую роль некий Манасевич-Мануйлов, бывший сотрудник Рачковского, мелкий журналист, имевший связи с распутинским кружком и в значительной степени способствовавший назначению Штюрмера. Он был при Штюрмере в роли как бы личного секретаря. Пользуясь своим положением, он шантажировал банки, и они откупались от него взятками. Директор Соединенного банка граф Татищев вместе с министром А.А. Хвостовым решили уловить этого Мануйлова. Взятка была дана, но на пятисотенных билетах были сделаны пометки рукою Ивана Хвостова, племянника министра. Произошло это во время отсутствия Штюрмера, находившегося в Ставке. У Мануйлова сделали обыск, нашли пятисотенные билеты, которые лежали в том же порядке, и только часть их успела уже исчезнуть. Мануйлова арестовали.
Когда Штюрмер узнал об аресте Мануйлова, он этому не поверил. Затем, убедившись, он вторично выехал в Ставку, неизвестно что там наговорил и вернулся с отставкой Хвостова в кармане. Он вызвал к телефону Хвостова и заявил ему: «Вы мне сообщили неприятное для меня известие об аресте Манасевича-Мануйлова, теперь я вам сообщаю новость: вы больше не министр внутренних дел».
На место Хвостова (старшего) министром внутренних дел был назначен товарищ председателя Думы Протопопов.
После возвращения Протопопова из-за границы и его разговора в Стокгольме с германским представителем имя его часто стало мелькать в газетах. Появилось известие, что Протопопов совместно с банками собирается издавать газету «Воля России». Терещенко, Литвинов-Фалинский и многие другие предупреждали меня, что Протопопов окружен подозрительными личностями, что имя его связывают с именем Распутина и что распутинский кружок проводит его в министры внутренних дел. Продвижение Протопопова могло казаться популярным, так как он имел успех во время поездки парламентской делегации и даже состоял в Прогрессивном блоке. Но назначение Протопопова было встречено с недоумением. В первой же беседе с журналистами он открыл свои карты, заявив, что вступает в правительство Штюрмера и отдельной программы не имеет. В последнее время Протопопов избегал со мной встреч и не показывался в Думе. Наконец я к нему дозвонился и сказал, чтобы он непременно приезжал завтракать. Я поставил ему вопрос ребром:
– Скажите, Александр Дмитриевич, прямо: верны ли слухи о вашем назначении? Вы меня ставите в неловкое положение, – я должен знать, какой пост собирается принять мой товарищ.
– Да, действительно, мне предложили пост министра внутренних дел, – сказал Протопопов, – и я согласился.
– Кто вам предложил?
– Штюрмер, по желанию государя императора.
– Как… И вы пойдете в кабинет Штюрмера?
– Ведь вы же сами меня рекомендовали.
– Да, я рекомендовал вас на пост министра торговли в кабинет Григоровича, а не на пост министра внутренних дел к Штюрмеру.
– Я чувствую, – сказал Протопопов, – что вы на меня сердитесь.
– И очень даже: вы поступили предательски по отношению к Думе. Вы идете служить с тем правительством, которое только что Дума осудила как бездарное и вредное для России, и это после того, как вы подписали резолюцию блока, при этом вы громко исповедуете, что у вас нет другой программы, кроме программы премьер-министра Штюрмера. Я вас предупреждаю: Дума потребует от вас объяснений.
– Я надеюсь, – отвечал Протопопов, – что мне удастся что-нибудь изменить в положении вещей. Я уверяю вас, что государь готов на все хорошее, но ему мешают.
– Хорошо, пусть так, но при Штюрмере и Распутине разве вы в силах что-нибудь изменить? Вы только скомпрометируете себя и Думу. У вас не хватит сил бороться, и вы не отважитесь прямо говорить государю.
После назначения Протопопова прошел слух, что председатель Думы будет назначен министром иностранных дел и премьером. Слух подтвердился. Неожиданно приезжает Протопопов и обращается с такими словами:
– Знаете, Михаил Владимирович, в Ставке хотят назначить вас министром иностранных дел.
– Как я могу быть министром иностранных дел? – усмехнулся я.
– У вас будут помощники, которые знают технику этого дела.
– И что же – я должен соединить с этим и руководство всей политикой: быть премьером?
– Да, конечно, и это также.
Приходилось кончать комедию.
– Послушайте, – сказал я, – вы исполняете чье-то поручение: вас послали узнать мое мнение на этот счет. В таком случае передайте государю следующее: мои условия таковы. Мне одному принадлежит власть выбирать министров, я должен быть назначен не менее как на три года. Императрица должна удалиться от всякого вмешательства в государственные дела и до окончания войны жить безвыездно в Ливадии. Все великие князья должны быть отстранены от активной деятельности, и ни один из них не должен находиться на фронте. Государю надо примириться со всеми несправедливо обиженными им министрами. Поливанов должен быть помощником государя в Ставке, Лукомский – военным министром. Каждую неделю в Ставке должны происходить совещания по военным делам, и я должен на них присутствовать с правом голоса по вопросам нестратегического характера.
Протопопов был в ужасе от моих слов и не представлял себе, как он может их передать. Я ему помог.
– Если государь меня призовет, я сам все это ему скажу.
– Да, я знаю, вы скажете, – повторял Протопопов, почесывая затылок.
Я просил его записать мои условия, и он записал их в карманной книжке.
– И еще прибавьте: я приму этот пост с тем, чтобы все эти условия были обнародованы в Думе.
Через несколько дней Протопопов обедал у меня и за обедом заговорил про императрицу, страшно ее расхваливая.
– Она необыкновенно сильная, властная и умная женщина. Вы, Михаил Владимирович, должны непременно к ней поехать.
Ничего ему не говоря, я взял его за руку и спросил:
– А где вы вчера обедали?
(Перед этим мне его чиновник особых поручений Граве, бывший еще при П.А. Столыпине, рассказывал, что Протопопов ездил накануне обедать в Царское Село, по-видимому, к Вырубовой, а вечер провел у Штюрмера.)
Протопопов смутился.
– Нет, вы скажите, где вы вчера обедали? – продолжал я его допрашивать.
– А кто вам сказал?
– Это уже мое дело: моя тайная полиция лучше вашей… Так где же вы вчера обедали, дорогой мой?
– Вы уже наверно знаете, – отвечал Протопопов.
– А вечер вы провели у Штюрмера?
– И это вы знаете?
– Вы видите, я все знаю… Скажите, зачем вы все это делаете? Зачем вы себя компрометируете: ведь этого скрыть нельзя. Вы предлагаете мне ехать говорить с императрицей, я к ней ни за что не поеду. Вы хотите, чтобы и про меня говорили, что я ищу ее покровительства, а может быть, покровительства и Вырубовой, и Распутина? Я таким путем идти не могу.
Императрица все чаще ездила в Ставку, а когда находилась в Царском – к ней ездили министры с докладами.
Под влиянием митрополита Питирима и Распутина был назначен новый обер-прокурор Синода некий Раев, директор женских курсов. Депутация от Синода во главе с этим Раевым поднесла императрице икону и благословенную грамоту: