«Благочестивейшая государыня! Настоящая Великая вой на, небывалая по своим размерам и кровопролитию, вызывает в народе небывалые подвиги самоотвержения и христианской любви. Наше доблестное воинство, в высоком подвиге верховного вождя почерпая силы и воодушевление, грудью защищает родную землю, самоотверженно полагая жизнь свою за веру, престол и отечество. А за этим воинством идет сильная не смертоносным оружием, а христианскою любовью армия слабых телом, но кротких духом жен, которые под знаменем креста скромно совершают свое столь же великое, святое дело любви – дело служения пострадавшим от войны. От них же ждут сострадательного участия и попечения тысячи беженцев, лишившихся крова, дети, потерявшие своих родителей, вдовы и сироты тех, кто положил свою жизнь за други свои.
Всюду, где только есть страдание и нужда, идет эта крестоносная армия, на всех обездоленных войной простирая свои заботы и милосердие, и душой всего этого священного порыва и подвига русской женщины-христианки являетесь Вы, Ваше императорское величество, привлекши на дело служения им и своего августейшего сына, наследника цесаревича, вашу радость и надежду России. Разделяя со своим венценосным родителем все тяготы походной жизни, он несет с собой свет и тепло в души защитников родины и, посещая лазареты, облегчает страдания раненых и больных воинов.
Вы, как чадолюбивая мать, приняли в свою любовь с самого начала страждущих нашей родины. В скромной одежде сестры милосердия Вы стоите вместе с августейшими дочерьми у самого одра раненого и больного воина, своими руками обвязывая раны, своей материнской заботой и лаской утешая страждущего, вызывая во всех чувство умиления. Священны будут воспоминания тех, кого согрела Ваша любовь. Горячи будут их благодарственные молитвы о Вас к Господу.
Воздавая хвалу Богу, дивно укрепляющему Вас в великом подвиге любви к ближним, Священный синод призывает Божие благословение и на дальнейший подвиг Вашего императорского величества и, благословляя Вас иконой Пречистой Божьей Матери, молит Владычицу, да будет она всегда благодатным поступлением и покровом Вам, благочестивейшая государыня, и всей августейшей семье Вашей.
Вашего императорского величества всеподданные богомольцы: Питирим, митрополит Петроградский и Ладожский, Сергий, архиепископ Финляндский и Выборгский, Иоанн, архиепископ Казанский и Свияжский, Вениамин, архиепископ Симбирский и Сызранский, Дмитрий, архиепископ Рязанский и Зарайский, Василий, епископ Черниговский и Нежинский, епископ Иннокентий, председатель Миссионерского совета, заведующий придворным духовенством, протопресвитер Александр Дернов, протопресвитер военного и морского духовенства Георгий Шабельский».
Благословенная грамота была напечатана в газетах, но желаемого впечатления не произвела. Императрица никогда не была популярной, а когда в широких кругах стало известно о значении и влиянии Распутина и о ее вмешательстве в государственные дела, ее все стали осуждать, называли «немкой» и видели в ней причину всех неудачных и вредных для России шагов государя.
В Петроград через Вену и Берлин приехал греческий принц Николай, женатый на великой княжне Елене Владимировне. Стали говорить, что он имеет какую-то тайную миссию. Он пробыл довольно долго, несколько месяцев. Ездил в Ставку, и Алексеев жаловался, что однажды, когда он должен был докладывать государю, у него оказался греческий королевич и великая княгиня Мария Павловна. Государь предложил Алексееву докладывать в их присутствии, но Алексеев попросил государя переговорить с ним с глазу на глаз. Алексеев считал, что вообще присутствие греческого королевича в Ставке неуместно, и находил, что его следует даже задержать и не пускать обратно, особенно же не давать ему возможности ехать вновь через Берлин и Вену.
По требованию военных властей королевича действительно отправили не через Торнео на Швецию, а прямо через Архангельск в Англию. Он вернулся в Грецию в разгар самой смуты. Потом в газетах мы прочли, что «при дворе короля Константина считают миссию королевича Николая выполненной вполне удачно».
После вступления в должность Протопопов объявил, что его главная задача – продовольствие страны. Он возбудил в Совете министров вопрос о передаче продовольственных вопросов из Министерства земледелия в Министерство внутренних дел. Против этого восстала печать и земские деятели, которые работали как уполномоченные по продовольствию; с передачей продовольствия в Министерство внутренних дел они справедливо опасались давления со стороны губернаторов, полиции и проч. Большинство из них заявило, что с Министерством внутренних дел работать не будут.
Опасения земцев скоро оправдались. В Екатеринославской губернии произошел следующий случай. Губернатор передал по телефону председателю Губернской земской управы Гесбергу (он же уполномоченный по продовольствию от Министерства земледелия), чтобы он допустил агентов Министерства внутренних дел к покупке полутора миллиона пудов ячменя для отправки в Петроград, на Калашниковскую биржу. Допустить неопытных посторонних агентов – значило поднять цены и вызвать злоупотребления. Гесберг предложил закупить и послать ячмень, но губернатор настаивал на своем, сообщив, что он передает приказ министра внутренних дел и что если это не будет исполнено, то будут приняты меры воздействия.
Гесберг ответил губернатору, что он как председатель Земской управы не может получать от губернатора указаний по продовольственному делу, а как уполномоченный он подчинен Министерству земледелия. Ответ Гесберга был передан Протопопову, и Протопопов решил выслать Гесберга в Сибирь, как носящего немецкую фамилию. Предотвращено это было совершенно случайно. Протопопова посетил мировой судья Новомосковского уезда Магденко, товарищ Протопопова по полку. Протопопов стал ему рассказывать о Гесберге и о своем желании его выслать. Магденко умолял его этого не делать, так как это вызовет негодование в губернии, где Гесберга любили и где недавно его чествовали по случаю двадцатипятилетия земской службы. И только после настойчивых просьб и уговоров Протопопов внял словам Магденко и при нем разорвал уже подписанный указ.
Вообще Протопопов вел себя очень странно и на многих производил впечатление ненормального человека. Он явился в Думу на заседание бюджетной комиссии в жандармской форме. Дума приняла его очень холодно, а его продовольственный проект встретил всеобщее осуждение. Так же высказались Земский и Городской союзы.
Протопопов добивался поговорить со своими бывшими товарищами по Думе и просил меня в этом помочь. Он, очевидно, надеялся, что свидание ему будет устроено только с представителями земцев-октябристов, но я нарочно созвал к себе лидеров всех фракций Прогрессивного блока. Протопопов в этот вечер вел себя странно: он все поднимал глаза кверху и с каким-то неестественным восторгом говорил: «Я чувствую, что я спасу Россию, я чувствую, что только я ее могу спасти». Шингарев, врач по профессии, говорил, что, по его мнению, у Протопопова просто прогрессивный паралич.
Протопопов просидел у меня до трех часов ночи, как будто не мог решиться уйти, и под конец я его почти насильно отправил спать.
Несмотря на старание Протопопова уверить всех, что он может спасти Россию, депутаты этому не поверили, бюджетная комиссия осудила его проект, а когда проект окончательно пересматривался в Совете министров, то и Совет министров его провалил и оставил продовольственное дело в руках министра земледелия.
27 октября было торжественное заседание Общества англорусского флага. Это общество возникло за год до того по инициативе М.М. Ковалевского[123], и он был его первым председателем. После его смерти председателем выбрали меня. На собрании, которое происходило в зале городской думы, очень понравилась речь майора английской армии Торнхила. Он удивительно верно охарактеризовал русского солдата и с большим юмором говорил о бесполезных попытках немцев поссорить Англию и Россию. Он сказал, что Англия хочет завоевать, но не территорию, а благородное русское сердце и что ему, как англичанину, неудобно говорить, что в этом и наша выгода.
Шингарев, рассказывавший о своих впечатлениях из поездки с парламентской делегацией, подчеркнул, что в Англии существует удивительное взаимное доверие между правительством и общественными силами. Эти слова были покрыты аплодисментами, а когда он сказал, что там нет темных сил и безответственных влияний, аплодисменты еще более усилились. Когда один из ораторов упомянул о члене этого общества, бывшем министре Сазонове, в публике опять стали аплодировать, все искали глазами Сазонова, желая его почтить овацией, но его в зале не оказалось.
На мою просьбу об аудиенции я получил ответ государя. На моем представлении его рукой было написано: «Поручаю председателю Совета министров передать председателю Государственной думы, что он может быть принят по возобновлении занятий Думы и только с докладом по вопросам, касающимся ее сессии».
Подписи не было. Бумага была вложена в конверт на мое имя и запечатана малой печатью. Очевидно, государь ошибся и вложил бумагу, предназначавшуюся для Штюрмера, в конверт Родзянко.
На другой день Штюрмер звонит по телефону. Он накануне был в Ставке и узнал, что государь по ошибке послал не туда свой ответ.
– Михаил Владимирович, вы получили бумагу от его величества, в которой он поручает мне передать вам, что он не может принять вас?
– Получил.
– Что же вы намерены предпринять?
– Это мое дело.
– А как же мне быть? Ведь я должен передать вам повеление государя.
– А это уже ваше дело, и я не смею вам ничего советовать.
– Так нельзя ли считать, что это я вам передал по телефону?
– Я думаю, что приказание государя императора неудобно передавать по телефону.